Неточные совпадения
И, несмотря на
то, публика не отвернулась от
труда г. Устрялова потому именно, что это есть в самом деле важный ученый
труд.
Эта уверенность в
том, что новое сочинение г. Устрялова имеет интерес не только специально ученый, но и общественный, дает нам смелость говорить о нем, хотя мы и не можем сделать никаких поправок и дополнений к
труду г. Устрялова.
Труд г. Устрялова
тем замечательнее, что у своих предшественников-историков он весьма мало мог находить пособия в своем деле.
Так, во «Введении» сообщаются любопытные подробности о
том, как после слабых
трудов Феофана Прокоповича и барона Гизена составлял историю кабинет-секретарь Макаров, которого поправлял и переделывал сам Петр.
Нельзя сказать, чтобы
труд г. Устрялова совершенно чужд был
той общей исторической идеи, о которой мы говорили; но все-таки очевидно, что не она положена в основание «Истории Петра».
В конце же «Введения» (стр. LXXXVII), определяя значение собственного
труда, автор говорит: «Я старался изобразить Петра в таком виде, как он был на самом деле, не скрывая его слабостей, не приписывая ему небывалых достоинств, вместе с
тем во всей полноте его несомненного величия».
Поэтому, если бы и могла где-нибудь явиться строго соображенная, прагматическая история новых времен России,
то это было бы не более как утешительным исключением из общей массы наших исторических
трудов.
И если когда-нибудь будущий историк Петра возьмется за свой
труд именно с этой мыслью,
то он, конечно, представит нам в совершенно ясном свете многие явления народной жизни, о которых мы теперь едва имеем слабое понятие.
Шестнадцати лет начинает он учиться сложению, которое называет адицое; правописания у него нет никакого; мало
того, г. Устрялов свидетельствует, что тетради эти писаны рукою нетвердою, очевидно непривычною, и дают заметить, что Петр в это время едва мог еще, с очевидным
трудом, выводить буквы (стр. 19).
Вспомним, что и такого человека, как Тиммерман, с
трудом могли отыскать для Петра; вспомним, что первый учитель Петра, Зотов, избранный к нему из подьячих, вероятно, как лучший человек, едва мог научить его грамоте и не мог приучить к орфографии, какая тогда была принята; примем в соображение, что и Карштен Брант был выписан в Россию при Алексее Михайловиче для участия в постройке корабля как для такого дела, к которому способных людей у нас в
то время не находилось.
«Петр полюбил его за беззаботную веселость, пленительную после тяжких
трудов, за природную остроту ума, доброе сердце, ловкость, смелость, а более всего за откровенную правдивость и редкое в
то время бескорыстие, добродетели великие в глазах монарха, ненавидевшего криводушие и себялюбие.
Петр оставался еще некоторое время в Переяславле, потом возвратился в Москву и сам захворал кровавым поносом, «от чрезмерных
трудов и, вероятно, от излишних пиршеств», по замечанию историка (
том II, стр. 144).
Вскоре после
того задуман был азовский поход, и потехи Петра уступили место действительным, серьезным
трудам и военному опыту.
В
тех потехах он только изучал технику самых простых и незначительных работ и физическими
трудами, с перемежкой увеселений и пиршеств, как будто заглушал
ту безмерную жажду деятельности, которая томила его душу, не находя себе достойного предмета для удовлетворения.
Перечисливши некоторые из новых учреждений и мер, указ продолжает следующим образом: «Но понеже мы опасаемся, что такие учиненные нами расположения не совсем достигли такого совершенства, как мы желаем, и, следовательно, подданные наши еще не могут пользоваться плодами
трудов наших в безмятежном спокойствии, —
того ради помышляли мы и о других еще способах» и пр.
«По возвращении от невзятия Азова, — пишет он, — с консилии генералов указано мне к будущей войне делать галеи, для чего удобно мню быть шхиптиммерманам (корабельным плотникам) всем от вас сюды: понеже они сие зимнее время туне будут препровождать, а здесь
тем временем великую пользу к войне учинить; а корм и за
труды заплата будет довольная, и ко времени отшествия кораблей (
то есть ко времени открытия навигации в Архангельске) возвращены будут без задержания, и
тем их обнадежь, и подводы дай, и на дорогу корм».
И что дивнейше, — аки бы устыдился монарх остаться от подданных своих в оном искусстве и сам восприял марш в Голландию, и в Амстердаме на Ост-Индской верфи, вдав себя с прочими волонтерами своими в научение корабельной архитектуры, в краткое время в оном совершился, что подобало доброму плотнику знать, и своими
трудами и мастерством новый корабль построил и на воду спустил» (Устрялов,
том II, стр. 400).
Если эту постепенность историк проведет в продолжение своего
труда более последовательно, чем это видим в изданных ныне
томах,
то последующие томы истории Петра составят явление весьма замечательное…
Все это придает
труду г. Устрялова чрезвычайную важность, и мы надеемся, что читатели не будут на нас досадовать за
то, что мы так долго занимали их обозрением этого замечательного
труда, появления которого так давно ожидала русская публика.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду,
то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
Неточные совпадения
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас
труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И
тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение // Не в
том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим
трудом, // Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в
ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни
труды верно и щедро.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите
труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без
того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его
труд в настоящем случае заключается только в
том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.