За окном мелькали тяжелые, серые хлопья осеннего снега. Мягко приставая к стеклам, они бесшумно скользили вниз и таяли, оставляя за собой мокрый след. Она
думала о сыне…
Неточные совпадения
Но не решалась и, замирая, слушала рассказы
о людях, непонятных ей, научивших ее
сына говорить и
думать столь опасно для него. Наконец она сказала ему...
Зашелестели страницы книги — должно быть, Павел снова начал читать. Мать лежала, закрыв глаза, и боялась пошевелиться. Ей было до слез жаль хохла, но еще более —
сына. Она
думала о нем...
— Хорошая она девушка, — неопределенно проговорила мать,
думая о том, что сообщил ей Егор. Ей было обидно услышать это не от
сына, а от чужого человека, и она плотно поджала губы, низко опустив брови.
И
думала о том, как расскажет
сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела белая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость, брови лукаво вздрагивали, и она, ловко делая свое дело, приговаривала про себя...
— Помер муж, я схватилась за
сына, — а он пошел по этим делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его… Пропадет, как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я, сердце разрывалось, когда
думала о его судьбе…
Она не отвечала, подавленная тягостным разочарованием. Обида росла, угнетая душу. Теперь Власовой стало ясно, почему она ждала справедливости,
думала увидать строгую, честную тяжбу правды
сына с правдой судей его. Ей представлялось, что судьи будут спрашивать Павла долго, внимательно и подробно
о всей жизни его сердца, они рассмотрят зоркими глазами все думы и дела
сына ее, все дни его. И когда увидят они правоту его, то справедливо, громко скажут...
— Вчера судили политических, там был мой
сын — Власов, он сказал речь — вот она! Я везу ее людям, чтобы они читали,
думали о правде…
Когда она
думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
Он по-прежнему не переставал
думать о сыновьях своих, не переставал тосковать, ходил с утра до вечера сумрачен, редко с кем молвил слово, исключая, впрочем, дедушки Кондратия, с которым часто толковал об отсутствующих детях.
Гражданка и мать, она
думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города — гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его.
На языке Пётра сами собою вспухали слова упрёков; ему хотелось спорить, даже прикрикнуть на брата, и,
думая о сыне, он сказал сердитым голосом:
Толстой объясняет: «главная причина этого было то слово сын, которого она не могла выговорить. Когда она
думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно, что она старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем, чтобы все оставалось по-старому, и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном».
Неточные совпадения
То же самое
думал ее
сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно
о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Пускай муж опозорит и выгонит ее, пускай Вронский охладеет к ней и продолжает вести свою независимую жизнь (она опять с желчью и упреком
подумала о нем), она не может оставить
сына.
Как ни сильно желала Анна свиданья с
сыном, как ни давно
думала о том и готовилась к тому, она никак не ожидала, чтоб это свидание так сильно подействовало на нее. Вернувшись в свое одинокое отделение в гостинице, она долго не могла понять, зачем она здесь. «Да, всё это кончено, и я опять одна», сказала она себе и, не снимая шляпы, села на стоявшее у камина кресло. Уставившись неподвижными глазами на бронзовые часы, стоявшие на столе между окон, она стала
думать.
Он не мог никак понять, как могла она в эту минуту свиданья
думать и помнить
о сыне,
о разводе. Разве не всё равно было?
Он говорил и не переставая
думал о жене,
о подробностях ее теперешнего состояния и
о сыне, к мысли
о существовании которого он старался приучить себя.