Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, — сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и
смотрел в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в море никого не было.
Неточные совпадения
Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая
в дали моря. Долго все трое задумчиво
смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья костра. Сзади ночь развертывала по небу свои тени. Желтый песок
темнел, чайки исчезли, — всё вокруг становилось тихим, мечтательно-ласковым… И даже неугомонные волны, взбегая на песок косы, звучали не так весело и шумно, как днем.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и
смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся
в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно
смотреть на эту красную точку, потерянную
в пустыне, слабо трепетавшую
в неугомонном рокоте волн.
Сидоров, тощий и костлявый туляк, был всегда печален, говорил тихонько, кашлял осторожно, глаза его пугливо горели, он очень любил
смотреть в темные углы; рассказывает ли что-нибудь вполголоса, или сидит молча, но всегда смотрит в тот угол, где темнее.
Неточные совпадения
Уже совсем
стемнело, и на юге, куда он
смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип
в саду каплям и
смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий
в середине его млечный путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
Когда половой все еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился
посмотреть город, которым был, как казалось, удовлетворен, ибо нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била
в глаза желтая краска на каменных домах и скромно
темнела серая на деревянных.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно
в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими
в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие
в домы,
в шуме и
в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова
посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и
в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую
темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся
в серебряные ясные небеса.
Морозна ночь, всё небо ясно; // Светил небесных дивный хор // Течет так тихо, так согласно… // Татьяна на широкий двор //
В открытом платьице выходит, // На месяц зеркало наводит; // Но
в темном зеркале одна // Дрожит печальная луна… // Чу… снег хрустит… прохожий; дева // К нему на цыпочках летит, // И голосок ее звучит // Нежней свирельного напева: // Как ваше имя?
Смотрит он // И отвечает: Агафон.
А
в маленькой задней комнатке, на большом сундуке, сидела,
в голубой душегрейке [Женская теплая кофта, обычно без рукавов, со сборками по талии.] и с наброшенным белым платком на
темных волосах, молодая женщина, Фенечка, и то прислушивалась, то дремала, то
посматривала на растворенную дверь, из-за которой виднелась детская кроватка и слышалось ровное дыхание спящего ребенка.