Неточные совпадения
— А ты этого не замечай
себе, Илюша! — посоветовал дед, беспокойно мигая глазами. — Ты
так гляди, будто не твоё дело. Неправду разбирать — богу принадлежит, не нам! Мы не можем. А он всему меру знает!.. Я вот, видишь, жил-жил, глядел-глядел, — столько неправды видел — сосчитать невозможно! А правды не видал!.. Восьмой десяток мне пошёл однако… И не может того быть, чтобы за
такое большое время не было правды около меня на земле-то… А я не видал… не знаю её!..
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с
собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка был
такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом...
Илья слушал и пытался представить
себе купца Строганого. Ему почему-то стало казаться, что купец этот должен быть похож на дедушку Еремея, —
такой же тощий, добрый и приятный. Но когда он пришёл в лавку, там за конторкой стоял высокий мужик с огромным животом. На голове у него не было ни волоса, но лицо от глаз до шеи заросло густой рыжей бородой. Брови тоже были густые и рыжие, под ними сердито бегали маленькие, зеленоватые глазки.
Илья слушал эту речь, но плохо понимал её. По его разумению, Карп должен был сердиться на него не
так: он был уверен, что приказчик дорогой поколотит его, и даже боялся идти домой… Но вместо злобы в словах Карпа звучала только насмешка, и угрозы его не пугали Илью. Вечером хозяин позвал Илью к
себе, наверх.
Отношение Петрухи не умерило в Илье повышенной самооценки. Он чувствовал
себя героем, он понимал, что вёл
себя у купца лучше, чем вёл бы
себя другой в
таких обстоятельствах.
Так мечталось ему, когда никто не обижал его грубым обращением, ибо с той поры, как он понял
себя самостоятельным человеком, он стал чуток и обидчив.
Столкновения с полицией бывали у Лунева и раньше, но в части он сидел ещё впервые и первый раз ощущал в
себе так много обиды и злобы.
— Скоро уже девочка взрастёт. Я спрашивала которых знакомых кухарок и других баб — нет ли места где для девочки? Нет ей места, говорят… Говорят — продай!..
Так ей будет лучше… дадут ей денег и оденут… дадут и квартиру… Это бывает, бывает… Иной богатый, когда он уже станет хилым на тело да поганеньким и уже не любят его бабы даром… то вот
такой мерзюга покупает
себе девочку… Может, это и хорошо ей… а всё же противно должно быть сначала… Лучше бы без этого… Лучше уж жить ей голодной, да чистой, чем…
— Сто? — быстро спросил Илья. И тут он открыл, что уже давно в глубине его души жила надежда получить с дяди не сто рублей, а много больше. Ему стало обидно и на
себя за свою надежду — нехорошую надежду, он знал это, — и на дядю за то, что он
так мало даёт ему. Он встал со стула, выпрямился и твёрдо, со злобой сказал дяде...
— Но ежели я каяться не хочу? — твёрдо спросил Илья. — Ежели я думаю
так: грешить я не хотел… само
собой всё вышло… на всё воля божия… чего же мне беспокоиться? Он всё знает, всем руководит… Коли ему этого не нужно было — удержал бы меня. А он — не удержал, — стало быть, я прав в моём деле. Люди все неправдой живут, а кто кается?
Когда Илья остался один, он почувствовал, что в голове у него точно вихрь крутится. Всё пережитое им в эти несколько часов странно спуталось, слилось в какой-то тяжёлый, горячий пар и жгло ему мозг. Ему казалось, что он давно уже чувствует
себя так плохо, что он не сегодня задушил старика, а давно когда-то.
— Липа! — повторил Лунёв и, чувствуя
себя так, точно полетел куда-то вниз, медленно выговорил: — Старика-то я задушил… ей-богу!
—
Так и скажу… Ты думаешь, я за
себя постоять не сумею? Думаешь, я из-за этого старика — в каторгу пойду? Ну, нет, я в этом деле не весь! Не весь, — поняла?
— Всю жизнь я в мерзость носом тычусь… что не люблю, что ненавижу — к тому меня и толкает. Никогда не видал я
такого человека, чтобы с радостью на него поглядеть можно было… Неужто никакой чистоты в жизни нет? Вот задавил я этого… зачем мне? Только испачкался, душу
себе надорвал… Деньги взял… не брать бы!
— Книга-то! Объясняет
себя так, брат, что ой-ой! — пугливо сказал Яков.
После этих разговоров он чувствовал
себя так, точно много солёного поел: какая-то тяжкая жажда охватывала его, хотелось чего-то особенного. К его тяжёлым, мглистым думам о боге примешивалось теперь что-то ожесточённое, требовательное.
— Н-ну, это не
так! — угрюмо и вдумчиво сказал Илья. — Живём мы… но только — не для
себя…
— Знаю! Всяк
себя чем-нибудь украшает, но это — маска! Вижу я — дядюшка мой с богом торговаться хочет, как приказчик на отчёте с хозяином. Твой папаша хоругви в церковь пожертвовал, — заключаю я из этого, что он или объегорил кого-нибудь, или собирается объегорить… И все
так, куда ни взгляни… На тебе грош, а ты мне пятак положь…
Так и все морочат глаза друг другу да оправданья
себе друг у друга ищут. А по-моему — согрешил вольно или невольно, ну и — подставляй шею…
— Пять рублей за
такую миленькую комнатку — недорого! — бойко говорила она и улыбалась, видя, что её тёмные живые глазки смущают молодого широкоплечего парня. — Обои совершенно новые… окно выходит в сад, — чего вам? Утром я вам поставлю самовар, а внесёте вы его к
себе сами…
Замерло пение, — Илья вздохнул глубоким, легким вздохом. Ему было хорошо: он не чувствовал раздражения, с которым пришёл сюда, и не мог остановить мысли на грехе своём. Пение облегчило его душу и очистило её. Чувствуя
себя так неожиданно хорошо, он недоумевал, не верил ощущению своему, но искал в
себе раскаяния и — не находил его.
Илья запер дверь, обернулся, чтобы ответить, — и встретил перед
собой грудь женщины. Она не отступала перед ним, а как будто всё плотнее прижималась к нему. Он тоже не мог отступить: за спиной его была дверь. А она стала смеяться… тихонько
так, вздрагивающим смехом. Лунёв поднял руки, осторожно положил их ладонями на её плечи, и руки у него дрожали от робости пред этой женщиной и желания обнять её. Тогда она сама вытянулась кверху, цепко охватила его шею тонкими, горячими руками и сказала звенящим голосом...
Гаврик — человек лет двенадцати от роду, полный, немножко рябой, курносый, с маленькими серыми глазами и подвижным личиком. Он только что кончил учиться в городской школе и считал
себя человеком взрослым, серьёзным. Его тоже занимала служба в маленьком, чистом магазине; он с удовольствием возился с коробками и картонками и старался относиться к покупателям
так же вежливо, как хозяин.
Он чувствовал
себя так, точно угорел.
Лунёв возбуждённо смеялся. Он был рад, что гордая девушка оказалась
такой простой, бойкой, и был доволен
собою за то, что сумел достойно держаться перед нею.
Лунёв не чувствовал желания рассказывать о
себе, да и вообще ему не хотелось говорить. Он разглядывал Якова и, видя его
таким испитым, жалел товарища. Но это была холодная жалость — какое-то бессодержательное чувство.
— Нет, — кратко ответил Илья. Эта женщина стала для него противной. Он подозревал, что Татьяна Власьевна взяла к
себе в любовники Корсакова, недавно произведённого в пристава. Ему она назначала свидания всё реже, хотя относилась
так же ласково и шутливо, как и раньше. Но и от этих свиданий Лунёв, под разными предлогами, отказывался. Видя, что она не сердится на него за это, он ругал её про
себя...
— Да, я думаю, вам не легко понять
такую простую мысль, — говорила она, отступив от прилавка к двери. — Но — представьте
себе, что вы — рабочий, вы делаете всё это…
Илья чувствовал
себя оскорблённым, но не находил слов, чтоб возразить этой дерзкой девушке, прямо в глаза ему говорившей, что он бездельник и вор. Он стиснул зубы, слушал и не верил её словам, не мог верить. И, отыскивая в
себе такое слово, которое сразу бы опрокинуло все её речи, заставило бы замолчать её, — он в то же время любовался её дерзостью… А обидные слова, удивляя его, вызывали в нём тревожный вопрос: «За что?»
Приподняв голову, он увидал
себя в зеркале. Чёрные усики шевелились над его губой, большие глаза смотрели устало, на скулах горел румянец. Даже и теперь его лицо, обеспокоенное, угрюмое, но всё-таки красивое грубоватой красотой, было лучше болезненно жёлтого, костлявого лица Павла Грачёва.
— Нет, ты подумай! Ты
такие слова кричишь, ой-ой, брат! Безбожием бога не прогневаешь, но
себя погубишь… Слова — мудрые, — я дорогой слыхал их от одного человека… Сколько мудрости слышал я!
— Я ведь не Таньку обличаю… Это
так вышло… само
собой… у меня всю жизнь всё само
собой выходило!.. Я даже человека удушил нечаянно… Не хотел, а удушил. Танька! На те самые деньги, которые я у человека убитого взял, мы с тобой и торгуем…