Тем не менее, когда в ней больше уж не нуждались, то и этот ничтожный расход не проходил ей даром. Так, по крайней мере, практиковалось в нашем доме. Обыкновенно ее называли «подлянкой и прорвой», до
следующих родов, когда она вновь превращалась в «голубушку Ульяну Ивановну».
Временные же, преимущественно однодневные надписи, более все в
следующем роде: «Je n'ai point d'habit», «Cela est probable», «J'en suis furieux!!!» [«Я раздет», «Это возможно», «Я взбешен!!!» (франц.)] (внизу неимоверный вензель), «Pouvez-vous me dire, ou il demeure?» [«Не скажете ли, где он?» (франц.)] (опять вензель, или четная буква), «Je crains, que la machine ne sorte des rails», «Nous serons revenus de bonne heure» [«Боюсь, что поезд сойдет с рельс», «Мы вернемся рано» (франц.).] и т. п.
Старинных бумаг и любопытных документов, на которые рассчитывал Лаврецкий, не оказалось никаких, кроме одной ветхой книжки, в которую дедушка его, Петр Андреич, вписывал — то «Празднование в городе Санкт-Петербурге замирения, заключенного с Турецкой империей его сиятельством князем Александр Александровичем Прозоровским»; то рецепт грудного декохтас примечанием: «Сие наставление дано генеральше Прасковье Федоровне Салтыковой от протопресвитера церкви Живоначальныя троицы Феодора Авксентьевича»; то политическую новость
следующего рода: «О тиграх французах что-то замолкло», — и тут же рядом: «В Московских ведомостях показано, что скончался господин премиер-маиор Михаил Петрович Колычев.
Неточные совпадения
Казалось, он был настроен к сердечным излияниям; не без чувства и выражения произнес он наконец
следующие слова: — Если б вы знали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку без племени и
роду!
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на
следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом
роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
И, поглядывая в книгу, он излагал содержание
следующего урока добросовестно, обстоятельно и сухо. Мы знали, что в совете он так же обстоятельно излагал свое мнение. Оно было всегда снисходительно и непоколебимо. Мы его уважали, как человека, и добросовестно готовили ему уроки, но история представлялась нам предметом изрядно скучным. Через некоторое время так же честно и справедливо он взвесил свою педагогическую работу, — поставил себе неодобрительный балл и переменил
род занятий.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31, сделал мне
следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к
роду дроздов и называется водяная оляпка.
[Весь
следующий абзац и часть второго («Было еще другого
рода… верховая езда») не могли появиться в 1859 г. в печати по цензурным условиям; выброшены были также куплеты о Левашове.]