Неточные совпадения
Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык
думать, что
царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».
— Смешно спросил? Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой красотой — трудно. И, потом, я все
думаю, что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при новом
царе.
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому
царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора, как лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно
думать…
Ему не ответили. Клим
думал: как поступит
царь? И чувствовал, что он впервые
думает о
царе как о существе реальном.
«Нет, Диомидов ошибся, —
думал Клим, наняв извозчика на выставку. — Этот
царь едва ли решится крикнуть, как горбатенькая девочка».
— О Ходынке? Нет. Я — не слышал ничего, — ответил Клим и, вспомнив, что он,
думая о
царе, ни единого раза не
подумал о московской катастрофе, сказал с иронической усмешкой...
— В записках местного жителя Афанасия Дьякова, частию опубликованных мною в «Губернских ведомостях», рассказано, что швед пушкарь Егор —
думать надо Ингвар, сиречь, упрощенно, Георг — Игорь, — отличаясь смелостью характера и простотой души, сказал Петру Великому, когда суровый государь этот заглянул проездом в город наш: «Тебе,
царь, кузнечному да литейному делу выучиться бы, в деревянном царстве твоем плотников и без тебя довольно есть».
А когда он пригрозил, что позовет полицейского, она, круто свернув с панели, не спеша и какой-то размышляющей походкой перешла мостовую и скрылась за монументом Екатерины Великой. Самгин
подумал, что монумент похож на царь-колокол, а Петербург не похож на русский город.
«Мы», — вспомнил он горячее и веское словцо Митрофанова в пасхальную ночь. «Класс», —
думал он, вспоминая, что ни в деревне, когда мужики срывали замок с двери хлебного магазина, ни в Нижнем Новгороде, при встрече
царя, он не чувствовал раскольничьей правды учения в классовой структуре государства.
— Я с этой, так сказать, армией два часа шел, в самой гуще, я слышал, как они говорят. Вы
думаете, действительно к
царю шли, мириться?
Этого он не мог представить, но
подумал, что, наверное, многие рабочие не пошли бы к памятнику
царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их толпе, не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
«Очевидно, считает себя талантливым и обижен невниманием
царя», —
подумал Самгин; этот человек после слов о карликовых людях не понравился ему.
— Да,
царь — типичный русский нигилист, интеллигент! И когда о нем говорят «последний
царь», я
думаю; это верно! Потому что у нас уже начался процесс смещения интеллигенции. Она — отжила. Стране нужен другой тип, нужен религиозный волюнтарист, да! Вот именно: религиозный!
Тут он понял, что говорил не о
царе, а — о себе. Он был уверен, что Дмитрий не мог догадаться об этом, но все-таки почувствовал себя неприятно и замолчал,
думая...
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не
думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой
царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
«Ведь не так давно стояли же на коленях пред ним, —
думал Самгин. — Это был бы смертельный удар революционному движению и начало каких-то новых отношений между
царем и народом, быть может, именно тех, о которых мечтали славянофилы…»
Самгин ярко вспомнил, как на этой площади стояла, преклонив колена пред
царем, толпа «карликовых людей»,
подумал, что ружья, повозки, собака — все это лишнее, и, вздохнув, посмотрел налево, где возвышался поседевший купол Исакиевского собора, а над ним опрокинута чаша неба, громадная, но неглубокая и точно выточенная из серого камня.
Лежа в постели, Самгин следил, как дым его папиросы сгущает сумрак комнаты, как цветет огонь свечи, и
думал о том, что, конечно, Москва, Россия устали за эти годы социального террора, возглавляемого
царем «карликовых людей», за десять лет студенческих волнений, рабочих демонстраций, крестьянских бунтов.
«Сомнительный способ укрепления власти
царя», — весьма спокойно
подумал Самгин, одеваясь, и сам удивился тому, что
думает спокойно. В столовой энергично стучала посудой Варвара.
— Это — ужасно, Клим! — воскликнула она, оправляя сетку на голове, и черные драконы с рукавов халата всползли на плечи ее, на щеки. —
Подумай: погибает твоя страна, и мы все должны спасать ее, чтобы спасти себя. Столыпин — честолюбец и глуп. Я видела этого человека, — нет, он — не вождь! И вот, глупый человек учит
царя!
Царя…
— Я
думаю, это — очень по-русски, — зубасто улыбнулся Крэйтон. — Мы, британцы, хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но не было и никогда не будет Наполеона, вашего
царя Петра и вообще людей, которые берут нацию за горло и заставляют ее делать шумные глупости.
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же — признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и
царем правды. А для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так
думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух — сам от себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и под именем Христа разум же скрыт, — разум церкви и власти.
«Может быть,
царь с головой кабана и есть Филипп, —
подумал Самгин. — Этот Босх поступил с действительностью, как ребенок с игрушкой, — изломал ее и затем склеил куски, как ему хотелось. Чепуха. Это годится для фельетониста провинциальной газеты. Что сказал бы о Босхе Кутузов?»
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых,
царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы
думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
— Я не персонально про вас, а — вообще о штатских, об интеллигентах. У меня двоюродная сестра была замужем за революционером. Студент-горняк, башковатый тип. В седьмом году сослали куда-то… к черту на кулички. Слушайте: что вы
думаете о
царе? Об этом жулике Распутине, о царице? Что — вся эта чепуха — правда?
— Вожаки прогрессивного блока разговаривают с «черной сотней», с «союзниками» о дворцовом перевороте, хотят
царя Николая заменить другим. Враги становятся друзьями! Ты как
думаешь об этом?