Неточные совпадения
«Ну, всё вздор! — решила Варвара Петровна, складывая и это письмо. — Коль до рассвета афинские вечера, так не сидит же по двенадцати
часов за книгами. Спьяну, что ль, написал? Эта Дундасова
как смеет мне посылать поклоны? Впрочем, пусть его погуляет…»
— Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче,
как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж в третьем
часу, только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё
как девчонку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный
час к нему! И пешком! Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее
как был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
— Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей!
Как вы всегда накурите; господи, что за воздух! Вы и чай не допили, а на дворе двенадцатый
час! Ваше блаженство — беспорядок! Ваше наслаждение — сор! Что это за разорванные бумажки на полу? Настасья, Настасья! Что делает ваша Настасья? Отвори, матушка, окна, форточки, двери, всё настежь. А мы в залу пойдемте; я к вам за делом. Да подмети ты хоть раз в жизни, матушка!
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и о чем никак не хотел заговорить даже со мной; напротив, при случае лгал и вилял предо мной,
как маленький мальчик; а между тем сам же посылал за мною ежедневно, двух
часов без меня пробыть не мог, нуждаясь во мне,
как в воде или в воздухе.
Однажды поутру, — то есть на седьмой или восьмой день после того
как Степан Трофимович согласился стать женихом, —
часов около одиннадцати, когда я спешил, по обыкновению, к моему скорбному другу, дорогой произошло со мной приключение.
Степан Трофимович ждал меня в истерическом нетерпении. Уже с
час как он воротился. Я застал его
как бы пьяного; первые пять минут по крайней мере я думал, что он пьян. Увы, визит к Дроздовым сбил его с последнего толку.
— Один, один он мне остался теперь, одна надежда моя! — всплеснул он вдруг руками,
как бы внезапно пораженный новою мыслию, — теперь один только он, мой бедный мальчик, спасет меня и — о, что же он не едет! О сын мой, о мой Петруша… и хоть я недостоин названия отца, а скорее тигра, но… laissez-moi, mon ami, [оставьте меня, мой друг (фр.).] я немножко полежу, чтобы собраться с мыслями. Я так устал, так устал, да и вам, я думаю, пора спать, voyez-vous, [вы видите (фр.).] двенадцать
часов…
— Я раньше
как к трем
часам не могу у вас завтра быть, — заметил я, несколько опомнившись.
Утром,
как уже известно читателю, я обязан был сопровождать моего друга к Варваре Петровне, по ее собственному назначению, а в три
часа пополудни я уже должен был быть у Лизаветы Николаевны, чтобы рассказать ей — я сам не знал о чем, и способствовать ей — сам не знал в чем.
Началось с того, что мы со Степаном Трофимовичем, явившись к Варваре Петровне ровно в двенадцать
часов,
как она назначила, не застали ее дома; она еще не возвращалась от обедни.
Все мы привскочили с кресел, но опять неожиданность: послышался шум многих шагов, значило, что хозяйка возвратилась не одна, а это действительно было уже несколько странно, так
как сама она назначила нам этот
час.
–…Представьте же, Варвара Петровна, — сыпал он
как бисером, — я вхожу и думаю застать его здесь уже с четверть
часа; он полтора
часа как приехал; мы сошлись у Кириллова; он отправился, полчаса тому, прямо сюда и велел мне тоже сюда приходить через четверть
часа…
— Н-нет… Я не очень боюсь… Но ваше дело совсем другое. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что опасность грозит от дураков; дело не в их уме: и не на таких,
как мы с вами, у них подымалась рука. А впрочем, четверть двенадцатого, — посмотрел он на
часы и встал со стула, — мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.
— Самовар кипел с восьмого
часу, но… потух…
как и всё в мире. И солнце, говорят, потухнет в свою очередь… Впрочем, если надо, я сочиню. Агафья не спит.
Он с беспокойством смотрел на меня,
как бы ожидая ответа. Разумеется, я бросился расспрашивать и кое-как из несвязной речи, с перерывами и ненужными вставками, узнал, что в семь
часов утра к нему «вдруг» пришел губернаторский чиновник…
— Друг мой, я сказал уже, что мне ничего не жаль, ma carrière est finie. [Мой жизненный путь закончен (фр.).] С того
часа в Скворешниках,
как она простилась со мною, мне не жаль моей жизни… но позор, позор, que dira-t-elle, [что скажет она (фр.).] если узнает?
Часом раньше того,
как мы со Степаном Трофимовичем вышли на улицу, по городу проходила и была многими с любопытством замечена толпа людей, рабочих с Шпигулинской фабрики, человек в семьдесят, может и более.
Наказывала ли Юлия Михайловна своего супруга за его промахи в последние дни и за ревнивую зависть его
как градоначальника к ее административным способностям; негодовала ли на его критику ее поведения с молодежью и со всем нашим обществом, без понимания ее тонких и дальновидных политических целей; сердилась ли за тупую и бессмысленную ревность его к Петру Степановичу, —
как бы там ни было, но она решилась и теперь не смягчаться, даже несмотря на три
часа ночи и еще невиданное ею волнение Андрея Антоновича.
Не слыша под собою ног, добежал он к себе в кабинет,
как был, одетый, бросился ничком на постланную ему постель, судорожно закутался весь с головой в простыню и так пролежал
часа два, — без сна, без размышлений, с камнем на сердце и с тупым, неподвижным отчаянием в душе.
Вспоминались ему какие-то несвязные вещи, ни к чему не подходящие: то он думал, например, о старых стенных
часах, которые были у него лет пятнадцать назад в Петербурге и от которых отвалилась минутная стрелка; то о развеселом чиновнике Мильбуа и
как они с ним в Александровском парке поймали раз воробья, а поймав, вспомнили, смеясь на весь парк, что один из них уже коллежский асессор.
Проснувшись около десяти
часов, он вдруг дико вскочил с постели, разом вспомнил всё и плотно ударил себя ладонью по лбу: ни завтрака, ни Блюма, ни полицеймейстера, ни чиновника, явившегося напомнить, что члены — ского собрания ждут его председательства в это утро, он не принял, он ничего не слышал и не хотел понимать, а побежал
как шальной на половину Юлии Михайловны.
Что же до людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения велит тотчас же вделать в стену своей белой залы мраморную доску с золотою надписью, что такого-то числа и года, здесь, на сем месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом в первый раз простился с русскою публикой в лице представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут на бале, то есть всего только пять
часов спустя после того,
как будет прочитано «Merci».
Разве можно продержать на одной статье такую публику,
как наша, целый
час?
Я же в десятом
часу вечера решился сходить на бал, но уже не в качестве «молодого человека распорядителя» (да и бант мой остался у Юлии Михайловны), а из непреодолимого любопытства прислушаться (не расспрашивая):
как говорят у нас в городе обо всех этих событиях вообще?
Был уже одиннадцатый
час, когда я достиг подъезда дома предводительши, где та же давешняя Белая зала, в которой происходило чтение, уже была, несмотря на малый срок, прибрана и приготовлена служить главною танцевальною залой,
как предполагалось, для всего города.
Я прощу, если он с радости и так
как он здешний аптекарь… но в одиннадцатом
часу все-таки рано и для аптекаря…
— По календарю еще
час тому должно светать, а почти
как ночь, — проговорила она с досадой.
— И это Ставрогин, «кровопийца Ставрогин»,
как называет вас здесь одна дама, которая в вас влюблена! Слушайте, я ведь вам уже сказала: я разочла мою жизнь на один только
час и спокойна. Разочтите и вы так свою… впрочем, вам не для чего; у вас так еще много будет разных «
часов» и «мгновений».
— Столько же, сколько у тебя; даю тебе великое слово мое, ни
часу более,
как у тебя!
Вот видите, я пред вами, столького от вас ожидая, ничего не потаю: ну да, у меня уже давно эта идейка об огне созревала, так
как она столь народна и популярна; но ведь я берег ее на критический
час, на то драгоценное мгновение, когда мы все встанем и…
Кириллов,
как всегда в этот
час, сидел на своем кожаном диване за чаем. Он не привстал навстречу, но как-то весь вскинулся и тревожно поглядел на входивших.
— Нет, я этого ничего не знаю и совсем не знаю, за что вы так рассердились, — незлобиво и почти простодушно ответил гость. — Я имею только передать вам нечто и за тем пришел, главное не желая терять времени. У вас станок, вам не принадлежащий и в котором вы обязаны отчетом,
как знаете сами. Мне велено потребовать от вас передать его завтра же, ровно в семь
часов пополудни, Липутину. Кроме того, велено сообщить, что более от вас ничего никогда не потребуется.
Зажигание дров, хождение на цыпочках, осматривание спящей, мечты в углу, потом опять осматривание спящей взяли много времени. Прошло два-три
часа. И вот в это-то время у Кириллова успели побывать Верховенский и Липутин. Наконец и он задремал в углу. Раздался ее стон; она пробудилась, она звала его; он вскочил
как преступник.
Тревожно взглянул он на
часы; было поздненько; и минут десять,
как тот ушел…
— К завтраму к двум
часам как раз в Устьеве праход застанете, — скрепила бабенка. Но Степан Трофимович упорно замолчал. Замолчали и вопрошатели. Мужик подергивал лошаденку; баба изредка и коротко перекидывалась с ним замечаниями. Степан Трофимович задремал. Он ужасно удивился, когда баба, смеясь, растолкала его и он увидел себя в довольно большой деревне у подъезда одной избы в три окна.
Там, в той комнате, уже есть приезжие, один пожилой человек и один молодой человек, да какая-то госпожа с детьми, а к завтраму полная изба наберется до двух
часов, потому что пароход, так
как два дня не приходил, так уж наверно завтра придет.
— Так, так, не забывай ни малейшей подробности, — ободрила Варвара Петровна. Наконец о том,
как поехали и
как Степан Трофимович всё говорил, «уже совсем больные-с», а здесь всю жизнь, с самого первоначалу, несколько даже
часов рассказывали.
— Совсем не mais, вовсе не mais! — воскликнула Варвара Петровна, срываясь со стула. — Батюшка, — обратилась она к священнику, — это, это такой человек, это такой человек… его через
час опять переисповедать надо будет! Вот
какой это человек!