Неточные совпадения
На эту тему я много раз
говорил с Филатром. Но этот симпатичный человек
не был еще тронут прощальной рукой Несбывшегося, а потому мои объяснения
не волновали его. Он спрашивал меня обо всем этом
и слушал довольно спокойно, но с глубоким вниманием, признавая мою тревогу
и пытаясь ее усвоить.
Ничто
не может так внезапно приблизить к чужой жизни, как телефон, оставляя нас невидимыми,
и тотчас по желанию нашему — отстранить, как если бы мы
не говорили совсем.
Едва я окончил
говорить, зная, что вспомню потом эту полусонную выходку с улыбкой, — как золотая сеть смеркла; лишь в нижнем углу, у двери, дрожало еще некоторое время подобие изогнутого окна, открытого на поток искр; но исчезло
и это. Исчезло также то настроение, каким началось утро, хотя его след
не стерся до сего дня.
Пока я
говорил это, Гез уже мне ответил. Ответ заключался в смене выражений его лица, значение которой я мог определить как сопротивление. Но разговор только что начался,
и я
не терял надежды.
— Я почти уверен, что откажу вам, — сказал Гез, — тем более что это судно
не принадлежит мне. Его владелец — Браун, компания «Арматор
и Груз». Прошу вас сойти вниз, где нам будет удобнее
говорить.
Эта дипломатическая неточность, или, короче
говоря, безвредная ложь, надеюсь,
не имеет значения? — спросил Филатр; затем продолжал писать
и читать: «…родственник, Томас Гарвей, вручитель сего письма, нуждается в путешествии на обыкновенном парусном судне. Это ему полезно
и необходимо после болезни. Подробности он сообщит лично. Как я его понял, он
не прочь бы сделать рейс-другой в каюте…»
Бывает, что
говорит тихо
и разумно, как человек, но если
не так взглянул или промолчал — «понимай, мол, как знаешь, отчего я молчу» —
и готово.
Прошло несколько минут ожидания, пока он, доложив обо мне, появился из кабинета Брауна; уже
не угрюмо, а приветливо поклонясь, он открыл дверь,
и я, войдя в кабинет, увидел одного из главных хозяев, с которым мне следовало теперь
говорить.
Я ответил, что разговор был
и что капитан Гез
не согласился взять меня пассажиром на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил, что
говорю с ним, Брауном, единственно по указанию Геза о принадлежности корабля ему. Это положение дела я представил без всех его странностей, как обычный случай или естественную помеху.
Я выслушал Брауна без смущения. В моей душе накрепко была закрыта та дверь, за которой тщетно билось
и не могло выбиться ощущение щекотливости, даже — строго
говоря — насилия, к которому я прибегал среди этих особых обстоятельств действия
и места.
— Вы сильный игрок, — объявил Гез. — Истинное наслаждение было мне играть с вами. Теперь
поговорим о деле. Мы выходим утром в Дагон, там берем груз
и плывем в Гель-Гью. Вы
не были в Гель-Гью? Он лежит по курсу на Зурбаган, но в Зурбагане мы будем
не раньше как через двадцать — двадцать пять дней.
«Бегущая по волнам» шла на резком попутном ветре со скоростью — как я взглянул на лаг [Лаг — прибор для определения скорости хода судна.] — пятнадцати морских миль. В серых пеленах неба таилось неопределенное обещание солнечного луча. У компаса ходил Гез. Увидев меня, он сделал вид, что
не заметил,
и отвернулся,
говоря с рулевым.
Не снимая дождевого плаща
и сдвинув на затылок фуражку, Гез оперся рукой о карту, водя по ней дымящимся концом сигары
и говоря о значении пунктиров, красных линий, сигналов.
Рассчитывая, что на днях мы
поговорим подробнее, я
не стал больше спрашивать его о корабле. Кто сказал «А», тот скажет
и «Б», если его
не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
— Скотина! — Она
говорила, задыхаясь
и хрипя, указывая на Геза пальцем. — Это он! Негодяй ты! Послушайте, что было, — обратилась она ко мне. — Было пари. Я проиграла. Проигравший должен выпить бутылку. Я больше пить
не могу. Мне худо. Я выпила столько, что
и не угнаться этим соплякам. Насильно со мной ничего
не сделаешь. Я больна.
— О, — сказала она печально, —
не задумывайтесь о мраке. Я повинуюсь себе
и знаю, чего хочу. Но об этом
говорить нельзя.
Он стал соображать вслух, рассчитывая дни,
и, так как из этого ничего
не вышло, потому что трудно предусмотреть случайности, я предложил ему
говорить об этом в Гель-Гью.
— Я сам себя спрашивал, — отвечал Проктор, —
и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется
поговорить. Да, я себя спрашивал
и раздражался. Правильного ответа
не получается. Откровенно
говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее, как глухой
и слепой, а если она скажет: «Тоббоган, влезь на мачту
и спустись головой вниз», — то он это немедленно сделает в любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет, как идет.
Он смотрел на меня с приязнью
и несколько раз откашлялся, но
не находил слов или
не считал нужным
говорить, а потому молчал, изредка оглядываясь.
— Мое желание совершенно обратное, — сказал я. — Дэзи
не должна
говорить так, потому что это обидно всякому игроку, а значит,
и мне.
— Нет, это я
не могу раздумать, это очень важно. А почему важно?
Не потому, что особенное что-нибудь, однако я хожу
и думаю: угадала или
не угадала? При случае
поговорим. Надо вас покормить, а у меня еще
не готово, приходите через полчаса.
Как только я кончил
говорить о «Целесте», богатое воображение Дэзи закружило меня
и всех самыми неожиданными догадками. Она была чрезвычайно взволнована
и обнаружила такую изобретательность сыска, что я
не успевал придумать, что ей отвечать.
— Вот
и вся история, — закончил Больт. — Что было на корабле потом, конечно,
не интересно, а с тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели то тут, то там, ночью или на рассвете. Ее считают заботящейся о потерпевших крушение, между прочим;
и тот, кто ее увидит,
говорят, будет думать о ней до конца жизни.
— Если это была та девушка, — сказал я естественно,
не рискуя ничем, — девушка в кружевном платье
и золотых туфлях, с которой я
говорил на рассвете, — то, значит, это она
и была.
— Вот, вы мне нужны, — сказала она, застенчиво улыбаясь, а затем стала серьезной. — Зайдите в кухню, как я вылью это ведро, у борта нам
говорить неудобно, хотя, кроме глупостей, вы от меня ничего
не услышите. Мы ведь
не договорили вчера. Тоббоган
не любит, когда я разговариваю с мужчинами, а он стоит у руля
и делает вид, что закуривает.
Береговой отсвет был так силен, что я видел лицо Дэзи. Оно, сияющее
и пораженное, слегка вздрагивало. Она старалась поспеть увидеть всюду: едва ли замечала, с кем
говорит,
и была так возбуждена, что болтала,
не переставая.
— Я никогда
не видала таких вещей, —
говорила она. — Как бы это узнать? Впрочем… О! о! о! Смотрите, еще ракета!
И там; а вот — сразу две. Три! Четвертая! Ура! — вдруг закричала она, засмеялась, утерла влажные глаза
и села с окаменелым лицом.
— Совсем
не то, — перебил Бавс, — вернее, разговор был такой: «С вами
говорит Фрези Грант;
не пугайтесь
и делайте, что скажу».
— Акулы, которых вы видели на автомобиле, —
говорил он, следя, слушаю ли я его внимательно, — затеяли всю историю. Из-за них мы здесь
и сидим. Один, худощавый, — это Кабон; у него восемь паровых мельниц; с ним толстый — Тукар, фабрикант искусственного льда. Они хотели сорвать карнавал, но это
не удалось. Таким образом…
Он напевал, бурчал, барабанил пальцами, возился шумно на стуле, иногда врывался в разговор,
не давая никому
говорить, но так же внезапно умолкал, начиная, раскрыв рот, рассматривать лбы
и брови говорунов.
— От всей души, — сказал он. — Я вижу джентльмена
и рад помочь. Вы меня
не стесните. Я вас стесню. Предупреждаю заранее. Бесстыдно сообщаю вам, что я сплетник; сплетня — моя болезнь, я люблю сплетничать
и,
говорят, достиг в этом деле известного совершенства. Как видите, кругом — богатейший материал. Я любопытен
и могу вас замучить вопросами. Особенно я нападаю на молчаливых людей, вроде вас. Но я
не обижусь, если вы припомните мне это признание с некоторым намеком, когда я вам надоем.
— Вы плыли на «Бегущей»? — Сказав это, она всунула мизинец в прорез полумаски
и стала ее раскачивать. Каждое ее движение мешало мне соображать, отчего я начал
говорить сбивчиво. Я сбивался потому, что
не хотел вначале
говорить о ней, но, когда понял, что иначе невозможно, порядок
и простота выражений вернулись.
Снова начались музыка, танцы: пол содрогался. Слова Биче о «мошеннической проделке» Геза показали ее отношение к этому человеку настолько ясно, что присутствие в каюте капитана портрета девушки потеряло для меня свою темную сторону. В ее манере
говорить и смотреть была мудрая простота
и тонкая внимательность, сделавшие мой рассказ неполным; я чувствовал невозможность
не только сказать, но даже намекнуть о связи особых причин с моими поступками. Я умолчал поэтому о происшествии в доме Стерса.
Я
не сказал ему еще ничего. Я только смотрел, но Синкрайт, схватив меня за руку,
говорил все испуганнее, все громче. Я отнял руку
и сказал...
Я повел его за поворот угла в переулок, где, сев на ступенях запертого подъезда, выбил из Синкрайта всю умственную
и словесную пыль относительно моего дела. Как я правильно ожидал, Синкрайт, видя, что его
не ударили, скоро оправился, но
говорил так почтительно, так подобострастно
и внимательно выслушивал малейшее мое замечание, что эта пламенная бодрость дорого обошлась ему.
— Здесь, —
говорил Синкрайт, — то есть когда вы уже сели в лодку, Бутлер схватил Геза за плечи
и стал трясти,
говоря: «Опомнитесь! Еще
не поздно. Верните его!» Гез стал как бы отходить. Он еще ничего
не говорил, но уже стал слушать. Может быть, он это
и сделал бы, если бы его крепче прижать. Но тут явилась дама, — вы знаете…
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел, как вы ехали,
и облегченно вздохнул. Можете мне
не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что
говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть как на врага.
— Я склонен вам верить; но
не будем теперь
говорить об этом. Мне нужен Гез. Будьте добры указать, где его комната,
и уйдите, потому что мне предстоит очень серьезный разговор.
Мало того, по молчанию Бутлера относительно ее имени, — а, как я уже
говорил, портрет в каюте Геза
не оставлял ему сомнений, — я думал, что хотя
и не понимаю ничего, но будет лучше, если болт исчезнет.
Я услышала, что они, Гез
и барышня, пошли в галерею, где начали
говорить, но что —
не знаю.
Я
говорю о барышне, которая сидит здесь. Она отказалась войти
и сообщила, что приехала уговориться о месте для переговоров; каких —
не имею права сказать.
— Она отказалась войти,
и я слышал, как Гез
говорил в коридоре, получая такие же тихие ответы.
Не знаю, сколько прошло времени. Я был разозлен тем, что напрасно засел в шкаф, но выйти
не мог, пока
не будет никого в коридоре
и комнате. Даже если бы Гез запер помещение на ключ, наружная лестница, которая находится под самым окном, оставалась в моем распоряжении. Это меня несколько успокоило.
— Дайте вашу руку, Бутлер, — сказала Биче. Она взяла его руку, протянутую медленно
и тяжело,
и крепко встряхнула ее. — Вы тоже
не виноваты, а если
и были виноваты,
не виновны теперь. — Она обратилась к комиссару: — Должна
говорить я.
— Да
и нет; хотя я утомлена, но по дороге мы
поговорим. Я вас
не приглашаю теперь, так как очень устала.
— Достаточно, что вы там были. К тому же вы старались если
не обвинить себя, то внушить подозрение. Я вам очень благодарна, Гарвей. Вечером вы придете к нам? Я назначу теперь же, когда встретиться. Я предлагаю в семь. Я хочу вас видеть
и говорить с вами. Что вы скажете о корабле?
— Сначала, —
говорила девушка, причем ее лицо очень выразительно жаловалось, — он пообещал мне, что сделает всего три ставки
и потом мы пойдем куда-нибудь, где танцуют; будем веселиться
и есть, но, как ему повезло — ему здорово вчера повезло, — он уже
не мог отстать.
— Я
не люблю рисовать, — сказала она
и, забавляясь, провела быструю, ровную, как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора? Так же
и я. Кроме того, я всегда предпочитаю оригинал рисунку. Однако хочу с вами посоветоваться относительно Брауна. Вы знаете его, вы с ним
говорили. Следует ли предлагать ему деньги?
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче о том, что сказала мне Фрези Грант; как она была
и ушла. Я
не умолчал также о запрещении
говорить ей, Биче, причем мне
не было дано объяснения. Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
— Я вас очень мало знаю, Гарвей, — ответила Биче серьезно
и стесненно. — Я вижу даже, что я совсем вас
не знаю. Но я хочу знать
и буду
говорить о том завтра. Пока что я — Биче Сениэль,
и это мой вам ответ.
Мне было тяжело
говорить с ним, так как,
не глядя на Биче, я видел лишь ее одну,
и даже одна потерянная минута была страданием; но Густав Бреннер имел право надоесть, раскланяться
и уйти.