Неточные совпадения
Коротенький лекарь совсем сложился
в шар, прижал гитару к животу, наклонил над нею лысую голову, осыпанную каплями пота; его
пальцы с весёлою яростью щипали струны, бегали по грифу, и мягким тенорком он убедительно выговаривал...
Кожемякин крякнул, замолчал и снова хмуро оглянул весь сад, посмотрел на главы монастырской церкви. Мальчик, тихонько расчёсывая
пальцами густую бороду отца, нетерпеливо толкнул его локтем
в грудь.
Все двигаются не торопясь и молча, а он вертится около головки — у колеса, щупает чёрными
пальцами натяжение струн, приседая, смотрит узкими глазами вдоль них и бежит на прямых ногах
в конец пустыря, чтобы облегчить или прибавить груз.
Тонкий, как тростинка, он
в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их
пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это делало один глаз больше другого. Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Пил он, конечно, пил запоем, по неделям и более. Его запирали дома, но он убегал и ходил по улицам города, тонкий, серый, с потемневшим лицом и налитыми кровью глазами. Размахивая правою рукою,
в левой он сжимал цепкими
пальцами булыжник или кирпич и, завидя обывателя, кричал...
Кончив, солдат потыкал
пальцем в пятно смолы на колене штанов, поглядел искоса на мальчика и пояснил...
Он взял ученика
пальцами за подбородок, приподнял его лицо и, глядя
в глаза любовным и строгим взглядом матери, молвил...
Ему казалось, что он кружится
в сухом и горячем вихре и стремглав летит куда-то вместе с нею. Он стал вырываться из её объятий, тогда женщина мягко и покорно развела руки и, застёгивая дрожащими
пальцами ворот сорочки, тупо проговорила...
Матвей снова размахнулся, но заступ увяз
в чём-то, вырвался из его рук, тяжёлый удар
в живот сорвал юношу с земли, он упал во тьму и очнулся от боли — что-то тяжёлое топтало
пальцы его руки.
Вдруг он увидал Палагу: простоволосая, растрёпанная, она вошла
в калитку сада и, покачиваясь как пьяная, медленно зашагала к бане; женщина проводила
пальцами по распущенным косам и, вычёсывая вырванные волосы, не спеша навивала их на
пальцы левой руки. Её лицо, бледное до синевы, было искажено страшной гримасой, глаза смотрели, как у слепой, она тихонько откашливалась и всё вертела правой рукой
в воздухе, свивая волосы на
пальцы.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла,
пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а
в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
Отец, лёжа на постели, мигал левым глазом,
в его расширенном зрачке неугасимо мерцала острая искра ужаса, а
пальцы руки всё время хватали воздух, ловя что-то невидимое, недающееся.
Солдат тыкал себя
пальцем в грудь, спрашивая...
Изо дня
в день он встречал на улицах Алёшу,
в длинной, холщовой рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между
пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые ноги чётко топали по доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Почти каждый праздник, под вечер или ночью, где-нибудь
в городе раздавался крик женщины, и не однажды Матвей видел, как вдоль улицы мчалась белая фигура, полуголая, с растрёпанными волосами. Вздрагивая, вспоминал, как Палага навивала на
пальцы вырванные волосы…
Ключарев играл хуже татарина; он долго думал, опершись локтями на стол, запустив
пальцы в чёрные, курчавые волосы на голове и глядя
в середину шашечницы глазами неуловимого цвета. Шакир, подперев рукою щёку, тихонько, горловым звуком ныл...
Ключарёв прервал свои сны за пожарным сараем, под старой уродливой ветлой. Он нагнул толстый сук, опутав его верёвкой, привязал к нему ружьё, бечёвку от собачки курка накрутил себе на
палец и выстрелил
в рот. Ему сорвало череп: вокруг длинного тела лежали куски костей, обросшие чёрными волосами, на стене сарая, точно спелые ягоды, застыли багровые пятна крови, серые хлопья мозга пристали ко мшистым доскам.
Суетилась строгая окуровская полиция, заставляя горбатого Самсона собирать осколки костей; картузник едва держался на ногах с похмелья, вставал на четвереньки, поднимая горб к небу, складывал кости
в лукошко и после каждого куска помахивал рукой
в воздухе, точно он
пальцы себе ожёг.
Он устало завёл глаза. Лицо его морщилось и чернело, словно он обугливался, сжигаемый невидимым огнём. Крючковатые
пальцы шевелились, лёжа на колене Матвея, — их движения вводили
в тело юноши холодные уколы страха.
Солдат ещё более обуглился, седые волосы на щеках и подбородке торчали, как иглы ежа, и лицо стало сумрачно строгим. Едва мерцали маленькие глаза, залитые смертною слезою,
пальцы правой руки, сложенные
в крестное знамение, неподвижно легли на сердце.
— Мёдом-с, — липовый мёд, соты! — тыкая
пальцем в стол, говорил Кожемякин, упорно рассматривая самовар, окутанный паром. И неожиданно для себя предложил: — Вы бы медку-то взяли, — для сына?
Дробно барабаня
пальцами по столу, Кожемякин чувствовал, что
в жизнь его вошло нечто загадочное и отстраниться от загадки этой некуда.
Кожемякин тоже подался к ней, вытянул руку вдоль стола и, крепко вцепившись
пальцами в край доски, прикрыл глаза, улыбаясь напряжённо ожидающей улыбкой.
Помахивая
в воздухе затёкшими
пальцами, Шакир серьёзно и одобрительно говорил...
В том же балагане таз жестяной стоял, налит водой, и кто
в эту воду трёшник, а то семишник бросал, назад взять никак не мог, вода руку неведомой силой отталкивала, а
пальцы судорогой сводило.
Она заплетает толстыми
пальцами мочальные волосы
в косу и тянет...
Её тонкие
пальцы шевелились, точно играя на невидимых гуслях или вышивая светлыми шелками картины прошлой жизни народа
в Новгороде и во Пскове, глаза горели детской радостью, всё лицо сияло.
И
в тишине, спокойной, точно вода на дне глубокого колодца, деревья, груды домов, каланча и колокольня собора, поднятые
в небо как два толстых
пальца, — всё было облечено чем-то единым и печальным, словно ряса монаха.
Тут кривой совсем освирепел, тычет чёрным
пальцем в лицо Дроздову и говорит на весь трактир...
Вот, громко чавкая, сидит Дроздов за обедом, усы попадают ему
в рот, он вытаскивает их оттуда
пальцами, отводит к ушам и певуче, возвышенно говорит...
Он надул щёки, угрожающе вытаращил глаза и, запустив
пальцы обеих рук
в спутанные волосы, замолчал, потом, фыркнув и растянув лицо
в усмешку, молча налил водки, выпил и, не закусывая, кивнул головой.
Поминутно расправляя усы и бороду короткими
пальцами, он расхаживал по комнате, выкидывая ноги из-под живота, не спеша и важно, точно индейский петух, его степенная походка не отвечала непрерывным движениям рук, головы, живой игре лица. Было
в нём что-то смешное, вызывающее улыбку, но все слова его, чёткие и ясные, задевали внимание и входили
в память глубоко.
Кожемякин привстал, молча поздоровался и снова сел, крепко сжав
в кулак
пальцы, коснувшиеся мягкой женской руки.
Говорил он много, уверенно и непонятно, часто закрывал глаза и чертил
пальцем в воздухе какие-то знаки и вдруг, положив
палец на переносье, задумывался.
Не раз на глаза навёртывались слёзы; снимая
пальцем капельку влаги, он, надув губы, сначала рассматривал её на свет, потом отирал
палец о рубаху, точно давил слезу. Город молчал, он как бы растаял
в зное, и не было его; лишь изредка по улице тихо, нерешительно шаркали чьи-то шаги, — должно быть, проходили
в поисках милостыни мужики, очумевшие от голода и опьяняющей жары.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения:
в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила
пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла
в окно; потом его перебросило
в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а по холмам,
в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать, бежать и — не мог, прикреплённый к земле острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
Она опустила голову,
пальцы её быстро мяли мокрый платок, и тело нерешительно покачивалось из стороны
в сторону, точно она хотела идти и не могла оторвать ног, а он, не слушая её слов, пытаясь обнять, говорил
в чаду возбуждения...
Поднимаясь на угорье, лошади шли шагом, — он привстал, приподнял козырёк картуза: впереди, над горою, всходило солнце, облив берёзы красноватым золотом и ослепляя глаза; прищурившись, он оглянулся назад: городок Окуров развалился на земле, пёстрый, точно празднично наряженная баба, и удалялся, прятался
в холмы, а они сжимались вокруг него, как пухлые, короткие Савкины
пальцы, сплошь покрытые бурой шерстью, оттенённой светлым блеском реки Путаницы, точно ртутью налитой.
Небольшого роста, прямой, как воин, и поджарый, точно грач, он благословлял собравшихся, безмолвно простирая к ним длинные кисти белых рук с тонкими пальчиками, а пышноволосый, голубоглазый келейник ставил
в это время сзади него низенькое, обитое кожей кресло: старец, не оглядываясь, опускался
в него и, осторожно потрогав
пальцами реденькую, точно из серебра кованую бородку,
в которой ещё сохранилось несколько чёрных волос, — поднимал голову и тёмные густые брови.
Но кривой всё стоял, отщепясь от людей
в сторонку, накручивал бороду на
палец и пристально смотрел на старца, повысившего голос.
— Дельно говорите! — похвалил Кожемякин, заражаясь воодушевлением собеседника, а тот, хвастливо тыкая
пальцем в свой коричневый лоб, сказал...
А Фока нарядился
в красную рубаху, чёрные штаны, подпоясался под брюхо монастырским пояском и стал похож на сельского целовальника. Он тоже как будто ждал чего-то: встанет среди двора, широко расставив ноги, сунув большие
пальцы за пояс, выпучит каменные глаза и долго смотрит
в ворота.
Голова смазана — до блеска — помадой, тёмная борода и усы разобраны по волоску, и он так осторожно притрагивается к ним
пальцами в перстнях, точно волосы сделаны из стекла.
В ушах у неё болтались тяжёлые старинные серьги, а на руках были надеты кружевные нитянки без
пальцев.
— Бог требует от человека добра, а мы друг
в друге только злого ищем и тем ещё обильней зло творим; указываем богу друг на друга
пальцами и кричим: гляди, господи, какой грешник! Не издеваться бы нам, жителю над жителем, а посмотреть на все общим взглядом, дружелюбно подумать — так ли живём, нельзя ли лучше как? Я за тех людей не стою, будь мы умнее, живи лучше — они нам не надобны…
— Не теми ты, Кожемякин, словами говоришь, а по смыслу — верно! — соглашался Смагин, покровительственно глядя на него. — Всякое сословие должно жить семейно — так! И — верно: когда дворяне крепко друг за друга держались — вся Русь у них
в кулаке была; так же и купцам надлежит: всякий купец одной руки
палец!
Но скоро он заметил, что между этими людьми не всё
в ладу: пили чай, весело балагуря про разные разности, а Никон нет-нет да и собьётся с весёлого лада: глаза вдруг потемнеют, отуманятся, меж бровей ляжет ижицей глубокая складка, и, разведя ощипанные, но густые светлые усы большим и указательным
пальцем, точно очистив путь слову, он скажет
в кулак себе что-нибудь неожиданное и как будто — злое.
Положит меня, бывало, на колени к себе, ищет ловкими
пальцами в голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко груди, слушаю — сердце её бьётся, молчу, не дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери,
в руках у ней вплоть её телу, ты свою мать помнишь?
Никон поднялся, сел, упираясь руками
в диван, и расширенными глазами заглядывал то
в тетрадь, куда Кожемякин ожесточённо тыкал
пальцем, то
в его лицо, бледное, возбуждённое и утратившее обычное ему выражение виноватой растерянности.
Пальцы у него шевелятся, трутся друг о друга, а красное лицо морщится, и раньше не видные глазки теперь смотрят прямо
в лицо.