Неточные совпадения
Свойства эти
не были, однако ж, следствием усталости или преклонности лет: три-четыре версты от Сосновки до того места, где мы застали его, никого
не могли утомить; что ж касается до лет, ему было сорок пять, и уж никак
не более пятидесяти — возраст, в котором
наши простолюдины благодаря постоянной деятельности и простой, неприхотливой жизни сохраняют крепость и силу.
Он представлял совершеннейший тип тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к
нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу их невольный вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом сказать,
не стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс десяток таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
— Нет, сват,
нашему брату уставать
не показано;
наша кость
не пареная; всякий труд на себя принимает…
— Что ж, дело, дядя Аким, — подхватил он, снова обращаясь к гостю, —
наше ремесло
не ледащее.
Рыбаку ли, охотнику ли требуется больше простору; к тому же и зернышко-то
наше живое: где захочет, там и водится; само в руки
не дается: поди поищи да погоняйся за ним!
Кабы с
нашего участка, что нанимаем, рыбу-то возами возили, так с нас заломили бы тысячу,
не то и другую…
— Я
не о том совсем речь повел, — снова заговорил Петр, — я говорю, примерно, по
нашей по большой семье надо бы больше прибыли… Рук много: я, ты, брат Василий…
Не по работе рук много — вот что я говорю.
Так же точно было и с
нашим рыбаком: вся разница заключалась в том, может статься, что лицо его выражало довольство и радость,
не всегда свойственные другим хозяевам.
Так, знать, ни во что пошли труды
наши!» — и частенько выкинет при этом такое коленце, что все держатся только за бока и чуть
не мрут со смеху.
— Эвось-на! Разве эти кусты-то
не видал ты с
нашего берега?.. Идут недалече! Сейчас луга пойдут, а там и озеро… Ну, валяй!
—
Наша доля невод таскать, а
не в книжки читать! — говорил он.
Нашему брату это
не годится.
— Шут их знает, чего они там замешкали! — говорил он обыкновенно в ответ на скорбные возгласы баб, которые, выбежав за ворота и
не видя Петра и Василия, обнаруживали всякий раз сильное беспокойство. — Ведь вот же, — продолжал он, посматривая вдаль, — дня нет, чтобы с той стороны
не было народу… Валом валит! Всякому лестно, как бы скорее домой поспеть к празднику.
Наших нет только… Шут их знает, чего они там застряли!
— Нет,
не дождаться, знать, нам
наших детушек… Где-то они теперь? О-ох, чует мое сердце…
— Ну уж, братцы, милостив к вам господь! — продолжал Глеб, значительно подымая густые свои брови. —
Не чаял я увидеть вас на
нашем берегу; на самом том месте, где вы через воду-то проходили, вечор сосновский мельник воз увязил…
— Батюшки, — заговорила неожиданно тетка Анна, —
не встречали ли, касатики,
наших ребят?
— Глупая! Разве
не видишь: смеются! Хошь бы и встретили, они нешто
наших ребят знают? Чай, на лбу
не написано!..
— Видишь ты, ведь вот и разума
не имеет, а ведь вот чует же, поди ты! — произнес пильщик, потряхивая бородкой. — Да, — промолвил он, пожимая губами, — а только ноне, придет ли весна ранняя, придет ли поздняя, все одно: скотине
нашей плохо — куды плохо будет!
— Нет, любезный,
не говори этого. Пустой речи недолог век. Об том, что вот он говорил, и деды и прадеды
наши знали; уж коли да весь народ веру дал, стало, есть в том какая ни на есть правда. Один человек солжет, пожалуй: всяк человек — ложь, говорится, да только в одиночку; мир правду любит…
Лодки были уже спущены накануне; невод, приподнятый кольями, изгибался чуть
не во всю ширину площадки. Величественно восходило солнце над бескрайным водяным простором, озолоченным косыми, играющими лучами; чистое, безоблачное небо раскидывалось розовым шатром над головами
наших рыбаков. Все улыбалось вокруг и предвещало удачу.
Не медля ни минуты, рыбаки подобрали невод, бросились в челноки и принялись за промысел. Любо было им погулять на раздолье после пятимесячного заточения в душных, закоптелых избах.
— Батюшка, — сказал он торопливо, — дай-ка я съезжу в челноке на ту сторону — на верши погляжу: должно быть, и там много рыбы. Я заприметил в обед еще, веревки так вот под кустами-то и дергает.
Не унесло бы
наши верши. Ванюшка один справится с веслами.
— Ты у меня нынче ни с места! Петр, Василий и снохи, может статься,
не вернутся: заночуют в Сосновке, у жениной родни; останется одна
наша старуха: надо кому-нибудь и дома быть; ты останешься! Слышишь, ни с места! За вершами съездишь, когда я и Ванюшка вернемся с озера.
Пестрые лохмотья, развешанные по кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные в беспорядке, саки, прислоненные к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые в земле для удобного схода на озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся в синей тени раскидистых ветел, висевших над водою, — все это представляло в общем обыкновенно живописную, миловидную картину, которых так много на Руси, но которыми
наши пейзажисты, вероятно, от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического чувства, стремящегося изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак
не хотят пользоваться.
— Коли за себя говоришь, ладно! О тебе и речь нейдет. А вот у тебя, примерно, дочка молодая, об ней, примерно, и говорится: было бы у ней денег много,
нашила бы себе наряду всякого, прикрас всяких… вестимо, дело девичье, молодое; ведь вот также и о приданом думать надо…
Не то чтобы, примерно, приданое надыть: возьмут ее и без этого, а так, себя потешить; девка-то уж на возрасте: нет-нет да и замуж пора выдавать!..
Наши книжки, что я ему даю, человека
не испортят,
не научат баловству: книжки
наши разумные, душевные; их отцы святые писали!
Мне, признательно, коли уж на правду пошло, вот этого-то и
не хочется; по-моему, чем скорее вылечим мы
нашего парня, тем лучше…
Я тебе об этом
нашем деле слова
не промолвил…
—
Не говорил я тебе об этом
нашем деле по той причине: время, вишь ты, к тому
не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору
не ведают; теперь таиться нечего:
не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства
не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
— Гриша, что это, касатик, с
нашим стариком прилучилось? — сказала она, заботливо качая головою. — Вот третий день ноне
не ест,
не пьет, сердечный.
— Шутка, трое суток маковой росинки во рту
не было! — продолжала старушка, которую всего более озадачивало это обстоятельство, служащее всегда в простонародье несомненным признаком какого-нибудь страшного недуга. — С той вот самой поры, как пришел… провожал
нашего Ван…
Распространяться долго
не к чему, потому что Комарево слегка прикасается к
нашему рассказу.
— Знамо, здорово…
Не о том речь,
не тот, примерно,
наш разговор был — вот что! Сказывал, на другой день придешь; а где он, тот день-то?.. Парня нарочно посылал; прождал все утро; время только напрасно прошло…
— То-то подгулял! Завалился спать — забыл встать! Я эвтаго
не люблю, — подхватил старик, между тем как работник запрятывал под мышку гармонию, — я до эвтих до гулянок
не больно охоч… Там как знаешь — дело твое, а только, по уговору по
нашему, я за день за этот с тебя вычту — сколько, примерно, принадлежит получить за один день, столько и вычту… У меня, коли жить хочешь, вести себя крепко, дело делай — вот что! Чтоб я, примерно, эвтаго баловства и
не видел больше.
— Нет, Глеб Савиныч, кабы только это,
не стал бы тужить,
не стал бы гневить господа бога! На то его святая воля. В эвтих
наших невзгодах человек невластен…
— Было время, точно, был во мне толк… Ушли мои года, ушла и сила… Вот толк-то в
нашем брате — сила! Ушла она — куда ты годен?.. Ну, что говорить, поработал и я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора… Время пришло
не о суете мирской помышлять,
не о житейских делах помышлять надо, Глеб Савиныч, о другом помышлять надо!..
Точка воззрения
нашего простолюдина на барыши, в сущности,
не изменяется.
В самом деле так: посмотрите на житье-бытье
наших мещан, купцов среднего сословия, разбогатевших мужиков, содержателей дворов: в их домашнем быту
не найдете вы ровно никакой перемены против того, как жили они без барышей, бедняками.
В твои года пересилишь, надорвешься, ввек потом
не поправишь:
наша стариковская кость хрупкая…
— Батюшка, отец ты
наш, послушай-ка, что я скажу тебе, — подхватывала старушка, отодвигаясь, однако ж, в сторону и опуская руку на закраину печи, чтобы в случае надобности успешнее скрыться с глаз мужа, — послушай нас… добро затрудил себя!.. Шуточное дело, с утра до вечера маешься; что мудреного…
не я одна говорю…
—
Наша вода мягкая: с нее ничего
не сделается…
не от того совсем! — упрямо заключил Глеб и повернулся спиной к собеседнику, как бы желая показать ему, что
не стоит продолжать разговора.
Все единственно первый
наш фабрикант; а может, тот еще семь верст
не доехал до его капитала! — подхватил Захар.
— Мы пока, слышь, ничего
не скажем ему… об
нашем об горе…
Может статься, и пожили бы, касатик, — подхватила она, утирая слезы и принимаясь махать руками, — и пожили, может статься, кабы
не он, злодей-то
наш!
— Ой ли! Вот люблю! — восторженно воскликнул Захар, приближаясь к быку, который, стоя под навесом, в защите от дождя и ветра, спокойно помахивал хвостом. — Молодца; ей-богу, молодца! Ай да Жук!.. А уж я, братец ты мой, послушал бы только, какие турусы разводил этим дурням… то-то потеха!.. Ну вот, брат, вишь, и сладили! Чего кобенился! Говорю: нам
не впервые, обработаем важнеющим манером.
Наши теперь деньги, все единственно; гуляем теперича, только держись!..
— Да ты, дедушка, послушай, дело-то какое! — живо подхватил парень. — Они,
наши, сосновские-то ребята, сказывали, твой зять-то… Григорьем, что ли, звать?.. Слышь, убежал, сказывают, нонче ночью… Убежал и
не знать куда!.. Все, говорят, понятые из Комарева искали его —
не нашли… А того, слышь, приятеля-то, работника, Захара, так того захватили, сказывают. Нонче, вишь, ночью обокрали это они гуртовщика какого-то, вот что волы-то прогоняют… А в Комареве суд, говорят, понаехал — сейчас и доследились…
— Ни к чему
не причастен! Это мы видим!.. — возразил Петр. — Свел свою дочь беспутную с отцовым приемышем, таким же мошенником, подольстились к отцу, примазались к
нашему дому, а после покойника обокрали нас.
— Дитятко… Дунюшка… встань, дитятко,
не убивай себя по-пустому, — говорил старик разбитым, надорванным голосом. — В чем же вина твоя? В чем?.. Очнись ты, утеха моя, мое дитятко! Оставь его,
не слушай… Господь видит дела
наши… Полно,
не круши меня слезами своими… встань, Дунюшка!..
Не прикасались они — волоском
не прикасались к
нашему добру.