Неточные совпадения
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а
на них, в уровень
с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Через день Лидия приехала
с отцом. Клим ходил
с ними по мусору и стружкам вокруг дома, облепленного лесами,
на которых работали штукатуры. Гремело железо
крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
Казалось, что именно это стоголосое, приглушенное рыдание
на о, смешанное
с терпким запахом дегтя, пота и преющей
на солнце соломы
крыш, нагревая воздух, превращает его в невидимый глазу пар, в туман, которым трудно дышать.
Листья, сорванные ветром, мелькали в воздухе, как летучие мыши, сыпался мелкий дождь,
с крыш падали тяжелые капли, барабаня по шелку зонтика, сердито ворчала вода в проржавевших водосточных трубах. Мокрые, хмуренькие домики смотрели
на Клима заплаканными окнами. Он подумал, что в таких домах удобно жить фальшивомонетчикам, приемщикам краденого и несчастным людям. Среди этих домов забыто торчали маленькие церковки.
— А утром все пойдем
на Ходынку, интересно все-таки. Хотя смотреть можно и
с крыши. Костя — где у нас подзорная труба?
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было
на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой,
с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился
с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола
с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
Было еще не поздно, только что зашло солнце и не погасли красноватые отсветы
на главах церквей.
С севера надвигалась туча, был слышен гром, как будто по железным
крышам домов мягкими лапами лениво ходил медведь.
Оформилась она не скоро, в один из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим лежал
на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким
крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах
с потолка
на пол равномерно падали тяжелые капли воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Тогда он вспоминал вид
с крыши на Ходынское поле,
на толстый, плотно спрессованный слой человеческой икры.
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к двери, а Клим, оставшись в комнате, глядя в окно
на железную
крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил
с маленьким изящным евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
—
С какой
крыши смотришь ты
на людей? Почему —
с крыши?
Дунаев подтянул его к пристройке в два окна
с крышей на один скат, обмазанная глиной пристройка опиралась
на бревенчатую стену недостроенного, без рам в окнах, дома
с обгоревшим фасадом.
На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли
с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
Осенью Варвара и Кумов уговорили Самгина послушать проповедь Диомидова, и тихим, теплым вечером Самгин видел его
на задворках деревянного, двухэтажного дома,
на крыльце маленькой пристройки
с крышей на один скат,
с двумя окнами,
с трубой, недавно сложенной и еще не закоптевшей.
Крыльцо жилища Диомидова — новенькое,
с двумя колонками,
с крышей на два ската, под
крышей намалеван голубой краской трехугольник, а в нем — белый голубь, похожий
на курицу.
Самгин через очки взглянул вперед, где колыхались трехцветные флаги, блестели оклады икон и воздух над головами людей чертили палки; он заметил, что некоторые из демонстрантов переходят
с мостовой
на панели. Хлопали створки рам, двери, и сверху, как будто
с крыши, суровый голос кричал...
Самгин снимал и вновь надевал очки, наблюдая этот странный бой, очень похожий
на игру расшалившихся детей, видел, как бешено мечутся испуганные лошади, как всадники хлещут их нагайками, а
с панели небольшая группа солдат грозит ружьями в небо и целится
на крышу.
«Совет рабочих — это уже движение по линии социальной революции», — подумал он, вспоминая демонстрацию
на Тверской, бесстрашие рабочих в борьбе
с казаками, булочников
на крыше и то, как внимательно толпа осматривала город.
Но минутами его уверенность в конце тревожных событий исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «господ», которые
с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие
с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся
на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
Здесь — все другое, все фантастически изменилось, даже тесные улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря
на холод октябрьского дня,
на злые прыжки ветра
с крыш домов, которые как будто сделались ниже, меньше, — кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая
крыша церкви
с тремя главами над нею. К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство
с людьми в шубах, а окна и двери домов похожи
на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
Город Марины тоже встретил его оттепелью, в воздухе разлита была какая-то сыворотка,
с крыш лениво падали крупные капли; каждая из них, казалось, хочет попасть
на мокрую проволоку телеграфа, и это раздражало, как раздражает запонка или пуговица, не желающая застегнуться. Он сидел у окна, в том же пошленьком номере гостиницы, следил, как сквозь мутный воздух падают стеклянные капли, и вспоминал встречу
с Мариной. Было в этой встрече нечто слишком деловитое и обидное.
Вероятно, я
на крыше и умру, задохнусь от наслаждения и — шлеп
с крыши на землю, — сказал Безбедов и засмеялся влажным, неприятно кипящим смехом.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу: полицейский,
с разносной книгой под мышкой, старуха в клетчатой юбке и
с палкой в руках, бородатый монах
с кружкой
на груди, трое оборванных мальчишек и педагог в белом кителе — молча смотрели
на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов в синей блузе, без пояса, в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу
крыши.
Летний дождь шумно плескал в стекла окон, трещал и бухал гром, сверкали молнии, освещая стеклянную пыль дождя; в пыли подпрыгивала черная
крыша с двумя гончарными трубами, — трубы были похожи
на воздетые к небу руки без кистей. Неприятно теплая духота наполняла зал, за спиною Самгина у кого-то урчало в животе, сосед
с левой руки после каждого удара грома крестился и шептал Самгину, задевая его локтем...
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал
на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада
на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря
на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней
с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку
крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая
крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась
на грудь.
Когда Самгин выбежал
на двор, там уже суетились люди, — дворник Панфил и полицейский тащили тяжелую лестницу, верхом
на крыше сидел, около трубы, Безбедов и рубил тес. Он был в одних носках, в черных брюках, в рубашке
с накрахмаленной грудью и
с незастегнутыми обшлагами; обшлага мешали ему, ерзая по рукам от кисти к локтям; он вонзил топор в
крышу и, обрывая обшлага, заревел...
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом,
с тремя колоннами по фасаду,
с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его
с боков, влезали
на крышу. В этом доме кто-то жил, —
на подоконниках мезонина стояли цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом стоит
на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти
на бульвары. Но, не сходя
с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над
крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Затем некоторое время назойливо барабанил дождь по кожаному верху экипажа, журчала вода, стекая
с крыш, хлюпали в лужах резиновые шины, экипаж встряхивало
на выбоинах мостовой, сосед толкал Самгина плечом, извозчик покрикивал...
Ветер сдувал снег
с крыш, падал
на дорогу, кружился, вздымая прозрачные белые вихри, под ногами людей и лошадей, и снова взлетал
на крыши.
Сидели в большой полутемной комнате, против ее трех окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась
на крышу, ясно было, что это окна кухонь. В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина
с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом
с инкрустацией перламутром, буфет похож
на соединение пяти гробов.
Снег поднимался против них
с мостовой, сыпался
на головы
с крыш домов,
на скрещении улиц кружились и свистели вихри.
Снег сыпался
на них
с крыш, бросался под ноги, налетал
с боков, а солдаты шли и шли, утаптывая сугробы, шли безмолвно, неслышным шагом, в глубокой каменной канаве, между домов, бесчисленные окна которых ослеплены снегом.
Явилась мысль очень странная и даже обидная: всюду
на пути его расставлены знакомые люди, расставлены как бы для того, чтоб следить: куда он идет? Ветер сбросил
с крыши на голову жандарма кучу снега, снег попал за ворот Клима Ивановича, набился в ботики. Фасад двухэтажного деревянного дома дымился белым дымом, в нем что-то выло, скрипело.
За время, которое он провел в суде, погода изменилась:
с моря влетал сырой ветер, предвестник осени, гнал над
крышами домов грязноватые облака, как бы стараясь затискать их в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей в груди, в лица, в спины, но люди, не обращая внимания
на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу, исчезали в дворах и воротах домов.
— Большой, волосатый, рыжий, горластый, как дьякон,
с бородой почти до пояса,
с глазами быка и такой же силой, эдакое, знаешь, сказочное существо. Поссорится
с отцом, старичком пудов
на семь, свяжет его полотенцами, втащит по лестнице
на крышу и, развязав, посадит верхом
на конек. Пьянствовал, разумеется. Однако — умеренно. Там все пьют, больше делать нечего. Из трех
с лишком тысяч населения только пятеро были в Томске и лишь один знал, что такое театр, вот как!