Неточные совпадения
Бабушку никто не любил. Клим,
видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном
доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.
Теперь, когда Клим большую часть дня проводил вне
дома, многое ускользало от его глаз, привыкших наблюдать, но все же он
видел, что в
доме становится все беспокойнее, все люди стали иначе ходить и даже двери хлопают сильнее.
Был момент, когда Клим подумал — как хорошо было бы
увидеть Бориса с таким искаженным, испуганным лицом, таким беспомощным и несчастным не здесь, а
дома. И чтобы все
видели его, каков он в эту минуту.
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во дни усталости от деловой жизни. Клим
видел, что с Варавкой на улицах люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в
домах говорят о нем все хуже, злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал
дома.
— Грешен, — сказал Туробоев, наклонив голову. —
Видите ли, Самгин, далеко не всегда удобно и почти всегда бесполезно платить людям честной медью. Да и — так ли уж честна эта медь правды? Существует старинный обычай: перед тем, как отлить колокол, призывающий нас в
дом божий, распространяют какую-нибудь выдумку, ложь, от этого медь будто бы становится звучней.
— А это,
видите ли, усик шерсти кошачьей; коты — очень привычны к
дому, и есть в них сила людей привлекать. И если кто, приятный
дому человек, котовинку на себе унесет, так его обязательно в этот
дом потянет.
Они хохотали, кричали, Лютов возил его по улицам в широких санях, запряженных быстрейшими лошадями, и Клим
видел, как столбы телеграфа, подпрыгивая в небо, размешивают в нем звезды, точно кусочки апельсинной корки в крюшоне. Это продолжалось четверо суток, а затем Самгин, лежа у себя
дома в постели, вспоминал отдельные моменты длительного кошмара.
Было что-то неистовое и судорожное в стремлении людей закрасить грязь своих жилищ, как будто москвичи, вдруг прозрев, испугались,
видя трещины, пятна и другие признаки грязной старости на стенах
домов.
Редакция помещалась на углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался в железные ворота богадельни. Двухэтажный
дом был переломлен: одна часть его осталась на улице, другая, длиннее на два окна, пряталась в переулок.
Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон в фиолетовые тона, и над полуслепыми окнами этого
дома неприятно было
видеть золотые слова: «Наш край».
Прейс молчал, бесшумно барабаня пальцами по столу. Он был вообще малоречив
дома, высказывался неопределенно и не напоминал того умелого и уверенного оратора, каким Самгин привык
видеть его у дяди Хрисанфа и в университете, спорящим с Маракуевым.
Клим
видел, что в ней кипит детская радость жить, и хотя эта радость казалась ему наивной, но все-таки завидно было уменье Сомовой любоваться людями,
домами, картинами Третьяковской галереи, Кремлем, театрами и вообще всем этим миром, о котором Варвара тоже с наивностью, но лукавой, рассказывала иное.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную
дома свиданий в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки
дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог
видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
— Нет, — сказала она. — Это — неприятно и нужно кончить сразу, чтоб не мешало. Я скажу коротко: есть духовно завещание — так? Вы можете читать его и
увидеть:
дом и все это, — она широко развела руками, — и еще много, это — мне, потому что есть дети, две мальчики. Немного Димитри, и вам ничего нет. Это — несправедливо, так я думаю. Нужно сделать справедливо, когда приедет брат.
Но затем он решил сказать, что получил телеграмму на улице, когда выходил из
дома. И пошел гулять, а за обедом объявил, что уезжает. Он
видел, что Дмитрий поверил ему, а хозяйка, нахмурясь, заговорила о завещании.
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется
видеть их ожившими»… «В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен в том, что водил мальчиков в публичные
дома».
— Странно, подъезжая к
дому, я не
видела огня в твоем окне.
Сунув извозчику деньги, он почти побежал вслед женщине, чувствуя, что портфель под мышкой досадно мешает ему, он вырвал его из-под мышки и понес, как носят чемоданы. Никонова вошла во двор одноэтажного
дома, он слышал топот ее ног по дереву, вбежал во двор,
увидел три ступени крыльца.
— Так, значит, из Достоевского? Ну, это — ничего. А то,
видишь ли, есть сумасшедший
дом Михаила Щедрина…
Осенью Варвара и Кумов уговорили Самгина послушать проповедь Диомидова, и тихим, теплым вечером Самгин
видел его на задворках деревянного, двухэтажного
дома, на крыльце маленькой пристройки с крышей на один скат, с двумя окнами, с трубой, недавно сложенной и еще не закоптевшей.
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его рассказать в этот же вечер ее знакомым все, что он
видел. Он и сам хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
Самгин встал у косяка витрины, глядя направо; он
видел, что монархисты двигаются быстро, во всю ширину улицы, они как бы скользят по наклонной плоскости, и в их движении есть что-то слепое, они, всей массой, качаются со стороны на сторону, толкают стены
домов, заборы, наполняя улицу воем, и вой звучит по-зимнему — зло и скучно.
Самгин
видел, что Брагин напыщенно глуп да и все в
доме, начиная с Варвары, глупо.
По дороге навстречу процессии он
видел, что почти каждый
дом выпускает из ворот, из дверей свое содержимое настроенным так же, как он, — сумрачно, даже как бы обиженно.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он
видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в
доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
Самгин с недоумением, с иронией над собой думал, что ему приятно было бы снова
видеть в
доме и на улице защитников баррикады, слышать четкий, мягкий голос товарища Якова.
Не желая
видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не
увидел ее.
Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
По судебным ее делам он
видел, что муж ее был умным и жестоким стяжателем; скупал и перепродавал земли, леса,
дома, помещал деньги под закладные усадеб, многие операции его имели характер явно ростовщический.
— Вот и Отрадное видать, — сказал кучер, показывая кнутовищем вдаль, на холм: там, прижимаясь к небольшой березовой роще, возвышался желтый
дом с колоннами, — таких
домов Самгин
видел не менее десятка вокруг Москвы, о десятках таких
домов читал.
— Здесь очень много русских, и — представь? — на днях я, кажется,
видела Алину, с этим ее купцом. Но мне уже не хочется бесконечных русских разговоров. Я слишком много
видела людей, которые все знают, но не умеют жить. Неудачники, все неудачники. И очень озлоблены, потому что неудачники. Но — пойдем в
дом.
— Поболталась я в Москве, в Питере.
Видела и слышала в одном купеческом
доме новоявленного пророка и водителя умов. Помнится, ты мне рассказывал о нем: Томилин, жирный, рыжий, весь в масляных пятнах, как блинник из обжорки. Слушали его поэты, адвокаты, барышни всех сортов, раздерганные умы, растрепанные души. Начитанный мужик и крепко обозлен: должно быть, честолюбие не удовлетворено.