Неточные совпадения
Чего там?» Волга, Матвей, это уж воистину за труд
наш, для облегчения от бога дана, и как взглянешь на неё — окрылится сердце радостью, ничего тебе
не хочется,
не надобно, только бы плыть — вот какая разымчивая река!
— Ты одно помни: нет худа без добра, а и добро без худа — чудо! Господь
наш русский он добрый бог, всё терпит. Он видит: наш-то брат
не столь зол, сколько глуп. Эх, сынок! Чтобы человека осудить, надо с год подумать. А мы, согрешив по-человечьи, судим друг друга по-звериному: сразу хап за горло и чтобы душа вон!
— Так вот как она строго жизнь
наша стоит! — говорил отец, почёсывая грудь. — И надо бы попроще как, подружнее жить, а у нас все напрягаются, чтобы чужими грехами свои перед богом оправдать али скрыть, да и выискивают грехи эти, ровно вшей в одежде у соседа, нехорошо! И никто никого
не жалеет, зверьё-зверьём!
— Вот, Савелий Иванов, решили мы, околоток здешний, оказать тебе честьдоверие — выбрать по надзору за кладкой собора
нашего. Хотя ты в обиходе твоём и дикой человек, но как в делах торговых
не знатно худого за тобой — за то мы тебя и чествуем…
Слово есть тело разума человеческого, как вот сии тела — твоё и моё — есть одежда
наших душ,
не более того.
Ой, истомились
наши костыньки,
А и пора бы-ть нам в могилки лечь,
А грехи-те
не пущают нас…
— Эй,
наша сторона, —
не разваливайся!
Не заскакивай вперёд,
не наяривайся!
—
Не робь,
наша! — кричит Кулугуров.
— Стой,
наши,
не беги! — командуют Кулугуров с Базуновым, но городская молодёжь уже отступает,
не выдерживая дружного и быстрого натиска слободских; так уж издавна повелось, что слобода одолевает, берёт бой на площади и гонит городских до церковной ограды.
— Отдай,
наши, отдай! — кричат рассеянные слобожане,
не успевая собраться в ряд; их разбивают на мелкие кучки и дружно гонят по узким улицам слободы, в поле, в сугробы рыхлого снега.
— Ты её
не тронь, она — ничего баба! Шакир её вышколил. С бабами — осторожно! Шутки шутками, а бабы своей цены стоят! Жениться захочешь, гляди невест в слободе у нас,
наши хоть и нищие, голодные, а умнее здешних, — это верно!
— Хоруша — все любит, нехоруша — никакой
не любит, — татар прямой! Это — русска никого
не любит, ни хоруша, ни плохой — врать любит русска! Пушкарь — прямой, ух!
Наша народ простая, она прямой любит…
И так, говорит, в господах
наших русской-то крови
не боле семи капель осталось».
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что в них Христос бог
наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин ты примерный, а вот поспособствовать тебе в деле твоём я и
не могу. Одно разве — пришли ты мне татарина своего, побеседую с ним, утешу, может, как, — пришли, да! Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
— Это очень мешает иногда, — сказала постоялка задумчиво. — Да… есть теперь люди, которые начали говорить, что
наше время —
не время великих задач, крупных дел, что мы должны взяться за простую, чёрную, будничную работу… Я смеялась над этими людьми, но, может быть, они правы! И, может быть, простая-то работа и есть величайшая задача, истинное геройство!
— Ты — Матвей, а я — Мокей, тут и вся разность, — милай, понимаешь? Али мы
не люди богу
нашему, а? Нам с тобой все псы — собаки, а ему все мы — люди, — больше ничего! Ни-к-какой отлички!
«Всю ночь до света шатался в поле и вспоминал Евгеньины слова про одинокие города, вроде
нашего; говорила она, что их более восьми сотен. Стоят они на земле, один другого
не зная, и, может, в каждом есть вот такой же плутающий человек, так же
не спит он по ночам и тошно ему жить. Как господь смотрит на города эти и на людей, подобных мне? И в чём, где оправдание нам?
Это
наше общее, общерусское: у народа мысль на восток заскакивает, а у нас, образованных, вперёд, на запад, и отсюда великое,
не сознаваемое нами горе, мучительнейшее горе и стояние на одном месте многие века.
Ибо, унаследовав великие труды людей прошлого, многострадальных предков
наших, живя на крови и костях их, мы, пользуясь всем прекрасным, ничего
не хотим делать к умножению его ни для себя, ни для потомков
наших — это свободно может быть названо поведением свиньи под дубом вековым, говорю я и — буду говорить!
— Так. А весьма уважаемый
наш писатель Серафим Святогорец говорит: «Если
не верить в существование демонов, то надобно всё священное писание и самую церковь отвергать, а за это в первое воскресенье великого поста полагается на подобных вольнодумцев анафема». Как же ты теперь чувствуешь себя, еретик?
Дни
наши посвящены
не любовному самовоспитанию в добре, красоте и разуме, но только самозащите от несчастных и голодных, всё время надо строго следить за ними и лживо убеждать их: сидите смирно в грязи и нищете вашей, ибо это неизбежно для вас.
— Доля правды, — говорит, — и тут есть: способствовал пагубе
нашей этот распалённый протопоп. Его невежеству и ошибкам благодаря изобидели людей, загнали их в тёмные углы, сидят они там почти три века, обиды свои лелея и ни во что, кроме обид,
не веря, ничему иному
не видя цены.
— Нам, брат,
не фыркать друг на друга надо, а, взяв друг друга крепко за руки, с доверием душевным всем бы спокойной работой дружно заняться для благоустройства земли
нашей, пора нам научиться любить горемычную
нашу Русь!
— Вот, — заговорил поп, дёргая дядю за рукав, — века шляется
наш мужичок с места на место, а
не может…
—
Не оттого мы страждем, что господь
не внимает молитвам
нашим, но оттого лишь, что мы
не внимаем заветам его и
не мира с богом ищем,
не подчинения воле его, а всё оспариваем законы божий и пытаемся бороться против его…
— Я, сударь мой, проповедников этих
не один десяток слышал, во всех концах землишки
нашей! — продолжал он, повысив голос и кривя губы. — Я прямо скажу: народу, который весьма подкис в безнадёжности своей, проповеди эти прямой вред, они ему — как вино и даже много вредней! Людей надо учить сопротивлению, а
не терпению без всякого смысла, надобно внушать им любовь к делу, к деянию!
— Они и
не опасны: сказано — «жид со всяким в ногу побежит». А немцы, а? Сегодня они купцов напустят, завтра — чиновников наведут, а там — глядите — генералов, и — тю-тю
наше дело!
— Нет, Иван Андреич, неправда! Он и люди его толка — против глупости, злобы и жадности человечьей! Это люди — хорошие, да; им бы вот
не пришло в голову позвать человека, чтобы незаметно подпоить да высмеять его; время своё они тратят
не на игру в карты, на питьё да на еду, а на чтение добрых и полезных книг о несчастном
нашем российском государстве и о жизни народа; в книгах же доказывается, отчего жизнь плоха и как составить её лучше…
— Милый! Заросла
наша речка гниючей травой, и
не выплыть тебе на берег — запутаешься! Знаю я этот род человеческий! Сообрази — о чём думают? Всё хотят найти такое, вишь, ружьё, чтобы
не только било птицу, а и жарило! Им бы
не исподволь, а — сразу,
не трудом, а ударом, хвать башкой оземь и чтобы золото брызнуло! Один Сухобаев, может, гривенника стоит, а все другие — пятачок пучок! Ты их — брось, ты на молодых нажми, эти себя оправдают! Вон у меня Ванюшка, внук…
— Какое
наше веселье? Идёшь ночью — темно, пусто и охоты нет идти куда идёшь, ну жутко, знаешь, станет и закричишь, запоёшь, в окно стукнешь чьё-нибудь, даже и
не ради озорства, а так, — есть ли кто живой? Так и тут:
не сам по себе веселишься, а со скуки!
Потом уговорились мы с ней, что буду я молчать — ни отцу, ни брату, ни сестре про дьякона
не скажу, а она его прогонит, дьякона-то; конечно,
не прогнала, в баню ходил он, по ночам, к ней, в
нашу.
— Слобода у нас богатая, люди — сытые, рослые, девушки, парни красивые всё, а родители —
не строги; по
нашей вере любовь —
не грешна, мы ведь
не ваши,
не церковные! И вот, скажу я тебе, в большой семье Моряновых поженили сына Карпа, последыш он был, недоросток и щуплый такой…
— Вы, слышал, с Никоном Маклаковым сошлись — верно? Так-с. Тогда позвольте предупредить: Никон Павлович в моём мнении — самый честнейший человек
нашего города, но
не играйте с ним в карты, потому — шулер-с! Во всех делах — полная чистота, а в этом мошенник! Извините, что говорю
не спрошен, но как я вообще и во всём хочу быть вам полезен…
— Очень даже касаются и — кусаются! Человек я, а —
не скот! Характер у меня живой, глаз — весьма зоркий. Хочется прожить без осуждения людьми, с пользой для них,
не зря, хочется уважения к себе и внимания. Что же-с — и святые внимания к себе требовали, вниманием
нашим они и святы-с, да…
—
Наше дело-с — пастырское, где скот окрика
не слушает, там уж поневоле надо тронуть его батожком-с!
Может она великой праведницей будет, настоящей,
не такой, что в пустыни уходят, а которые в людях горят, оправдания
нашего ради и для помощи всем.
— Когда
не надобно — начальство
наше мухой в рот лезет.
— Прожили мы жизнь, как во сне, ничего
не сделав ни себе, ни людям, — вступают на
наше место юноши…