Неточные совпадения
Клим подметил, что враг его смягчен музыкой, танцами, стихами, он и сам
чувствовал себя необычно легко и растроганно общим
настроением нешумной и светлой радости.
— Ослиное
настроение. Все — не важно, кроме одного.
Чувствуешь себя не человеком, а только одним из органов человека. Обидно и противно. Как будто некий инспектор внушает: ты петух и ступай к назначенным тебе курам. А я — хочу и не хочу курицу. Не хочу упражнения играть. Ты, умник,
чувствуешь что-нибудь эдакое?
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся,
чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое
настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
«В сущности, все эти умники — люди скучные. И — фальшивые, — заставлял себя думать Самгин,
чувствуя, что им снова овладевает
настроение пережитой ночи. — В душе каждого из них, под словами, наверное, лежит что-нибудь простенькое. Различие между ними и мной только в том, что они умеют казаться верующими или неверующими, а у меня еще нет ни твердой веры, ни устойчивого неверия».
Он долго думал в этом направлении и,
почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое
настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Присел к столу и, убавив огонь лампы, закрыл глаза. Самгин,
чувствуя, что
настроение Лютова заражает его, хотел уйти, но Лютов почему-то очень настойчиво уговорил его остаться ночевать.
Настроение Макарова, внушая тревогу за Лидию, подавляло Клима. Он устал физически и, насмотревшись на сотни избитых, изорванных людей,
чувствовал себя отравленным, отупевшим.
Чувствовать себя необыкновенным, каким он никогда не был, Климу мешал Иноков. В коротких перерывах между сказами Федосовой, когда она, отдыхая, облизывая темные губы кончиком языка, поглаживала кривой бок, дергала концы головного платочка, завязанного под ее подбородком, похожим на шляпку гриба, когда она, покачиваясь вбок, улыбалась и кивала головой восторженно кричавшему народу, — в эти минуты Иноков разбивал
настроение Клима, неистово хлопая ладонями и крича рыдающим голосом...
Сомова говорила о будущем в тоне мальчишки, который любит кулачный бой и совершенно уверен, что в следующее воскресенье будут драться. С этим приходилось мириться, это
настроение принимало характер эпидемии, и Клим иногда
чувствовал, что постепенно, помимо воли своей, тоже заражается предчувствием неизбежности столкновения каких-то сил.
В часы тяжелых
настроений Клим Самгин всегда торопился успокоить себя,
чувствуя, что такие
настроения колеблют и расшатывают его веру в свою оригинальность.
«Ведь не затеяла же она новый роман», — размышлял он, наблюдая за Варварой,
чувствуя, что ее
настроение все более тревожит его, и уже пытаясь представить, какие неудобства для него повлечет за собой разрыв с нею.
В его анархизме Самгин
чувствовал нечто подзадоривающее, провокаторское, но гораздо хуже было то, что
настроение Редозубова было чем-то сродно, совпадало с
настроением самого Клима.
Переодев свою мысль более прилично, Самгин снова
почувствовал приток торжественного
настроения, наполнился тишиной, которая расширяла и возвышала его.
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин
чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее
настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
Порою Самгин
чувствовал, что он живет накануне открытия новой, своей историко-философской истины, которая пересоздаст его, твердо поставит над действительностью и вне всех старых, книжных истин. Ему постоянно мешали домыслить, дочувствовать себя и свое до конца. Всегда тот или другой человек забегал вперед, формулировал
настроение Самгина своими словами. Либеральный профессор писал на страницах влиятельной газеты...
Ушел он в
настроении, не совсем понятном ему: эта беседа взволновала его гораздо более, чем все другие беседы с Мариной; сегодня она дала ему право считать себя обиженным ею, но обиды он не
чувствовал.
«Чего она хочет?» — соображал Самгин,
чувствуя, что
настроение Марины подавляет его. Он попробовал перевести ее на другую тему, спросив...
В общем, чутко прислушиваясь к себе, Самгин готов был признать, что, кажется, никогда еще он не
чувствовал себя так бодро и уверенно. Его основным
настроением было
настроение самообороны, и он далеко не всегда откровенно ставил пред собою некоторые острые вопросы, способные понизить его самооценку. Но на этот раз он спросил себя...
Клим Иванович
чувствовал себя так, точно где-то внутри его прорвался нарыв, который мешал ему дышать легко. С этим
настроением легкости, смелости он вышел из Государственной думы, и через несколько дней, в этом же
настроении, он говорил в гостиной известного адвоката...
Сумрак показывал всех людей уродливыми, и это очень совпадало с
настроением Самгина, — он
чувствовал себя усталым, разбитым, встревоженным и опускающимся в бессмыслицу Иеронима Босха.
Неточные совпадения
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и
чувствовал себя точно проснувшимся, и другое
настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
Наступило молчание. Она всё чертила мелом по столу. Глаза ее блестели тихим блеском. Подчиняясь ее
настроению, он
чувствовал во всем существе своем всё усиливающееся напряжение счастия.
— Пожалуйста, не трогай и не учи меня! — сказал Левин, раздосадованный этим вмешательством кучера. Точно так же, как и всегда, вмешательство привело бы его в досаду, и тотчас же с грустью
почувствовал, как ошибочно было его предположение о том, чтобы душевное
настроение могло тотчас же изменить его в соприкосновении с действительностью.
Но в ту же минуту, вернувшись к своему
настроению, он с радостью
почувствовал, что что-то новое и важное произошло в нем. Действительность только на время застилала то душевное спокойствие, которое он нашел; но оно было цело в нем.
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями.
Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое
настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланым оживлением: