Неточные совпадения
Вот хошь бы теперь: по временам давно бы пора пахарю радоваться на озими, нам — невод забрасывать; а на поле все еще снег пластом
лежит, река льдом покрыта, — возразил Глеб, обращаясь к шерстобиту, который сидел с зажмуренными глазами и, казалось, погружен был в
глубокую думу.
Акулины уже не было в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней
лежит глубокое уныние.
Еще однообразнее всего этого
лежит глубокая ночь две трети суток над этими пустынями. Солнце поднимается невысоко, выглянет из-за гор, протечет часа три, не отрываясь от их вершин, и спрячется, оставив после себя продолжительную огнистую зарю. Звезды в этом прозрачном небе блещут так же ярко, лучисто, как под другими, не столь суровыми небесами.
Вдоль большого лба
лежали глубокие морщины, красные в глубине, они были похожи на царапины, весь череп его, большой, гладко вытертый сверху, лохматый снизу и боков, заставлял думать, что человек этот несокрушимо упрям, но маленькие бойкие глаза блестели мягко, весело и несогласно с мыслью об упрямстве.
Неточные совпадения
Нет, они не погасли, не исчезли в груди его, они посторонились только, чтобы дать на время простор другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими
глубокий сон молодого козака, и часто, проснувшись,
лежал он без сна на одре, не умея истолковать тому причины.
Он был широкоплечий, большеголовый, черные волосы зачесаны на затылок и
лежат плотно, как склеенные, обнажая высокий лоб, густые брови и круглые, точно виши», темные глаза в
глубоких глазницах. Кожа на костлявом лице его сероватая, на левой щеке бархатная родника, величиной с двадцатикопеечную монету, хрящеватый нос загнут вниз крючком, а губы толстые и яркие.
Под кожей, судорожно натягивая ее, вздымались детски тонкие ребра, и было странно видеть, что одна из
глубоких ям за ключицами освещена, а в другой
лежит тень.
Та же
глубокая тишина и мир
лежат и на полях; только кое-где, как муравей, гомозится на черной ниве палимый зноем пахарь, налегая на соху и обливаясь потом.
Притом их связывало детство и школа — две сильные пружины, потом русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и в нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании натуры Обломова
лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное
глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца.