Неточные совпадения
Свойства эти
не были, однако ж, следствием усталости или преклонности лет: три-четыре версты от Сосновки до
того места, где мы застали его, никого
не могли утомить; что ж касается до лет, ему было сорок пять, и уж никак
не более пятидесяти — возраст,
в котором наши простолюдины благодаря постоянной деятельности и простой, неприхотливой жизни сохраняют крепость и силу.
До
того времени он
в ус
не дул; обжигался день-деньской на печке, как словно и
не чаял своего горя.
Но
в это время глаза мельника устремляются на плотину — и он цепенеет от ужаса: плотины как
не бывало; вода гуляет через все снасти… Вот тебе и мастак-работник, вот тебе и парень на все руки! Со всем
тем, боже сохрани, если недовольный хозяин начнет упрекать Акима: Аким ничего, правда,
не скажет
в ответ, но уж зато с этой минуты бросает работу, ходит как словно обиженный, живет как вон глядит; там кочергу швырнет, здесь ногой пихнет, с хозяином и хозяйкой слова
не молвит, да вдруг и перешел
в другой дом.
Поднял он себе на плечи сиротинку-мальчика и снова пошел стучаться под воротами, пошел толкаться из угла
в угол; где недельку проживет, где две — а больше его и
не держали;
в деревне
то же, что
в городах, — никто себе
не враг.
Забота его заключалась теперь
в том только, чтобы рыбак
не отказал взять к себе парнишку.
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим голосом. — Совести
в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством за ребенком, который бойко перепрыгивал с одного бугра на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер!
Того и смотри, провалится еще, окаянный,
в яму — и
не вытащишь… Я тебя! О-о, погоди, погоди, постой, придем на место, я тебя! Все тогда припомню!
В ответ на это мальчик приподнял обеими руками высокую баранью шапку (
ту самую, что Аким купил, когда ему минула неделя, и которая даже теперь падала на нос), подбросил ее на воздух и,
не дав ей упасть на землю, швырнул ее носком сапога на дорогу.
Ступив на тропинку, Аким снова повернулся к мальчику; убедившись, что
тот следовал за ним
не в далеком расстоянии, он одобрительно кивнул головою и начал спускаться.
Со всем
тем стоило только взглянуть на него
в минуты душевной тревоги, когда губы переставали улыбаться, глаза пылали гневом и лоб нахмуривался, чтобы тотчас же понять, что Глеб Савинов
не был шутливого десятка.
— Здравствуй, сватьюшка!.. Ну-ну, рассказывай, отколе? Зачем?.. Э, э, да ты и парнишку привел!
Не тот ли это, сказывали, что после солдатки остался… Ась? Что-то на тебя, сват Аким, смахивает… Маленько покоренастее да поплотнее тебя будет, а
в остальном — весь, как есть, ты! Вишь, рот-то… Эй, молодец, что рот-то разинул? — присовокупил рыбак, пригибаясь к Грише, который смотрел на него во все глаза. — Сват Аким, или он у тебя так уж с большим таким ртом и родился?
— Что ж так? Секал ты его много, что ли?.. Ох, сват,
не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько,
того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится…
в людях тошно жить… так стало
тому и быть! — довершил он, заливаясь громким смехом, причем верши его и все туловище заходили из стороны
в сторону.
Петр и жена его, повернувшись спиной к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях
того и другого лежал бредень, который, обогнув несколько раз избу, поднимался вдруг горою
в заднем углу и чуть
не доставал
в этом месте до люльки, привешенной к гибкому шесту, воткнутому
в перекладину потолка.
Она
не на шутку обрадовалась своему гостю: кроме родственных связей, существовавших между нею и дядей Акимом — связей весьма отдаленных, но
тем не менее дорогих для старухи, он напоминал ей ее детство, кровлю, под которой жила она и родилась, семью — словом, все
те предметы, которые ввек
не забываются и память которых сохраняется даже
в самом зачерствелом сердце.
Между
тем Петр и Василий, встречавшиеся уже
не в первый раз с Акимом, вступили, слово за словом,
в разговор.
Ты ему свое, а он
те свое, — произнес он, поворачивая к гостю свое смуглое недовольное лицо, — как заберет что
в голову, и
не сговоришь никак!
Во все время, как сноха и хозяйка собирали на стол, Глеб ни разу
не обратился к Акиму, хотя часто бросал на него косвенные взгляды. Видно было, что он всячески старался замять речь и
не дать гостю своему повода вступить
в объяснение. Со всем
тем, как только хозяйка поставила на стол горячие щи со снетками, он первый заговорил с ним.
Рыбаку ли, охотнику ли требуется больше простору; к
тому же и зернышко-то наше живое: где захочет, там и водится; само
в руки
не дается: поди поищи да погоняйся за ним!
— Ну, нет, сватьюшка ты мой любезный, спасибо! Знаем мы, какие теперь зароки: слава
те господи,
не впервые встречаемся… Ах ты, дядюшка Аким, Аким-простота по-нашему! Вот
не чаял,
не гадал, зачем пожаловал…
В батраки наниматься! Ах ты, шутник-балясник, ей-богу, право!
— Полно, сват, что пустое говорить! Года твои точно
не старые, да толку
в том мало! С чего ж тебя никто
не держит-то, а?
Так же точно было и с нашим рыбаком: вся разница заключалась
в том, может статься, что лицо его выражало довольство и радость,
не всегда свойственные другим хозяевам.
Ничего этого
не случилось однако ж; она ограничилась
тем только, что потупила глаза и придала лицу своему ворчливое, досадливое выражение — слабые, но
в то же время единственные признаки внутреннего неудовольствия, какие могла только дозволить себе Анна
в присутствии Глеба.
Дело
в том, что тетка Анна
в продолжение двадцативосьмилетнего замужества своего
не осиливала победить
в себе чувства робости и страха, невольно овладевавшие ею при муже.
— Смотри только, Акимушка, — продолжала между
тем старушка, — смотри,
в работе-то
не плошай, касатик.
— Ну, на здоровье; утрись поди! — произнес Глеб, выпуская Гришку, который бросился
в угол, как кошка, и жалобно завопил. — А
то не хочу да
не хочу!.. До колен
не дорос, а туда же:
не хочу!.. Ну, сват, пора, я чай, и закусить:
не евши легко, а поевши-то все как-то лучше. Пойдем, — довершил рыбак, отворяя дверь избы.
— И-и-и, батюшка, куды! Я чай, он теперь со страху-то забился
в уголок либо
в лукошко и смигнуть боится. Ведь он это так только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили за какое слово, да давай таскать… А
то и мой смирен, куда
те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно
в эту минуту, заслужить одобрение рыбака за свое усердие, но со всем
тем не переставая бросать беспокойные взгляды
в ту сторону, где находился Гришутка.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь
не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон
тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее
в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
В эту минуту он нимало
не сокрушался о поступке сына: горе все
в том, что вот сейчас,
того и смотри, поймают парнишку, приведут и накажут.
Дядя Аким, выбившийся из сил, готовый, как сам он говорил, уходить себя
в гроб, чтоб только Глеб Савиныч дал ему хлеб и пристанище, а мальчику ремесло, рад был теперь отказаться от всего, с
тем только, чтоб
не трогали Гришутку; если б у Акима достало смелости, он, верно, утек бы за мальчиком.
В чертах рыбака
не отражалось ни смущения, ни суровости. Чувство радости быстро сменяет отчаяние, когда минует горе, и
тем сильнее овладевает оно душою и сердцем, чем сильнее была опасность. Глеб Савинов был даже веселее обыкновенного.
Это обстоятельство мгновенно, как ножом, отрезало беспокойство старика. Всю остальную часть дня работал он так же усердно, как утром и накануне. О случившемся
не было и помину. Выходка Гришки, как уже сказано, нимало
не изменила намерений старого рыбака; и хотя он ни словом, ни взглядом
не обнадеживал Акима,
тем не менее, однако ж, продолжал оставлять его каждое утро у себя
в доме.
Но горе
в том, что дети Петра были точно так же снабжены дудками, и Глеб,
не имея духу отнять у малолетних потеху, поневоле должен был выслушивать несносный визг, наполнявший избу.
Глеб
не обнаружил, однако ж, своего неудовольствия Акиму: все ограничилось, по обыкновению, двумя-тремя прибаутками и смехом;
то же самое было
в отношении к другим, более или менее полезным выдумкам работника.
С некоторых пор
в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его,
не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год
тому назад Глебом на фартук жене; кроме
того, он
не раз заставал мальчика с куском лепешки
в руках, тогда как
в этот день
в доме о лепешках и помину
не было.
Со всем
тем Аким продолжал так же усердно трудиться, как
в первые дни пребывания своего
в доме рыбака: прозвище «пустого человека», очевидно, было ему
не по нутру.
Не знаю, прискучило ли наконец дяде Акиму слушать каждый день одно и
то же, или уж так духом упал он, что ли, но только мало-помалу стали замечать
в нем меньше усердия.
То не так, это
не так:
не в угоду, стало, пришел.
Помнится, ты
не то сулил, когда
в дом ко мне просился.
Трудился я
не хуже ихнего: что велят, сделаю; куды пошлют, иду; иной раз ночь
не спишь, все думается, как бы вот
в том либо
в другом угодить…
Тетка Анна принялась снова увещевать его; но дядя Аким остался непоколебим
в своем намерении: он напрямик объявил, что ни за что
не останется больше
в доме рыбака, и если поживет еще, может статься, несколько дней, так для
того лишь, чтоб приискать себе новое место.
Из разговоров Кондратия оказалось, что он занимается покуда еще стройкой, рыбную ловлю начнет с осени и до
того времени
не будет, следовательно, нуждаться
в работнике.
Срок платежа вышел уже неделю
тому назад, и хотя Глеб нимало
не сомневался
в честности озерского рыбака, но считал, что все же надежнее, когда деньга
в кармане; недолго гадая и думая, послал он туда дядю Акима.
Он и сам бы сходил — погода ни
в каком случае
не могла быть ему помехой, — но пожалел времени; без всякого сомнения, плохой его работник
не мог провести день с
тою пользою для дома, как сам хозяин.
Никто
не ждал от него скорого возвращения: все знали очень хорошо, что дядя Аким воспользуется случаем полежать на печи у соседа и пролежит
тем долее и охотнее, что дорога больно худа и ветер пуще студен. Никто
не помышлял о нем вплоть до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила, а дядя Аким все еще
не возвращался. Погода между
тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся
в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал
в окна избы; ветер дико завывал вокруг дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
Он оставался на вид все
тем же полудиким, загрубелым мальчиком, продолжал по-прежнему глядеть исподлобья и ни слова
не произносил, особенно
в присутствии Глеба.
Трудно предположить, однако ж, чтоб мальчик его лет, прожив пять зимних месяцев постоянно, почти с глазу на глаз с одними и
теми же людьми,
не сделался сообщительнее или по крайней мере
не освободился частию от своей одичалости; это дело
тем невероятнее, что каждое движение его, даже самые глаза, смотревшие исподлобья, но
тем не менее прыткие, исполненные зоркости и лукавства, обозначали
в нем необычайную живость.
В играх и затеях всякого рода он постоянно первенствовал: он иначе
не принимался за игру, как с
тем, чтобы возложили на него роль хозяина и коновода, и
в этих случаях жутко приходилось всегда его товарищу, но стоило только Глебу напасть на след какой-нибудь новой шалости и потребовать зачинщика на расправу, Гришка тотчас же складывал с себя почетное звание коновода и распорядителя, сваливал всю вину на сотрудника и выдавал его обыкновенно с руками и ногами.
Челнок рыбака совсем
не то, что челнок обыкновенный: это — узенькая, колыхливая лодочка с палубой, посреди которой вырезано круглое отверстие, закрывающееся люком; под этой палубой может поместиться один только человек, да и
то врастяжку;
в летнее время у рыбака нет другого жилища: ночи свои проводит он
в челноке.
Девочка подняла ветви, положила их на плечо и,
не взглянув даже на мальчиков, побежала
в ту сторону, откуда раздался голос.
Слава
те, господи,
в омут
не попали!
Вся разница заключалась
в том лишь, что сын рыбака делал дело без крику и погрому,
не обнаруживая ни удали, ни залихвачества; но
тем не менее дело все-таки кипело
в его руках и выходило прочно.