Неточные совпадения
— Это он со зла, напоказ людям
делает, — говорила она, и Клим верил ей больше,
чем рассказам отца.
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался,
что он неплохо
сделает, показывая,
что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.
Но ее надорванный голос всегда тревожил Клима, заставляя ждать,
что эта остроносая женщина скажет какие-то необыкновенные слова, как она это уже
делала.
— Нет, — как он любит общество взрослых! — удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно шел в свою комнату, зная,
что он
сделал то,
чего хотел, — заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
Климу казалось,
что Борис никогда ни о
чем не думает, заранее зная, как и
что надобно
делать. Только однажды, раздосадованный вялостью товарищей, он возмечтал...
О боге она говорила, точно о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может
делать все,
что хочет, но часто
делает не так, как надо.
— Павля все знает, даже больше,
чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому
что и злая тоже. Она говорит: «Бог
сделал меня злой». И ей не нравится,
что папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
Клим думал,
что, если эта женщина выздоровеет, она
сделает что-нибудь страшное, но доктор Сомов успокоил его. Он спросил доктора...
Можно было думать,
что Борис и Лидия только тогда интересны ей, когда они
делают какие-нибудь опасные упражнения, рискуя переломать себе руки и ноги.
Борис вел себя, точно обожженный, что-то судорожное явилось в нем, как будто он, торопясь переиграть все игры, боится,
что не успеет
сделать это.
Но мать, не слушая отца, — как она часто
делала, — кратко и сухо сказала Климу,
что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
— Итак, Ваня,
что же
сделал Александр Невский? — спрашивал он, остановясь у двери и одергивая рубаху. Дронов быстро и четко отвечал...
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои,
чего раньше не
делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как будто отец забыл что-то и не может вспомнить.
—
Что с ней
сделали? — спросил Клим.
Клим решил говорить возможно меньше и держаться в стороне от бешеного стада маленьких извергов. Их назойливое любопытство было безжалостно, и первые дни Клим видел себя пойманной птицей, у которой выщипывают перья, прежде
чем свернуть ей шею. Он чувствовал опасность потерять себя среди однообразных мальчиков; почти неразличимые, они всасывали его, стремились
сделать незаметной частицей своей массы.
Клим действительно забыл свою беседу с Дроновым, а теперь, поняв,
что это он выдал Инокова, испуганно задумался: почему он
сделал это? И, подумав, решил,
что карикатурная тень головы инспектора возбудила в нем, Климе, внезапное желание
сделать неприятность хвастливому Дронову.
Когда приехали на каникулы Борис Варавка и Туробоев, Клим прежде всех заметил,
что Борис, должно быть,
сделал что-то очень дурное и боится, как бы об этом не узнали.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том,
чего не следовало
делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
Он долго думал —
что нужно
сделать для этого, и решил,
что он всего сильнее поразит их, если начнет носить очки.
Зеркало убедило Клима,
что очки
сделали тонкое лицо его и внушительным и еще более умным.
— Это — глупо, милый. Это глупо, — повторила она и задумалась, гладя его щеку легкой, душистой рукой. Клим замолчал, ожидая,
что она скажет: «Я люблю тебя», — но она не успела
сделать этого, пришел Варавка, держа себя за бороду, сел на постель, шутливо говоря...
— Я хотела знать,
что он
делает…
Досадно было слышать, как Дронов лжет, но, видя,
что эта ложь
делает Лидию героиней гимназистов, Самгин не мешал Ивану. Мальчики слушали серьезно, и глаза некоторых смотрели с той странной печалью, которая была уже знакома Климу по фарфоровым глазам Томилина.
— Учиться — скучно, — говорила она. — И зачем знать то,
чего я сама не могу
сделать или
чего никогда не увижу?
— Вы обвиняете Маркса в том,
что он вычеркнул личность из истории, но разве не то же самое
сделал в «Войне и мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
Это так смутило его,
что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже
сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом.
— Я не виноват в том,
что природа создает девиц, которые ничего не умеют
делать, даже грибы мариновать…
— Значит — явочной квартиры — нет? И кружков — нет? Странно.
Что же теперь
делают?
— Ну,
что ж они
делают? Ну — колонии, а — потом?
Он крепко вытер бороду салфеткой и напористо начал поучать,
что историю
делают не Герцены, не Чернышевские, а Стефенсоны и Аркрайты и
что в стране, где народ верит в домовых, колдунов, а землю ковыряет деревянной сохой, стишками ничего не
сделаешь.
Климу больше нравилась та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука не тяготила его, а успокаивала, притупляя мысли,
делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться, как солдат на параде. Маргарита вызывала в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и мыслей. Иногда, должно быть, подозревая,
что ему скучно, она пела маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...
Каждый раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но
сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал,
что он не может гордиться своим первым романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
— Мне иногда кажется,
что толстовцы, пожалуй, правы: самое умное,
что можно
сделать, это, как сказал Варавка, — возвратиться в дураки. Может быть, настоящая-то мудрость по-собачьи проста и напрасно мы заносимся куда-то?
Он закрыл глаза, и, утонув в темных ямах, они
сделали лицо его более жутко слепым,
чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Сегодня припадок был невыносимо длителен. Варавка даже расстегнул нижние пуговицы жилета, как иногда он
делал за обедом. В бороде его сверкала красная улыбка, стул под ним потрескивал. Мать слушала, наклонясь над столом и так неловко,
что девичьи груди ее лежали на краю стола. Климу было неприятно видеть это.
Но на этот раз он скоро понял,
что такая роль
делает его еще менее заметным в глазах Лидии.
Рассматривая себя в зеркале, он видел,
что лирическая, грустная мина
делает его лицо незначительным.
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать,
что тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы
делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже не находил эту девушку такой уродливой, какой она показалась с первого взгляда. Ее глаза смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех в этой комнате.
— В России говорят не о том,
что важно, читают не те книги, какие нужно,
делают не то,
что следует, и
делают не для себя, а — напоказ.
Встреча с Нехаевой не
сделала ее приятнее, однако Клим почувствовал,
что девушка особенно заинтриговала его тем,
что она держалась в ресторане развязно, как привычная посетительница.
Рассказывала Нехаева медленно, вполголоса, но — без печали, и это было странно. Клим посмотрел на нее; она часто прищуривала глаза, подрисованные брови ее дрожали. Облизывая губы, она
делала среди фраз неуместные паузы, и еще более неуместна была улыбка, скользившая по ее губам. Клим впервые заметил,
что у нее красивый рот, и с любопытством мальчишки подумал...
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том,
что она
сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет,
что он не ночевал дома.
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть,
что ты не швыряешь своих мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это
делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу людей, которые кричат, как заплутавшиеся в лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
Нехаева, в белом и каком-то детском платье, каких никто не носил, морщила нос, глядя на обилие пищи, и осторожно покашливала в платок. Она чем-то напоминала бедную родственницу, которую пригласили к столу из милости. Это раздражало Клима, его любовница должна быть цветистее, заметней. И ела она еще более брезгливо,
чем всегда, можно было подумать,
что она
делает это напоказ, назло.
— Нет, я не заражен стремлением
делать историю, меня совершенно удовлетворяет профессор Ключевский, он
делает историю отлично. Мне говорили,
что он внешне похож на царя Василия Шуйского: историю написал он, как написал бы ее этот хитрый царь…
— Сам народ никогда не
делает революции, его толкают вожди. На время подчиняясь им, он вскоре начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне. Народ знает и чувствует,
что единственным законом для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить этот закон. Вот
чему учит история…
Его особенно занимали споры на тему: вожди владеют волей масс или масса, создав вождя,
делает его орудием своим, своей жертвой? Мысль,
что он, Самгин, может быть орудием чужой воли, пугала и возмущала его. Вспоминалось толкование отцом библейской легенды о жертвоприношении Авраама и раздраженные слова Нехаевой...
— Ты знаешь, — в посте я принуждена была съездить в Саратов, по делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого не знаю и попала в плен местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего не удалось
сделать, даже свидания не дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь,
что я не очень настаивала на этом.
Что могла бы я сказать ему?
Она постоянно
делала так: заставит согласиться с нею и тотчас оспаривает свое же утверждение. Соглашался с нею Клим легко, а спорить не хотел, находя это бесплодным, видя,
что она не слушает возражений.