Неточные совпадения
Особенно укрепила его
в этом странная сцена
в городском саду. Он сидел с Лидией на скамье
в аллее старых лип; косматое солнце
спускалось в хаос синеватых туч, разжигая их тяжелую пышность багровым огнем. На реке колебались красновато-медные отсветы, краснел дым фабрики за рекой, ярко разгорались алым золотом стекла киоска,
в котором продавали мороженое. Осенний, грустный холодок ласкал щеки Самгина.
Спускаясь с террасы
в маленькую рощу тонкостволых берез, она сказала, не глядя на Клима...
Но Клим был уверен, что она не спросила, наверх его не позвали. Было скучно. После завтрака, как всегда,
в столовую
спускался маленький Спивак...
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия ушла гулять; Самгин
спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув
в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти
в ухо...
На площади становилось все тише, напряженней. Все головы поднялись вверх, глаза ожидающе смотрели
в полукруглое ухо колокольни, откуда были наклонно высунуты три толстые балки с блоками
в них и, проходя через блоки,
спускались к земле веревки, привязанные к ушам колокола.
Партия свернула за угол
в улицу, которая
спускалась к реке, дворник усердно гнал вслед арестантам тучи дымной пыли.
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике,
в простенке между запотевших серым потом окон, другая
спускалась на цепи с потолка, под нею,
в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
В углу открылась незаметная дверь, вошел, угрюмо усмехаясь, вчерашний серый дьякон. При свете двух больших ламп Самгин увидел, что у дьякона три бороды, длинная и две покороче; длинная росла на подбородке, а две другие
спускались от ушей, со щек. Они были мало заметны на сером подряснике.
—
В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные
в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин
спустился с крыши, вошел
в дом,
в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой
в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
Сверху
спускалась Лидия. Она садилась
в угол, за роялью, и чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Ему, видимо, не хотелось
спуститься в павильон Воронцова, он, отвернув лицо
в сторону и улыбаясь смущенно, говорил что-то военному министру, одетому
в штатское и с палочкой
в руке.
В дверях буфетной встала Алина, платье на ней было так ослепительно белое, что Самгин мигнул; у пояса — цветы, гирлянда их
спускалась по бедру до подола, на голове — тоже цветы,
в руках блестел веер, и вся она блестела, точно огромная рыба. Стало тихо, все примолкли, осторожно отодвигаясь от нее. Лютов вертелся, хватал стулья и бормотал...
В шесть часов утра они уже сидели на чумазом баркасе,
спускаясь по Волге, по радужным пятнам нефти, на взморье; встречу им,
в сухое, выцветшее небо, не торопясь поднималось солнце, похожее на лицо киргиза. Трифонов называл имена владельцев судов, стоявших на якорях, и завистливо жаловался...
Помирились, и Самгину показалось, что эта сцена плотнее приблизила Варвару к нему, а на другой день, рано утром,
спускаясь в долину Арагвы, пышно одетую зеленью, Клим даже нашел нужным сказать Варваре...
Он усмехался, слушая наивные восторги, и опасливо смотрел через очки вниз. Спуск был извилист, крут,
спускались на тормозах, колеса отвратительно скрежетали по щебню. Иногда серая лента дороги изгибалась почти под прямым углом; чернобородый кучер туго натягивал вожжи, экипаж наклонялся
в сторону обрыва, усеянного острыми зубами каких-то необыкновенных камней. Это нервировало, и Самгин несколько раз пожалел о том, что сегодня Варвара разговорчива.
Роща редела, отступая от дороги
в поле,
спускаясь в овраг; вдали, на холме, стало видно мельницу, растопырив крылья, она как бы преграждала путь. Самгин остановился, поджидая лошадей, прислушиваясь к шелесту веток под толчками сыроватого ветра,
в шелест вливалось пение жаворонка. Когда лошади подошли, Клим увидал, что грязное колесо лежит
в бричке на его чемодане.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево,
в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов.
Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса, с удивлением сказал...
Пушки замолчали. Серенькое небо украсилось двумя заревами, одно — там, где
спускалось солнце, другое —
в стороне Пресни. Как всегда под вечер, кружилась стая галок и ворон. Из переулка вырвалась лошадь, —
в санках сидел согнувшись Лютов.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом,
спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами
в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Самгин пошел
в буфет, слушая, что говорят солидные, тяжеловесные горожане, неторопливо
спускаясь по мраморной лестнице.
«Вот как? — оглушенно думал он, идя домой, осторожно
спускаясь по темной, скупо освещенной улице от фонаря к фонарю. — Но если она ненавидит, значит — верит, а не забавляется словами, не обманывает себя надуманно. Замечал я
в ней что-нибудь искусственное?» — спросил он себя и ответил отрицательно.
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон
в ней не было, не было и мебели, только
в углу стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой,
в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его,
спускаясь на пол, простирались еще на сажень.
В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Самгин решил выйти
в сад, спрятаться там, подышать воздухом вечера;
спустился с лестницы, но дверь
в сад оказалась запертой, он постоял пред нею и снова поднялся
в комнату, — там пред зеркалом стояла Марина, держа
в одной руке свечу, другою спуская с плеча рубашку.
Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой
в зубах сел к чайному столу, — на него как будто облако
спустилось, охватив тяжелой, тревожной грустью и даже не позволяя одевать мысли
в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это — бесспорно. Умная и властная.
Самгин
спустился вниз к продавцу каталогов и фотографий. Желтолицый человечек,
в шелковой шапочке, не отрывая правый глаз от газеты, сказал, что у него нет монографии о Босхе, но возможно, что они имеются
в книжных магазинах.
В книжном магазине нашлась монография на французском языке. Дома, после того, как фрау Бальц накормила его жареным гусем, картофельным салатом и карпом, Самгин закурил, лег на диван и, поставив на грудь себе тяжелую книгу, стал рассматривать репродукции.
Она храпела, как лошадь, и вырывалась из его рук, а Иноков шел сзади, фыркал, сморкался, вытирал подбородок платком. Соединясь все четверо
в одно тело, пошатываясь, шаркая ногами, они вышли за ограду. Самгин последовал за ними, но, заметив, что они
спускаются вниз, пошел вверх. Его догнал железный грохот, истерические выкрики...
«Невежливо, что я не простился с ними», — напомнил себе Самгин и быстро пошел назад. Ему уже показалось, что он
спустился ниже дома, где Алина и ее друзья, но за решеткой сада, за плотной стеной кустарника,
в тишине четко прозвучал голос Макарова...
Он продолжал шагать и через полчаса сидел у себя
в гостинице, разбирая бумаги
в портфеле Варвары. Нашел вексель Дронова на пятьсот рублей, ключ от сейфа, проект договора с финской фабрикой о поставке бумаги, газетные вырезки с рецензиями о каких-то книгах, заметки Варвары. Потом
спустился в ресторан, поужинал и, возвратясь к себе, разделся, лег
в постель с книгой Мережковского «Не мир, но меч».
Самгин постоял перед мутным зеркалом, приводя
в порядок измятый костюм, растрепанные волосы, нашел, что лицо у него достаточно внушительно, и
спустился в ресторан пить кофе.
В комнате, кроме той двери,
в которую вошел Самгин, было еще две, и
в нее
спускалась из второго этажа широкая лестница
в два марша.
Из обеих дверей выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно
спустились с лестницы бородатые, тощие старики,
в длинных одеждах,
в ермолках и бархатных измятых картузах, с седыми локонами на щеках поверх бороды, старухи
в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали, кланяясь, размахивая руками.
Тогда Клим Иванович, высмотрев наиболее удобное место,
спустился с насыпи и пошел
в город.
Из-за стволов берез осторожно вышел старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый,
в холщовой, серой от пыли рубахе,
в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа. Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они
спускались с лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под седыми бровями. Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...