Неточные совпадения
Я с грустью перечитывал эти слова. Мне было шестнадцать лет, но я уже
знал, как больно жалит пчела — Грусть. Надпись в особенности терзала тем,
что недавно парни с «Мелузины», напоив меня особым коктейлем, испортили мне кожу на правой руке, выколов татуировку в виде трех слов: «Я все
знаю». Они высмеяли меня за то,
что я читал книги, — прочел много книг и мог ответить на такие вопросы, какие им никогда
не приходили в голову.
Тогда оба качнулись, словно между ними ввели бревно, и стали хохотать. Я
знаю этот хохот. Он означает,
что или вас считают дураком, или вы сказали безмерную чепуху. Некоторое время я обиженно смотрел,
не понимая, в
чем дело, затем потребовал объяснения в форме достаточной, чтобы остановить потеху и дать почувствовать свою обиду.
—
Что Ганувер? — спросил, прыгая на мол, Дюрок у человека, нас встретившего. — Вы нас
узнали? Надеюсь. Идемте, Эстамп. Иди с нами и ты, Санди, ничего
не случится с твоим суденышком. Возьми деньги, а вы, Том, проводите молодого человека обогреться и устройте его всесторонне, затем вам предстоит путешествие. — И он объяснил, куда отвести судно. — Пока прощай, Санди! Вы готовы, Эстамп? Ну, тронемся и дай бог, чтобы все было благополучно.
— «Как варят соус тортю?» — «Эй, эй,
что у меня в руке?» — «Слушай, моряк, любит ли Тильда Джона?» — «Ваше образование, объясните течение звезд и прочие планеты!» — Наконец, какая-то замызганная девчонка с черным, как у воробья, носом, положила меня на обе лопатки, пропищав: «Папочка,
не знаешь ты, сколько трижды три?»
Мир посинел для меня, и,
не зная,
чем запустить в толпу, я схватил первое попавшееся — горсть золота, швырнув ее с такой силой,
что половина людей выбежала, хохоча до упаду.
— Если я что-нибудь «
знаю», так это следующее. Приметьте. Я
знаю,
что никогда
не буду насмехаться над человеком, если он у меня в гостях и я перед тем делил с ним один кусок и один глоток. А главное, — здесь я разорвал Попа глазами на мелкие куски, как бумажку, — я
знаю,
что никогда
не выболтаю, если что-нибудь увижу случайно, пока
не справлюсь, приятно ли это будет кое-кому.
— Так вот, мы это дело обдумали и решили, если ты хочешь. Ступай к Попу, в библиотеку, там ты будешь разбирать… — он
не договорил,
что разбирать. — Нравится он вам, Поп? Я
знаю,
что нравится. Если он немного скандалист, то это полбеды. Я сам был такой. Ну, иди.
Не бери себе в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; все в порядке.
Я
не знал,
что она хотела сказать этим. Уходя с Попом, я отвесил общий поклон и, вспомнив,
что ничего
не сказал Гануверу, вернулся. Я сказал, стараясь
не быть торжественным, но все же слова мои прозвучали как команда в игре в солдатики...
— Есть причины! — Поп подвел меня к столу с книгами и журналами. —
Не будем говорить сегодня о библиотеке, — продолжал он, когда я уселся. — Правда,
что я за эти дни все запустил, — материал задержался, но нет времени.
Знаете ли вы,
что Дюрок и другие в восторге? Они находят вас… вы… одним словом, вам повезло. Имели ли вы дело с книгами?
Я
не знал,
что происходит в библиотеке.
Цели и ходы этих сплетений я, разумеется,
не мог
знать, но, имея как раз теперь обильный выбор всяческих направлений, подумал,
что хорошо было бы вернуться.
Не знаю, почему представление об остановке связалось у меня с нижней из них, но, решив после того, как начала уже кружиться голова,
что невозможно вертеться всю жизнь, — я со злобой прижал эту кнопку, думая: «будь
что будет».
— Нет, я
не вижу здесь двери, — ответила, забавляясь ожиданием, Дигэ. — Но я
знаю,
что она есть.
Открыв глаза и осознав отлетевшее, я снова закрыл их, придумывая, как держаться, так как
не знал, обдадут меня бранью или все благополучно сойдет. Я понял все-таки,
что лучшее — быть самим собой. Я сел и сказал Дюроку, в спину...
— Санди, — сказал он, встрепенувшись и садясь рядом, — виноват-то ты виноват. Засыпая, ты бормотал о разговоре в библиотеке. Это для меня очень важно, и я поэтому
не сержусь. Но слушай: если так пойдет дальше, ты действительно будешь все
знать. Рассказывай,
что было с тобой.
— Надо попробовать. Я сделаю попытку, хотя
не знаю,
что из этого выйдет.
— Потому
что такой разговор, — сказал я, — и клянусь гандшпугом, нечего спрашивать того, кто меньше всех
знает. Я спрашивать
не буду. Я сделаю свое дело, сделаю все,
что вы хотите.
Не знаю,
что будут они делать на Сигнальном Пустыре, я тем временем побывал там мысленно, как бывал много раз в детстве.
— Выворачивайся как
знаешь, если кто-нибудь пристанет с расспросами, но лучше всего скажи,
что был отдельно, гулял, а про нас ничего
не знаешь.
— Происходит запутанное дело: Молли и Ганувер давно
знают друг друга, он очень ее любит, но с ней что-то произошло. По крайней мере, на завтрашнем празднике она должна была быть, однако от нее нет ни слуха ни духа уже два месяца, а перед тем она написала,
что отказывается быть женой Ганувера и уезжает. Она ничего
не объяснила при этом.
Я подумал,
что у него сделались в глазах темные круги от слепого блеска белой гальки; он медленно улыбнулся,
не открывая глаз, потом остановился вторично с немного приподнятой рукой. Я
не знал,
что он думает. Его глаза внезапно открылись, он увидел меня, но продолжал смотреть очень рассеянно, как бы издалека; наконец, заметив,
что я удивлен, Дюрок повернулся и, ничего
не сказав, направился далее.
— Да, как он приехал? Но
что за свидания?! Всего-то и виделись мы семь раз, фф-у-у! Надо было привезти меня немедленно к себе.
Что за отсрочки?! Из-за этого меня проследили и окончательно все стало известно.
Знаете, эти мысли, то есть критика, приходят, когда задумаешься обо всем. Теперь еще у него живет красавица, — ну и пусть живет и
не сметь меня звать!
— Слушайте, — сказала Арколь, — я сама часто
не знаю,
чему верить.
— Но это очень грустно, — все,
что вы говорите, — сказал Дюрок. — Однако я без вас
не вернусь, Молли, потому,
что за этим я и приехал. Медленно, очень медленно, но верно Ганувер умирает. Он окружил свой конец пьяным туманом, ночной жизнью. Заметьте,
что не уверенными, уже дрожащими шагами дошел он к сегодняшнему дню, как и назначил, — дню торжества. И он все сделал для вас, как было то в ваших мечтах, на берегу. Все это я
знаю и очень всем расстроен, потому
что люблю этого человека.
— Так, — сказал он, смотря на меня с проступающей понемногу улыбкой. — Уже подслушал! Ты думаешь, я
не вижу,
что ямы твоих сапогов идут прямехонько от окна? Эх, Санди, капитан Санди, тебя нужно бы прозвать
не «Я все
знаю», а «Я все слышу!».
— Те же дикари, — сказал он, — которые пугали вас на берегу, за пару золотых монет весьма охотно продали мне нужные сведения. Естественно, я был обозлен, соскучился и вступил с ними в разговор: здесь, по-видимому, все
знают друг друга или кое-что
знают, а потому ваш адрес, Молли, был мне сообщен самым толковым образом. Я вас прошу
не беспокоиться, — прибавил Эстамп, видя,
что девушка вспыхнула, — я сделал это как тонкий дипломат. Двинулось ли наше дело, Дюрок?
—
Не знаю, за
что он любит меня, — сказала она. — О, говорите, говорите еще! Вы так хорошо говорите! Меня помять, умягчить, тогда все пройдет. Я уже
не боюсь. Я верю вам! Но говорите, пожалуйста!
— Кто вы такой? — рассердилась Арколь. По наступательному выражению ее кроткого даже в гневе лица я видел,
что и эта женщина дошла до предела. — Я
не знаю вас и
не приглашала. Это мое помещение, я здесь хозяйка. Потрудитесь уйти!
Маленькие руки поднесли мне зеркало; на голове очутился платок, и, так как я
не знал,
что с ним делать, Молли взяла мои руки и забрала их вместе с платком под подбородком, тряся, чтобы я понял, как прикрывать лицо.
Мне очень хотелось спросить, где Молли и давно ли Дюрок вернулся, так как хотя из этого ничего
не вытекало, но я от природы любопытен во всем. Однако на
что я решился бы под открытым небом, на то
не решался здесь, по стеснительному чувству чужого среди высоких потолков и прекрасных вещей, имеющих свойство оттеснять непривычного в его духовную раковину. Все же я надеялся много
узнать от Попа.
— Да, я приглашаю вас, — сказал я, малость недоумевая,
чем могу угостить его, и
не зная, как взяться за это, но
не желая уступать никому ни в тоне, ни в решительности. — В самом деле, идем, стрескаем,
что дадут.
— Вы видите, — продолжал Поп, и его рука, лежавшая на столе, стала нервно дрожать. Моя рука тоже лежала на столе и так же задрожала, как рука Попа. Он нагнулся и, широко раскрыв глаза, произнес: — Вы понимаете? Клянусь,
что Галуэй ее любовник, и мы даже
не знаем,
чем рисковал Ганувер, попав в такое общество. Вы видели золотую цепь и слышали,
что говорилось при этом!
Что делать?
— Теперь я уже
не знаю, видел ли я, — сказал Поп, — то есть видел ли так, как это было. Ведь это ужасно серьезное дело. Но довольно того,
что Ганувер может усомниться в моем зрении. А тогда —
что? Или я представляю,
что я сам смотрю на Дигэ глазами и расстроенной душой Ганувера, —
что же, вы думаете, я окончательно и вдруг поверю истории с поцелуем?
— Вам это
не покажется странным. Молли была единственной девушкой, которую я любил.
Не за что-нибудь, — хотя было «за
что», но по той магнитной линии, о которой мы все ничего
не знаем. Теперь все наболело во мне и уже как бы
не боль, а жгучая тупость.
— Вы помните наш уговор? Дерево можно
не трогать. Теперь задумано и будет все иначе. Я только
что узнал это. Есть новые соображения по этому делу.
—
Не знаю, — сказал Ганувер, — мне объясняли, так как я купил и патент, но я мало
что понял. Принцип стенографии, радий, логическая система, разработанная с помощью чувствительных цифр, — вот, кажется, все,
что сохранилось в моем уме. Чтобы вызвать слова, необходимо при обращении произносить «Ксаверий», иначе он молчит.
Я
не знал, соединился ли Ганувер с Молли, были ли объяснения, сцены,
не знал, где Эстамп,
не знал,
что делают Поп и Дюрок.
— Поп, — сказал я,
не обращая внимания на его рассеянную шутливость, — дорогой Поп, я
знаю,
что спрашиваю глупо, но… но… я имею право. Я думаю так. Успокойте меня и скажите:
что с Молли?
— Гости! — произнес Ганувер так громко,
что было всем слышно; отчетливый резонанс этой огромной залы позволял в меру напрягать голос. — Вы — мои гости, мои приятели и друзья. Вы оказали мне честь посетить мой дом в день, когда четыре года назад я ходил еще в сапогах без подошв и
не знал,
что со мной будет.
Лейтенант Глаудис! Вы спасли меня на охоте, когда я висел над пропастью, удерживаясь сам
не знаю за
что.
— Мы вам покажем! — заявила она, и если волновалась, то нельзя ничего было заметить. — Откровенно скажу, я сама
не знаю,
что произойдет. Если дом станет летать по воздуху, держитесь за стулья!
—
Что это… — Но его голос оборвался. — Ну, хорошо, — продолжал он, — сейчас
не могу я благодарить. Вы понимаете. Оглянитесь, Молли, — заговорил он, ведя рукой вокруг, — вот все то, как вы строили на берегу моря, как это нам представлялось тогда.
Узнаете ли вы теперь?
—
Не так страшно, как вы думаете, но чертовски скверно. У него был припадок. Сейчас там все, и он захотел видеть вас. Я
не знаю,
что это значит. Но вы пойдете,
не правда ли?
— Он оправится, — сказал Поп, идя быстрым шагом, но как будто топтался на месте — так я торопился сам. — Ему уже значительно лучше. Даже немного посмеялись.
Знаете, он запустил болезнь и никому
не пикнул об этом! Вначале я думал,
что мы все виноваты. А вы как думаете?
— Такая минута, — ответил доктор. — Я держусь мнения,
что врач должен иногда смотреть на свою задачу несколько шире закона, хотя бы это грозило осложнениями. Мы
не всегда
знаем,
что важнее при некоторых обстоятельствах — жизнь или смерть. Во всяком случае, ему пока хорошо.
Дон Эстебан ответил; но ответил именно то,
что не знает, где Поп, а адрес Молли
не сообщает затем, чтобы я лишний раз
не напомнил ей о горе своими посланиями.
Кроме того, я
узнал,
что оба они здесь и живут очень недалеко, — в гостинице «Пленэр», приехали по делам Дюрока, а по каким именно, Паркер точно
не знал, но он был у них, оставшись очень доволен как приемом, так и угощением.
Уже пошел слух; я сам
не знал,
что будет, однако решился, а посмотрю на ее лицо, — нет охоты говорить, вижу по лицу,
что говорить запрещает и уходит с обидой.
— Вас просят, — сказал он, и я поднялся в бельэтаж с замиранием сердца. Дверь открылась, — навстречу мне встал Дюрок. Он был такой же, как пять лет назад, лишь посеребрились виски. Для встречи у меня была приготовлена фраза: «Вы видите перед собой фигуру из мрака прошлого и, верно, с трудом
узнаете меня, так я изменился с тех пор», — но, сбившись, я сказал только: «
Не ожидали,
что я приду?»
— Конечно, я вас
узнала! — сказала она. — С моей памятью, да
не узнать подругу моих юных дней?! Сандерсончик, ты воскрес, милый?! Ну, здравствуй, и прости меня,
что я сочиняла стихи, когда ты, наверно, ждал моего появления.
Что, уже выпиваете? Ну, отлично, я очень рада, и… и…
не знаю,
что еще вам сказать. Пока
что я сяду.