Неточные совпадения
На чердаке, в старинном окованном железом сундуке, он открыл множество интересных,
хотя и поломанных вещей: рамки для портретов, фарфоровые фигурки, флейту, огромную
книгу на французском языке с картинами, изображающими китайцев, толстый альбом с портретами смешно и плохо причесанных людей, лицо одного из них было сплошь зачерчено синим карандашом.
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за
книгой, читал он — опираясь локтями о стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув ноги, держа
книгу на коленях, в зубах его торчал карандаш. На стук в дверь он никогда не отвечал,
хотя бы стучали три, четыре раза.
Науки не очень интересовали Клима, он
хотел знать людей и находил, что роман дает ему больше знания о них, чем научная
книга и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство знает больше, чем наука.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела в
книгу. Правая рука ее блуждала в воздухе, этой рукой, синеватой в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или
хотела убедиться в том, что существует.
Клим видел пейзаж похожим на раскрашенную картинку из
книги для детей,
хотя знал, что это место славится своей красотой.
— Давно. Должен сознаться, что я… редко пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как надо жить, думать, веровать. Рекомендует
книги… вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он
хочет, чтоб я унаследовал те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
И ушла, оставив его, как всегда, в темноте, в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно уходила, как бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как тень свою, все, что он
хотел сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно, в комнату ворвался ветер, внес запах пыли, начал сердито перелистывать страницы
книги на столе и помог Самгину возмутиться.
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города, написал
книгу, которую никто не
хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
— Так, сболтнул. Смешно и… отвратительно даже, когда подлецы и идиоты делают вид, что они заботятся о благоустройстве людей, — сказал он, присматриваясь, куда бросить окурок. Пепельница стояла на столе за
книгами, но Самгин не
хотел подвинуть ее гостю.
Все, что говорил Прейс, было более или менее знакомо из
книг, доводы и выводы которых
хотя и были убедительны, но — не нужны Самгину.
—
Хотите познакомиться с человеком почти ваших мыслей? Пчеловод, сектант, очень интересный,
книг у него много. Поживете в деревне, наберетесь сил.
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую
книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его рассказать в этот же вечер ее знакомым все, что он видел. Он и сам
хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
— Ничего, поскучай маленько, — разрешила Марина, поглаживая ее, точно кошку. — Дмитрия-то, наверно, совсем
книги съели? — спросила она, показав крупные белые зубы. — Очень помню, как ухаживал он за мной. Теперь — смешно, а тогда — досадно было: девица — горит, замуж
хочет, а он ей все о каких-то неведомых людях, тиверцах да угличах, да о влиянии Востока на западноевропейский эпос! Иногда хотелось стукнуть его по лбу, между глаз…
Я говорю о внутренней ее свободе, — добавила она очень поспешно, видимо, заметив его скептическую усмешку; затем спросила: — Не
хочешь ли взять у меня
книги отца?
— Меня? Разве я за настроения моего поверенного ответственна? Я говорю в твоих интересах. И — вот что, — сказала она, натягивая перчатку на пальцы левой руки, — ты возьми-ка себе Мишку, он тебе и комнаты приберет и
книги будет в порядке держать, — не
хочешь обедать с Валентином — обед подаст. Да заставил бы его и бумаги переписывать, — почерк у него — хороший. А мальчишка он — скромный, мечтатель только.
Он не
хотел сознаться, что усвоил скептическое отношение Марины к разуму, но он уже чувствовал, что ее речи действуют на него убедительнее
книг.
Столь крутой поворот знакомых мыслей Томилина возмущал Самгина не только тем, что так неожиданно крут, но еще и тем, что Томилин в резкой форме выразил некоторые, еще не совсем ясные, мысли, на которых Самгин
хотел построить свою
книгу о разуме. Не первый раз случалось, что осторожные мысли Самгина предупреждались и высказывались раньше, чем он решался сделать это. Он почувствовал себя обворованным рыжим философом.
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами,
книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось,
хотя каждый раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой
книгой на коленях.
— Я вам говорила, что он все
хочет прыгнуть выше своей головы. Он — вообще… Что ему
книга последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет.
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые,
хотя и понимают, что страна безграмотных мужиков нуждается в реформах, а не в революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами,
книги которых он читал в юности, но, понимая, не умеют говорить об этом просто, ясно, убедительно.
Неточные совпадения
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о
книгах, которые он читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого,
хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
И он
хотел доказать это теоретически в
книге и на практике в своем хозяйстве.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села к лампе и развернула
книгу, притворившись спокойною. Надо было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя и, главное, жалости о себе. Ей можно было жалеть о себе, но не ему о ней. Она не
хотела борьбы, упрекала его за то, что он
хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
Может быть, некоторые читатели
захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой
книги. «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не знаю.
Чичиков, вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас ее
книгою. Чичиков
хотел было указать ему ее, но Иван Антонович движением головы дал знать, что не нужно показывать.