Неточные совпадения
Так, ради фантазии сам
себя тешу; игрушки!
«Это у злых и старых вдовиц бывает
такая чистота», — продолжал про
себя Раскольников и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую крошечную комнатку, где стояли старухины постель и комод и куда он еще ни разу не заглядывал.
Мало того, свою собственную казуистику выдумаем, у иезуитов научимся и на время, пожалуй, и
себя самих успокоим, убедим
себя, что
так надо, действительно надо для доброй цели.
Так мучил он
себя и поддразнивал этими вопросами, даже с каким-то наслаждением.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу,
так чего ж я до сих пор
себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с
себя это страшное бремя, давившее его
так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Дело было самое обыкновенное и не заключало в
себе ничего
такого особенного.
Даже недавнюю пробусвою (то есть визит с намерением окончательно осмотреть место) он только пробовал было сделать, но далеко не взаправду, а
так: «дай-ка, дескать, пойду и опробую, что мечтать-то!» — и тотчас не выдержал, плюнул и убежал, в остервенении на самого
себя.
Последний же день,
так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за
собой, неотразимо, слепо, с неестественною силою, без возражений.
«И с чего взял я, — думал он, сходя под ворота, — с чего взял я, что ее непременно в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему я
так наверно это решил?» Он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над
собою со злости… Тупая, зверская злоба закипела в нем.
Увидя это, она не рванула дверь к
себе обратно, но не выпустила и ручку замка,
так что он чуть не вытащил ее, вместе с дверью, на лестницу.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за
собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался.
Он плохо теперь помнил
себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
Войдя к
себе, он бросился на диван,
так, как был.
Но
так нельзя было: дрожа от озноба, стал он снимать с
себя все и опять осматривать кругом.
Во-первых, я в орфографии плох, во-вторых, в немецком иногда просто швах,
так что все больше от
себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит.
Он и вообразить не мог
себе такого зверства,
такого исступления.
— Катай скорей и чаю, Настасья, потому насчет чаю, кажется, можно и без факультета. Но вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к
себе суп, говядину и стал есть с
таким аппетитом, как будто три дня не ел.
— А чего
такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат,
себя чувствуешь?
Сорок пять копеек сдачи, медными пятаками, вот-с, извольте принять, и
таким образом, Родя, ты теперь во всем костюме восстановлен, потому что, по моему мнению, твое пальто не только еще может служить, но даже имеет в
себе вид особенного благородства: что значит у Шармера-то заказывать!
— Вижу, вижу; ну
так как же мы теперь
себя чувствуем, а? — обратился Зосимов к Раскольникову, пристально в него вглядываясь и усаживаясь к нему на диван, в ногах, где тотчас же и развалился по возможности.
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем, что оттолкнешь человека, — не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете,
себя обижаете… А коли хочешь знать,
так у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал на обрубок и хочет
себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «
Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
Теперь строго заметь
себе: тела наверху еще теплые, слышишь, теплые,
так нашли их!
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому
так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они, как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на
себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
Это фамильярное «а вам что нужно?»
так и подсекло чопорного господина; он даже чуть было не поворотился к Разумихину, но успел-таки сдержать
себя вовремя и поскорей повернулся опять к Зосимову.
— А,
так вот оно что-с! — Лужин побледнел и закусил губу. — Слушайте, сударь, меня, — начал он с расстановкой и сдерживая
себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, — я еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам… никогда-с…
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за
себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося;
так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать
себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях,
так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Вр-р-решь! — нетерпеливо вскрикнул Разумихин, — почему ты знаешь? Ты не можешь отвечать за
себя! Да и ничего ты в этом не понимаешь… Я тысячу раз точно
так же с людьми расплевывался и опять назад прибегал… Станет стыдно — и воротишься к человеку!
Так помни же, дом Починкова, третий этаж…
А только как этот мальчишка теперь убит,
так ты
себе представить не можешь!
И, однако ж, одеваясь, он осмотрел свой костюм тщательнее обыкновенного. Другого платья у него не было, а если б и было, он, быть может, и не надел бы его, — «
так, нарочно бы не надел». Но во всяком случае циником и грязною неряхой нельзя оставаться: он не имеет права оскорблять чувства других, тем более что те, другие, сами в нем нуждаются и сами зовут к
себе. Платье свое он тщательно отчистил щеткой. Белье же было на нем всегда сносное; на этот счет он был особенно чистоплотен.
Будь Авдотья Романовна одета как королева, то, кажется, он бы ее совсем не боялся; теперь же, может именно потому, что она
так бедно одета и что он заметил всю эту скаредную обстановку, в сердце его вселился страх, и он стал бояться за каждое слово свое, за каждый жест, что было, конечно, стеснительно для человека и без того
себе не доверявшего.
Я уверена, что он и теперь вдруг что-нибудь может сделать с
собой такое, чего ни один человек никогда и не подумает сделать…
Кроме того, говорят, невеста была
собой даже не хороша, то есть, говорят, даже дурна… и
такая хворая, и… и странная… а впрочем, кажется, с некоторыми достоинствами.
«И как это у него все хорошо выходит, — думала мать про
себя, — какие у него благородные порывы и как он просто, деликатно кончил все это вчерашнее недоумение с сестрой — тем только, что руку протянул в
такую минуту да поглядел хорошо…
— Брат, — твердо и тоже сухо отвечала Дуня, — во всем этом есть ошибка с твоей стороны. Я за ночь обдумала и отыскала ошибку. Все в том, что ты, кажется, предполагаешь, будто я кому-то и для кого-то приношу
себя в жертву. Совсем это не
так. Я просто для
себя выхожу, потому что мне самой тяжело; а затем, конечно, буду рада, если удастся быть полезною родным, но в моей решимости это не самое главное побуждение…
Если я погублю кого,
так только
себя одну…
— Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к
себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить!
Так ли?
Так ли? Ведь
так?
«
Так куда же к
себе? Видел где-то это лицо, — думал он, припоминая лицо Сони… — надо узнать».
Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержать
себя не мог,
так со смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того и надо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь и все еще хохочут в прихожей.
Но Раскольников в коротких и связных словах, ясно и точно изъяснил свое дело и
собой остался доволен
так, что даже успел довольно хорошо осмотреть Порфирия.
— Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал! Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три целковых
себе оставь, а то все двадцать пять
так и отвалил!
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот
так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем напоил предварительно, — можете
себе представить? Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть,
так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения
себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово.
— Фу! перемешал! — хлопнул
себя по лбу Порфирий. — Черт возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! — обратился он, как бы даже извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь
так бы важно узнать, не видал ли кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
— Вследствие двух причин к вам зашел, во-первых, лично познакомиться пожелал,
так как давно уж наслышан с весьма любопытной и выгодной для вас точки; а во-вторых, мечтаю, что не уклонитесь, может быть, мне помочь в одном предприятии, прямо касающемся интереса сестрицы вашей, Авдотьи Романовны. Одного-то меня, без рекомендации, она, может, и на двор к
себе теперь не пустит, вследствие предубеждения, ну, а с вашей помощью я, напротив, рассчитываю…
— Вчера, я знаю. Я ведь сам прибыл всего только третьего дня. Ну-с, вот что я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать
себя считаю излишним, но позвольте же и мне заявить: что ж тут, во всем этом, в самом деле,
такого особенно преступного с моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
Но при сем не могу не заявить, что случаются иногда
такие подстрекательные «немки», что, мне кажется, нет ни единого прогрессиста, который бы совершенно мог за
себя поручиться.