Неточные совпадения
Его длинные
ноги не сгибаются, длинные руки
с кривыми пальцами шевелятся нехотя, неприятно, он одет всегда в длинный, коричневый сюртук, обут в бархатные сапоги на меху и на мягких подошвах.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала
с Климом небрежно, торопливо, притопывая
ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась
с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
У него была привычка беседовать
с самим собою вслух. Нередко, рассказывая историю, он задумывался на минуту, на две, а помолчав, начинал говорить очень тихо и непонятно. В такие минуты Дронов толкал Клима
ногою и, подмигивая на учителя левым глазом, более беспокойным, чем правый, усмехался кривенькой усмешкой; губы Дронова были рыбьи, тупые, жесткие, как хрящи. После урока Клим спрашивал...
Из-за границы Варавка вернулся помолодевшим, еще более насмешливо веселым; он стал как будто легче, но на ходу топал
ногами сильнее и часто останавливался перед зеркалом, любуясь своей бородой, подстриженной так, что ее сходство
с лисьим хвостом стало заметней.
Почти каждый вечер он ссорился
с Марией Романовной, затем
с нею начала спорить и Вера Петровна; акушерка, встав на
ноги, выпрямлялась, вытягивалась и, сурово хмурясь, говорила ей...
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил
ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь
с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже не сердито, а тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она сказала, что учитель снял
с юбки ее гусеницу и только, а
ног не обнимал, это было бы неприлично.
Жена, подпрыгнув, ударила его головою в скулу, он соскочил
с постели, а она снова свалилась на пол и начала развязывать
ноги свои, всхрапывая...
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая
с Климом, он распахивал полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал
ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
Он снова молчал, как будто заснув
с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам
с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал
ноги ее. Но учитель говорил...
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала
ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо,
с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не было, в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху
с вышитым воротом, на его голых, медного цвета
ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но
с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
Клим вскочил
с постели, быстро оделся и выбежал в столовую, но в ней было темно, лампа горела только в спальне матери. Варавка стоял в двери, держась за косяки, точно распятый, он был в халате и в туфлях на голые
ноги, мать торопливо куталась в капот.
Лидия вывихнула
ногу и одиннадцать дней лежала в постели. Левая рука ее тоже была забинтована. Перед отъездом Игоря толстая, задыхающаяся Туробоева, страшно выкатив глаза, привела его проститься
с Лидией, влюбленные, обнявшись, плакали, заплакала и мать Игоря.
— Меня беспокоит Лидия, — говорила она, шагая
нога в
ногу с сыном. — Это девочка ненормальная,
с тяжелой наследственностью со стороны матери. Вспомни ее историю
с Туробоевым. Конечно, это детское, но… И у меня
с нею не те отношения, каких я желала бы.
У стены прислонился черный диван
с высунувшимися клочьями мочала, а над ним портреты Чернышевского, Некрасова, в золотом багете сидел тучный Герцен, положив одну
ногу на колено свое, рядом
с ним — суровое, бородатое лицо Салтыкова.
Натягивая чулки на белые
с голубыми жилками
ноги свои, она продолжала торопливо, неясно и почему-то часто вздыхая...
В августе, хмурым вечером, возвратясь
с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди комнаты на стуле, согнувшись, опираясь локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у
ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров не пошевелился.
На висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В
ногах кровати стояли Феня
с медным тазом в руках и Куликова
с бинтами,
с марлей.
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях на босую
ногу, сидела в углу дивана
с тетрадью нот в руках. Не спеша прикрыв голые
ноги полою халата, она, неласково глядя на Клима, спросила...
И, оставив Клима, она побежала к роялю, а Нехаева, небрежно кивнув головою, подобрала тоненькие
ноги и прикрыла их подолом платья. Клим принял это как приглашение сесть рядом
с нею.
В серой, цвета осеннего неба, шубке, в странной шапочке из меха голубой белки, сунув руки в муфту такого же меха, она была подчеркнуто заметна. Шагала расшатанно, идти в
ногу с нею было неудобно. Голубой, сверкающий воздух жгуче щекотал ее ноздри, она прятала нос в муфту.
Вначале ее восклицания показались Климу восклицаниями удивления или обиды. Стояла она спиною к нему, он не видел ее лица, но в следующие секунды понял, что она говорит
с яростью и хотя не громко, на низких нотах, однако способна оглушительно закричать, затопать
ногами.
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы
с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к
ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Он вышел от нее очень поздно. Светила луна
с той отчетливой ясностью, которая многое на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под
ногами. Огромные дома смотрели друг на друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников; в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень ярких. Все ясно.
Сложив щепотью тоненькие, острые пальцы, тыкала ими в лоб, плечи, грудь Клима и тряслась, едва стоя на
ногах, быстро стирая ладонью слезы
с лица.
Из-за угла вышли под руку два студента, дружно насвистывая марш, один из них уперся
ногами в кирпичи панели и вступил в беседу
с бабой, мывшей стекла окон, другой, дергая его вперед, уговаривал...
Не поднимая головы, Клим посмотрел вслед им. На
ногах Дронова старенькие сапоги
с кривыми каблуками, на голове — зимняя шапка, а Томилин — в длинном, до пят, черном пальто, в шляпе
с широкими полями. Клим усмехнулся, найдя, что костюм этот очень характерно подчеркивает странную фигуру провинциального мудреца. Чувствуя себя достаточно насыщенным его философией, он не ощутил желания посетить Томилина и
с неудовольствием подумал о неизбежной встрече
с Дроновым.
«Какое ребячество», — подумал Клим Самгин и, засыпав живой огонь песком, тщательно притоптал песок
ногою. Когда он поравнялся
с дачей Варавки, из окна тихо окрикнул Макаров...
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик
с деревянной
ногой заступил ему дорогу.
Он осторожно улыбнулся, обрадованный своим открытием, но еще не совсем убежденный в его ценности. Однако убедить себя в этом было уже не трудно; подумав еще несколько минут, он встал на
ноги,
с наслаждением потянулся, расправляя усталые мускулы, и бодро пошел домой.
Клим вышел на террасу, перед нею стоял мужик
с деревянной
ногой и, подняв меховое лицо свое, говорил, упрашивая...
— Это — пустяки, будто немец — прирожденный философ, это — ерунда-с! — понизив голос и очень быстро говорил Лютов, и у него подгибались
ноги.
На восходе солнца Клим стоял под ветлами у мельничной плотины, слушая, как мужик
с деревянной
ногой вполголоса, вдохновенно рассказывает...
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался
с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке
с расстегнутым воротом,
с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у
ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию
с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
С неожиданной силой он легко подбросил полено высоко в воздух и, когда оно, кувыркаясь, падало к его
ногам, схватил, воткнул в песок.
Идя в
ногу с Туробоевым, она и Макаров пели дуэт из «Маскотты», Туробоев подсказывал им слова.
Туробоев присел ко крыльцу церковно-приходской школы, только что выстроенной, еще без рам в окнах. На ступенях крыльца копошилась, кричала и плакала куча детей, двух — и трехлеток, управляла этой живой кучей грязненьких, золотушных тел сероглазая, горбатенькая девочка-подросток, управляла, негромко покрикивая, действуя руками и
ногами. На верхней ступени, широко расставив синие
ноги в огромных узлах вен, дышала со свистом слепая старуха,
с багровым, раздутым лицом.
За чаем, сидя в ночной, до пят, рубахе, без панталон, в туфлях на босую
ногу, задыхаясь от жары, стирая
с лица масляный пот, он рычал...
Он не забыл о том чувстве,
с которым обнимал
ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло
с того момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
Четыре женщины заключали шествие: толстая,
с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких
ногах, и еще две шли, взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые
ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Возникали нелепые вопросы: зачем этот, скуластый, бреет бороду, а тот ходит
с тростью, когда у него сильные, стройные
ноги?
У Варавки болели
ноги, он стал ходить опираясь на палку. Кривыми
ногами шагал по песку Иван Дронов, нелюдимо посматривая на взрослых и детей, переругиваясь
с горничными и кухарками. Варавка возложил на него трудную обязанность выслушивать бесконечные капризы и требования дачников. Дронов выслушивал и каждый вечер являлся к Варавке
с докладом. Выслушав угрюмое перечисление жалоб и претензий, дачевладелец спрашивал, мясисто усмехаясь в бороду...
— А мы тут разбирали «Тартюфа», — говорил дядя Хрисанф, усевшись рядом
с Климом и шаркая по полу
ногами в цветных туфлях.
Другой актер был не важный: лысенький,
с безгубым ртом, в пенсне на носу, загнутом, как у ястреба; уши у него были заячьи, большие и чуткие. В сереньком пиджачке, в серых брючках на тонких
ногах с острыми коленями, он непоседливо суетился, рассказывал анекдоты, водку пил сладострастно, закусывал только ржаным хлебом и, ехидно кривя рот, дополнял оценки важного актера тоже тремя словами...
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый,
с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий,
с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая
ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек
с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на
ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно.
С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее
ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли
с босых
ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя
с рюмкой в руках против дьякона, который, согнувшись, смотрел под
ноги ему.