Неточные совпадения
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том,
чего не следовало
делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так
же?
— Вы обвиняете Маркса в том,
что он вычеркнул личность из истории, но разве не то
же самое
сделал в «Войне и мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
— Зачем ты, Иван, даешь читать глупые книги? — заговорила Лидия. — Ты дал Любе Сомовой «
Что делать?», но ведь это
же глупый роман! Я пробовала читать его и — не могла. Он весь не стоит двух страниц «Первой любви» Тургенева.
— Значит — явочной квартиры — нет? И кружков — нет? Странно.
Что же теперь
делают?
Каждый раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но
сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал,
что он не может гордиться своим первым романом. К тому
же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать,
что тени в глазницах ее искусственны, так
же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы
делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже не находил эту девушку такой уродливой, какой она показалась с первого взгляда. Ее глаза смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех в этой комнате.
Она постоянно
делала так: заставит согласиться с нею и тотчас оспаривает свое
же утверждение. Соглашался с нею Клим легко, а спорить не хотел, находя это бесплодным, видя,
что она не слушает возражений.
Клим устал от доктора и от любопытства, которое мучило его весь день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров,
что они
делают, о
чем говорят? Он тотчас
же решил идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал голос Лютова...
— Так ведь как
же? Чья, как не ваша? Мужик —
что делает? Чашки, ложки, сани и всякое такое, а вы — фотографию, машинку швейную…
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но…
что же, брат,
делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать,
что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
—
Что же мы
делать будем? — снова спросил дьякон, густо подчеркнув местоимение.
— Ну-с,
что же будем
делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно было отвезти его в больницу, а не сюда…
«Но я
же ни в
чем не виноват пред нею», — возмутился он, изорвал письмо и тотчас решил,
что уедет в Нижний Новгород, на Всероссийскую выставку. Неожиданно уедет, как это
делает Лидия, и уедет прежде,
чем она соберется за границу. Это заставит ее понять,
что он не огорчен разрывом. А может быть, она поймет,
что ему тяжело, изменит свое решение и поедет с ним?
Размахивая палкой,
делая даме в углу приветственные жесты рукою в желтой перчатке, Корвин важно шел в угол, встречу улыбке дамы, но, заметив фельетониста, остановился, нахмурил брови, и концы усов его грозно пошевелились, а матовые белки глаз налились кровью. Клим стоял, держась за спинку стула, ожидая,
что сейчас разразится скандал, по лицу Робинзона, по его растерянной улыбке он видел,
что и фельетонист ждет того
же.
— В деревне я чувствовала,
что, хотя
делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то
же время он догадывается,
что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть,
что глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось,
что он ждал: Париж
сделает Лидию более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми
же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и веселым во всем мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить — не
делают пакостей. Только здесь понимаешь, до
чего гнусно, когда из людей
делают игрушки. Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так
же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых женщин, которые играют, которыми играют и…»
«
Что же я тут буду
делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая
же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Белые ночи возмутили Самгина своей нелепостью и угрозой
сделать нормального человека неврастеником; было похоже,
что в воздухе носится все тот
же гнилой осенний туман, но высохший до состояния прозрачной и раздражающе светящейся пыли.
Приходил юный студентик, весь новенький, тоже, видимо, только
что приехавший из провинции; скромная, некрасивая барышня привезла пачку книг и кусок деревенского полотна, было и еще человека три, и после всех этих визитов Самгин подумал,
что революция, которую
делает Любаша, едва ли может быть особенно страшна. О том
же говорило и одновременное возникновение двух социал-демократических партий.
— Что-с, подложили свинью вам, марксистам, народники, ага! Теперь-с, будьте уверены, — молодежь пойдет за ними, да-а! Суть акта не в том,
что министр, — завтра
же другого
сделают, как мордва идола, суть в том,
что молодежь с теми будет, кто не разговаривает, а действует, да-с!
— Да ведь
что же им делать-то?
Самгину было приятно,
что этот очень сытый человек встревожен. У него явилась забавная мысль: попросить Митрофанова, чтоб он навел воров на квартиру патрона. Митрофанов мог бы
сделать это, наверное, он в дружбе с ворами. Но Самгин тотчас
же смутился...
—
Что же будут
делать эти ненужные во время революции?
— Ты
что же: веришь,
что революция
сделает людей лучше? — спросила она, прислушиваясь к возне мужа в спальне.
— Это —
что же? Еще одна цензура? — заносчиво, но как будто и смущенно спросил писатель,
сделав гримасу, вовсе не нужную для того, чтоб поправить пенсне.
— А вы свистеть в два пальца умеити? А — клетки
делать? А медведев и кошков рисовать умеити? А —
что же вы умеити?
Но, уступая «дурочке», он шел, отыскивал разных людей, передавал им какие-то пакеты, а когда пытался дать себе отчет, зачем он
делает все это, — ему казалось,
что, исполняя именно Любашины поручения, он особенно убеждается в несерьезности всего,
что делают ее товарищи. Часто видел Алексея Гогина. Утратив щеголеватую внешность, похудевший, Гогин все-таки оставался похожим на чиновника из банка и все так
же балагурил.
— Ну да, гантели!
Что же я — из папиросных коробок буду
делать бомбы?
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так
же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел на них в окно и чувствовал,
что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все,
что люди
делали, говорили, отражалось в нем, как на поверхности зеркала.
Он чувствовал,
что пустота дней как бы просасывается в него, физически раздувает,
делает мысли неуклюжими. С утра, после чая, он запирался в кабинете, пытаясь уложить в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И с досадой убеждался,
что слова не показывают ему того,
что он хотел бы видеть, не показывают, почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так
же антипатичен, как дворник Николай, а вот товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
—
Что же теперь будет
делать партия?
— А я собралась на панихиду по губернаторе. Но время еще есть. Сядем. Послушай, Клим, я ничего не понимаю! Ведь дана конституция,
что же еще надо? Ты постарел немножко: белые виски и очень страдальческое лицо. Это понятно — какие дни! Конечно, он жестоко наказал рабочих, но —
что ж
делать,
что?
— Ну,
что же я
сделаю, если ты не понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается,
что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали,
что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и
что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а разум и вера несоединимы. Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
— Есть причина. Живу я где-то на задворках, в тупике. Людей — боюсь, вытянут и заставят
делать что-нибудь… ответственное. А я не верю, не хочу. Вот —
делают, тысячи лет
делали. Ну, и —
что же? Вешают за это. Остается возня с самим собой.
—
Что же ты думаешь
делать? — спросил Самгин.
«Ослепленный книжник. Не фарисей, но — наивнейший книжник.
Что же я буду
делать?»
— Не верю, — крикнул Бердников. — Зачем
же вы при ней, ну? Не знаете, скрывает она от вас эту сделку? Узнайте! Вы — не маленький. Я вам карьеру
сделаю. Не дурачьтесь. К черту Пилатову чистоплотность! Вы
же видите: жизнь идет от плохого к худшему.
Что вы можете
сделать против этого, вы?
Он не скоро заметил,
что люди слишком быстро уступают ему дорогу, а некоторые, приостанавливаясь, смотрят на него так, точно хотят догадаться:
что же он будет
делать теперь? Надел шляпу и пошел тише, свернув в узенькую, слабо освещенную улицу.
— Итак?
Что же у вас
делают теперь?
— Ты, Цапля,
что же это какие фокусы
делаешь, а?
— И —
что же прикажете мне
делать с ним? — шутливо спросил Ногайцев.
— Кутили у «Медведя» в отдельном кабинете, и один уездный предводитель дворянства сказал,
что он за полную передачу земли крестьянам. «Надобно отдать им землю даром!» — «А у вас есть земля?» — «Ну, а — как
же? Но — заложена и перезаложена, так
что банк продает ее с аукциона. А я могу
сделать себе карьеру в Думе, я неплохой оратор». Смешно?
—
Что же делать-то? — прискорбно спросил Денисов. — Ах ты, господи…
И она тотчас
же возмущенно заговорила,
что Союз городов — организация, не знающая, зачем она существует и
что ей нужно
делать, какие у нее права.
—
Что же вы намерены
делать с вашим сахаром? Ой, извините, это — не вы. То есть вы — не тот… Вы — по какому поводу? Ага! Беженцы. Ну вот и я тоже. Командирован из Орла. Беженцев надо к нам направлять, вообще — в центр страны. Но — вагонов не дают, а пешком они, я думаю, перемерзнут, как гуси.
Что же мы будем
делать?
—
Что же тут можно
сделать? — осведомился Самгин. Жандарм искоса посмотрел на него и ответил...
—
Что же вы
делаете здесь? Почему не едете куда-нибудь работать?