Отец стоял в синей поддёвке и жёлтой шёлковой рубахе, на складках шёлка
блестел огонь лампад, и Матвею казалось, что грудь отца охвачена пламенем, а голова и лицо раскалились.
Неточные совпадения
Когда он впервые рассказал ей о своем грехе с Палагой и о том, как отец убил мачеху, — он заметил, что женщина слушала его жадно, как никогда ещё, глаза её
блестели тёмным
огнём и лицо поминутно изменялось. И вдруг по скорбному лицу покатились слёзы, а голова медленно опустилась, точно кто-то силою согнул шею человека против воли его.
Матвей смотрел в сторону города: поле курилось розоватым паром, и всюду на нём золотисто
блестели красные пятна, точно кто-то щедро разбросал куски кумача. Солнце опустилось за дальние холмы, город был не виден. Зарево заката широко распростёрло огненные крылья, и в красном
огне плавилась туча, похожая на огромного сома.
Сквозь щели последней двери
блеснул огонь, ключ с визгом повернулся, несколько засовов отодвинулось, ржавые петли застонали, и яркий, нестерпимый свет ослепил Серебряного.
Вдруг Гамлет-Вольский выпрямился, повернулся к Горацио, стоявшему почти на авансцене спиной к публике. Его глаза цвета серого моря от расширенных зрачков сверкали черными алмазами,
блестели огнем победы… И громовым голосом, единственный раз во всей пьесе, он с торжествующей улыбкой бросил:
Еще продолжается молчание. Чиновники и граждане в изумлении. Вдруг колеблются толпы народные, и громко раздаются восклицания: «Марфа! Марфа!» Она всходит на железные ступени, тихо и величаво; взирает на бесчисленное собрание граждан и безмолвствует… Важность и скорбь видны на бледном лице ее… Но скоро осененный горестию взор
блеснул огнем вдохновения, бледное лицо покрылось румянцем, и Марфа вещала:
Неточные совпадения
Река то, верная своим высоким берегам, давала вместе с ними углы и колена по всему пространству, то иногда уходила от них прочь, в луга, затем, чтобы, извившись там в несколько извивов,
блеснуть, как
огонь, перед солнцем, скрыться в рощи берез, осин и ольх и выбежать оттуда в торжестве, в сопровожденье мостов, мельниц и плотин, как бы гонявшихся за нею на всяком повороте.
Еще амуры, черти, змеи // На сцене скачут и шумят; // Еще усталые лакеи // На шубах у подъезда спят; // Еще не перестали топать, // Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать; // Еще снаружи и внутри // Везде
блистают фонари; // Еще, прозябнув, бьются кони, // Наскуча упряжью своей, // И кучера, вокруг
огней, // Бранят господ и бьют в ладони: // А уж Онегин вышел вон; // Домой одеться едет он.
В пустыне, где один Евгений // Мог оценить его дары, // Господ соседственных селений // Ему не нравились пиры; // Бежал он их беседы шумной, // Их разговор благоразумный // О сенокосе, о вине, // О псарне, о своей родне, // Конечно, не
блистал ни чувством, // Ни поэтическим
огнем, // Ни остротою, ни умом, // Ни общежития искусством; // Но разговор их милых жен // Гораздо меньше был умен.
На грудь кладет тихонько руку // И падает. Туманный взор // Изображает смерть, не муку. // Так медленно по скату гор, // На солнце искрами
блистая, // Спадает глыба снеговая. // Мгновенным холодом облит, // Онегин к юноше спешит, // Глядит, зовет его… напрасно: // Его уж нет. Младой певец // Нашел безвременный конец! // Дохнула буря, цвет прекрасный // Увял на утренней заре, // Потух
огонь на алтаре!..
Но наконец она вздохнула // И встала со скамьи своей; // Пошла, но только повернула // В аллею, прямо перед ней, //
Блистая взорами, Евгений // Стоит подобно грозной тени, // И, как
огнем обожжена, // Остановилася она. // Но следствия нежданной встречи // Сегодня, милые друзья, // Пересказать не в силах я; // Мне должно после долгой речи // И погулять и отдохнуть: // Докончу после как-нибудь.