Неточные совпадения
Множество раз я
его слыхал, и теперь
вот он предо мною жив стоит: сухонький, юркий, бородёнка в три волоса, весь оборванный, рожа маленькая, клином, а лоб большой, и под
ним воровские развесёлые глаза часто мигают,
как две тёмные звезды.
— Очень превосходно, Ларя! Ну, и завидую я господу богу — хорошо песни сложены
ему! Человек-то, Ларя, а? Каков есть человек, сколь
он добр и богат душой, а?
Ему ли уж не трудно перед богом ходить! А
он —
вот как — на! Ты мне, господи, — ничего, а я тебе — всю душу!
— Ещё в то время,
как подкинули тебя, думал я — не взять ли ребёнка-то себе, да не успел тогда. Ну, а видно, что господь этого хочет, —
вот он снова вручил жизнь твою в руки мне. Значит, будешь ты жить со мной!
Выклянчил Титов кусок земли, — управляющему Лосева покланялся, — дали
ему хорошее местечко за экономией; начал
он строить избу для нас, а я — всё нажимаю, жульничаю. Дело идёт быстро, домик строится, блестит на солнце,
как золотая коробочка для Ольги.
Вот уже под крышу подвели
его, надо печь ставить, к осени и жить в
нём можно бы.
Мне давно хотелось правду сказать
ему,
как я в то время понимал её, и
вот говорю...
— Сказал, сказал!.. А ты знаешь,
как он сказал, ты, дурак? Сказал
он: плодитесь, множьтесь и населяйте землю, предаю вас во власть дьявола, и будь вы прокляты ныне и присно и во веки веков, —
вот что
он сказал! А блудники проклятие божие обратили в закон
его! Понял, мерзость и ложь?
И
вот зовут меня к отцу игумену, смотрит
он зорко,
как я поклоны бью, и властно говорит...
— Не про то речь! — кричит
он и машет руками,
как доброволец на пожаре. — Не о царях говори, а о народе! Народ — главное! Суемудрствует, страха в
нём нет! Зверь
он, церковь укрощать
его должна —
вот её дело!
Вот — замечаю я: наблюдает за мною некий старичок — седенький, маленький и чистый,
как голая кость. Глаза у
него углублённые, словно чего-то устрашились; сух
он весь, но крепок, подобно козлёнку, и быстр на ногах. Всегда жмётся к людям, залезает в толпу, — бочком живёт, — и заглядывает в лица людей, точно ищет знакомого. Хочется
ему чего-то от меня, а не смеет спросить, и жалка мне стала эта робость
его.
— Бога не вижу и людей не люблю! — говорит. —
Какие это люди, если друг другу помочь не могут? Люди! Против сильного — овцы, против слабого — волки! Но и волки стаями живут, а люди — все врозь и друг другу враги! Ой, много я видела и вижу, погибнуть бы всем! Родят деток, а растить не могут — хорошо это? Я
вот — била своих, когда
они хлеба просили, била!
Иной раз
как будто отойдёшь в сторону от себя и видишь:
вот стоит на распутье здоровый парень, и всем
он чужой, ничто
ему не нравится, никому
он не верит.
И
вот со степи татары подошли, но не нашлось в князьях воителей за свободу народную, не нашлось ни чести, ни силы, ни ума; предали
они народ орде, торговали
им с ханами,
как скотом, покупая за мужичью кровь княжью власть над
ним же, мужиком.
Вот пришёл я в некий грязный ад: в лощине, между гор, покрытых изрубленным лесом, припали на земле корпуса; над крышами у
них пламя кверху рвётся, высунулись в небо длинные трубы, отовсюду сочится пар и дым, земля сажей испачкана, молот гулко ухает; грохот, визг и дикий скрип сотрясают дымный воздух. Всюду железо, дрова, кирпич, дым, пар, вонь, и в этой ямине, полной всякой тяжкой всячины, мелькают люди, чёрные,
как головни.
— Началась, — говорит, — эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня,
как первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы, матери своей, и сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречён был — «я».
Вот это самое «я» и есть злейший враг человека! На дело самозащиты своей и утверждения своего среди земли
оно бесполезно убило все силы духа, все великие способности к созданию духовных благ.
И
вот — углубился я в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят,
они просто знать меня не хотят. Одна книга — замучила: говорилось в ней о развитии мира и человеческой жизни, — против библии было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места в этой простоте, встаёт вокруг меня ряд разных сил, а я среди
них —
как мышь в западне. Читал я её раза два; читаю и молчу, желая сам найти в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на свободу. Но не нахожу.
— Православные!
Вот, жил разбойник, обижал народ, грабил
его… Смутился совестью, пошёл душу спасать, — захотел послужить народу буйной силою своей и — послужил! И ныне вы среди разбойников живёте, грабят
они вас усердно, а чем служат вашей нужде?
Какое добро от
них видите?
Наутро и солнце явилось для меня с другим лицом: видел я,
как лучи
его осторожно и ласково плавили тьму, сожгли её, обнажили землю от покровов ночи, и
вот встала она предо мной в цветном и пышном уборе осени — изумрудное поле великих игр людей и боя за свободу игр, святое место крестного хода к празднику красоты и правды.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с
какой стати сидеть
ему здесь, когда дорога
ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А
вот он-то и есть этот чиновник.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на
них? не нужно тебе глядеть на
них. Тебе есть примеры другие — перед тобою мать твоя.
Вот каким примерам ты должна следовать.
Анна Андреевна. Ну
вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где
ему смотреть на тебя? И с
какой стати
ему смотреть на тебя?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А
вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что
он такое и в
какой мере нужно
его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь,
как выкуришь.
Вот огонь, закурите. (Подает
ему свечу.)