Неточные совпадения
— Дорогой Гарвей, мне кажется, что я невольно удерживаю вас в нашем городе. Вы могли бы уехать, когда поправитесь, без всякого стеснения из-за того, что я нанял для вас квартиру. Все же, перед тем
как путешествовать дальше, вам необходим некоторый уют — остановка внутри себя.
С одной стороны, они естественно терпимы в силу необходимости: терпимы условно,
как ассигнация,
за которую следует получить золотом, но с ними нет соглашения, так
как мы видим и чувствуем их возможное преображение.
Меж явью и сном встало воспоминание о тех минутах в вагоне, когда я начал уже плохо сознавать свое положение. Я помню,
как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили спутников, выступающие один из-за другого,
как на медали. Вдруг разговор стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после того губы беседующих стали шевелиться беззвучно, глаза сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
Я хотел сказать, что, допуская действие чужой мысли, он самым детским образом считается с расстоянием,
как будто такое действие безрезультатно
за пределами четырех футов стола, разделяющих игроков, но, не желая более затягивать спор, заметил только, что объяснения этого рода сами нуждаются в объяснениях.
Никогда еще я не размышлял так упорно о причуде сознания, имеющей относительный смысл — смысл шелеста
за спиной, по звуку которого невозможно угадать,
какая шелестит ткань.
Этот внезапный удар действительности по возникшим
за игрой странным словам был так внезапен,
как если человек схвачен сзади.
— Ну
как, — сказал он, стоя у трапа, когда я начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива,
как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница» было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым
за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если бы вы увидели его на ходу и побыли на нем один день, — вы еще не так просили бы меня взять вас в плавание. У вас губа не дура.
— Оно приобретено Гезом от частного лица. Но не могу вам точно сказать, от кого и
за какую сумму. Красивое судно, согласен. Теперь оно отчасти приспособлено для грузовых целей, но его тип — парусный особняк. Оно очень быстроходно, и, отправляясь завтра, вы,
как любитель, испытаете удовольствие скользить
как бы на огромном коньке, если будет хороший ветер. — Браун взглянул на барометр. — Должен быть ветер.
Не зная еще,
как взяться
за это, я подошел к судну и увидел, что Браун прав: на палубе виднелись матросы. Но это не был отборный, красивый народ хорошо поставленных корабельных хозяйств. По-видимому, Гез взял первых попавшихся под руку.
Я люблю книги, люблю держать их в руках, пробегая заглавия, которые звучат
как голос
за таинственным входом или наивно открывают содержание текста.
Наверху раздался крик, но не крик драки, а крик делового замешательства,
какие часто бывают на корабле. Бутлер отправился узнать, в чем дело;
за ним вскоре вышел Синкрайт. Капитан, стоя, курил, и я воспользовался уходом помощников, чтобы передать ему деньги. Он взял ассигнации особым надменным жестом, очень тщательно пересчитал и подчеркнуто поклонился. В его глазах появился значительный и веселый блеск.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при этих обстоятельствах,
как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся
за стеной.
Прошло минут пятнадцать,
как, несколько успокоясь, я представил эту возможность. Вдруг шум, слышный на расстоянии коридора, словно бы
за стеной, перешел в коридор. Все или почти все вышли оттуда, возясь около моей двери с угрожающими и беспокойными криками. Было слышно каждое слово.
Все трое говорили
за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так
как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
— Да, я погорячился, — ответил, вздохнув, Гез. — Ну, что же, я наказан — и
за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно.
Как вы думаете, что теперь сделать?
— Сколько угодно, — ответил Гез. —
За такое редкое удовольствие я согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при
каких странных условиях вы появились на корабле! Этому есть свидетели. Покинуть «Бегущую по волнам» тайно — в вашем духе. Этому будут свидетели.
Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался, так
как предпочесть шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть, угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул: отвалясь и наискось упав вниз, он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился
за трап, всматриваясь наверх до боли в глазах, но не различая фигур.
— Убийца! — закричал я. — Ты еще ответишь
за эту двойную гнусность! Я желаю тебе
как можно скорее получить пулю в лоб!
Бывало, что людей бросали
за борт, но не ссаживали по крайней мере —
как на сушу —
за сто миль от берега.
— Почти что дочь, если она не брыкается, — сказал Проктор. — Моя племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шхуне — это значит править двумя рулями, но тут она не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган
за одну копейку получил капитал, так можно сказать про них; и меня, понимаете, бесит, что они,
как ни верти, женятся рано или поздно; с этим ничего не поделаешь.
— Я сам себя спрашивал, — отвечал Проктор, — и простите
за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее,
как глухой и слепой, а если она скажет: «Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз», — то он это немедленно сделает в любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет,
как идет.
Строгая чистота круга, полного одних волн, подробно ясных вблизи; на отдалении они скрываются одна
за другой; на горизонте же лишь едва трогают отчетливую линию неба,
как если смотреть туда в неправильное стекло.
На «Нырке» питались однообразно,
как питаются вообще на небольших парусниках, которым
за десять-двадцать дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе — больше есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями. В знак душевного мира, а может быть, и различных надежд,
какие чаще бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная на крыше кухни.
— Были, конечно,
как у всякого порядочного человека. Отца звали Ричард Бенсон. Он пропал без вести в Красном море. А моя мать простудилась насмерть лет пять назад. Зато у меня хороший дядя; кисловат, правда, но
за меня пойдет в огонь и воду. У него нет больше племяшей. А вы верите, что была Фрези Грант?
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего
за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив,
как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
На барке, черной внизу, с освещенной,
как при пожаре, палубой, вертелось, рассыпая искры, огненное алмазное колесо, и несколько ракет выбежали из-за крыш на черное небо, где, медленно завернув вниз, потухли, выронив зеленые и голубые падучие звезды.
Я сам ожидал встречи с Гезом и не раз думал,
как это произойдет, но я знал также, что случай имеет теперь иное значение, чем простое уголовное преследование. Поэтому, благодаря Проктора
за его сочувствие и
за справедливый гнев, я не намеревался ни торопиться, ни заявлять о своем рвении.
Я выбрал эту улицу из-за выгоды ее восхождения в глубь и в верх города, расположенного рядом террас, так
как здесь, в конце каждого квартала, находилось несколько ступеней из плитняка, отчего автомобили и громоздкие карнавальные экипажи не могли двигаться; но не один я искал такого преимущества.
Действительно, это было так: она явилась,
как рука, греющая и веселящая сердце. И
как ни отдаленно от всего, на высоком пьедестале из мраморных морских див, стояла «Бегущая по волнам», — была она не одна.
За ней грезился высоко поднятый волной бугшприт огромного корабля, несущего над водой эту фигуру, прямо, вперед, рассекая город и ночь.
— Вот мы и думали, — ухватился Бавс
за ничтожную паузу в разговоре, — что вы их сторонник, так
как прошел час…
Взаимный яд двух газет и развитие борьбы
за памятник, ставшей
как бы нравственной борьбой, придали ему оттенок спортивный; неожиданно все приняло широкий размах.
Я записал адрес гостиницы и едва отделался от Кука, желавшего немедленно показать мне,
как я буду с ним жить. Еще некоторое время я не мог встать из-за стола, выслушивая кое-кого по этому же поводу, но наконец встал и обошел памятник.
Я ухватился
за конец кисейного шарфа, держа натянувшую его всем телом женщину,
как пойманную лесой рыбу.
Я более не спрашивал, но медлил. Мне казалось, что, произнеся ее имя, я
как бы коснусь зеркально-гладкой воды, замутив отражение и спугнув образ. Мне было хорошо знать и не называть. Но уже маленькая рука схватила меня
за рукав, тряся и требуя, чтобы я назвал имя.
Я был очень благодарен Биче
за внимание и спокойствие, с
каким слушала она рассказ о сцене на набережной, то есть о себе самой. Она улыбнулась лишь, когда я прибавил, что, звоня в «Дувр», вызвал Анну Макферсон.
Он ринулся
за мной,
как собака. Его потрясению можно было верить тем более, что на «Бегущей»,
как я узнал от него, ожидали и боялись моего возвращения в Дагон. Тогда мы были от Дагона на расстоянии всего пятидесяти с небольшим миль. Один Бутлер думал, что может случиться худшее.
Я повел его
за поворот угла в переулок, где, сев на ступенях запертого подъезда, выбил из Синкрайта всю умственную и словесную пыль относительно моего дела.
Как я правильно ожидал, Синкрайт, видя, что его не ударили, скоро оправился, но говорил так почтительно, так подобострастно и внимательно выслушивал малейшее мое замечание, что эта пламенная бодрость дорого обошлась ему.
Гез поклялся женщинам, что я приду
за стол, так
как дамы во что бы то ни стало хотели видеть «таинственного», по их словам, пассажира и дразнили Геза моим презрением к его обществу.
— Здесь, — говорил Синкрайт, — то есть когда вы уже сели в лодку, Бутлер схватил Геза
за плечи и стал трясти, говоря: «Опомнитесь! Еще не поздно. Верните его!» Гез стал
как бы отходить. Он еще ничего не говорил, но уже стал слушать. Может быть, он это и сделал бы, если бы его крепче прижать. Но тут явилась дама, — вы знаете…
Он только и твердил что о тюрьме, каторжных работах и двадцать раз
за сутки учил всех, что и
как говорить, когда вы заявите на него.
Я не успел ковырнуть странную начинку,
как, быстро подвинувшись ко мне, Бутлер провел левую руку
за моей спиной к этой вещи, которую я продолжал осматривать, и, дав мне понять взглядом, что болт следует скрыть, взял его у меня, проворно сунув в карман.
Этого было довольно, чтобы я испытал обманный толчок мыслей,
как бы бросивших вдруг свет на события утра, и второй, вслед
за этим, более вразумительный, то есть — сознание, что желание Бутлера скрыть тайный провоз яда ничего не объясняет в смысле убийства и ничем не спасает Биче.
Не надо было далеко ходить
за ней, так
как она вертелась у комнаты; когда Гарден открыл дверь, Пегги поспешила вытереть передником нос и решительно подошла к столу.
Вот тут,
как я поднялась
за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай же, что я не вертелась у двери,
как собака, а была по своим делам.
Когда я кончил, прямо заявив, что шел к Гезу с целью требовать удовлетворения, она, видимо, поняла,
как я боюсь
за нее, и в тени ее ресниц блеснуло выражение признательности.
Мои отложенные
за десять лет триста пятьдесят фунтов пошли
как пай.
После того
как произошел скандал, о котором вы уже знаете, и, несмотря на мои уговоры, человека бросили в шлюпку миль
за пятьдесят от Дагона, а вмешаться
как следует — значило потерять все, потому что Гез, взбесившись, способен на открытый грабеж, — я
за остальные дни плавания начал подозревать капитана в намерении увильнуть от честной расплаты.
Обдумав,
как уличить Геза, мы отправились в один склад, где мой знакомый усадил меня
за перегородку сзади конторы, чтобы я слышал разговор.
Человек, которого я не видел, так
как он был отделен от меня перегородкой, в ответ на мнимое предложение моего знакомого сразу же предложил ему четыре с половиной фунта
за килограмм, а когда тот начал торговаться — накинул пять и даже пять с четвертью.
Угостив человека
за услугу, я отправился на корабль и,
как Гез уже переселился сюда, в гостиницу, намереваясь широко пожить, — пошел к нему, но его не застал.