Неточные совпадения
Я бы желала,
чтобы вы получше одевались, Степан Трофимович; вы с каждым днем становитесь
так неряшливы…
— Это всё оттого они
так угрюмы сегодня, — ввернул вдруг Липутин, совсем уже выходя из комнаты и,
так сказать, налету, — оттого, что с капитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкин ежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящей казацкой-с, по утрам и по вечерам.
Так Алексей Нилыч в том же доме флигель даже заняли,
чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.
— Ах, как жаль! — воскликнул Липутин с ясною улыбкой. — А то бы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с тем намерением,
чтобы сообщить, хотя вы, впрочем, наверно уж и сами слышали. Ну, да уж в другой раз, Алексей Нилыч
так торопятся… До свиданья-с. С Варварой Петровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мной посылала, просто умора. До свиданья-с.
Тут уж совершенно замялись,
так что даже переждали полную минутку, и вдруг покраснели. Я перепугался. Начинают опять не то
чтобы трогательным, к ним это нейдет, а
таким внушительным очень тоном...
— Я еще его не поил-с, да и денег
таких он не стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат, не знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет, то и я его напою, и именно
чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
— Ах, простите, пожалуйста, я совсем не то слово сказала; вовсе не смешное, а
так… (Она покраснела и сконфузилась.) Впрочем, что же стыдиться того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса
чтобы вы у нас были. Боже, сколько мы будем говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем,понимаете?
— Mon ami, я совсем потерял мою нитку… Lise… я люблю и уважаю этого ангела по-прежнему; именно по-прежнему; но, мне кажется, они ждали меня обе, единственно
чтобы кое-что выведать, то есть попросту вытянуть из меня, а там и ступай себе с богом… Это
так.
Почему Прасковье непременно
так хочется,
чтобы Nicolas оказался сумасшедшим?
— Но, mon cher, не давите же меня окончательно, не кричите на меня; я и то весь раздавлен, как… как таракан, и, наконец, я думаю, что всё это
так благородно. Предположите, что там что-нибудь действительно было… en Suisse [в Швейцарии (фр.).]… или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно,
чтобы… enfin,
чтобы не помешать сердцам и не стать столбом на их дороге… Я единственно из благородства.
— Один, один он мне остался теперь, одна надежда моя! — всплеснул он вдруг руками, как бы внезапно пораженный новою мыслию, — теперь один только он, мой бедный мальчик, спасет меня и — о, что же он не едет! О сын мой, о мой Петруша… и хоть я недостоин названия отца, а скорее тигра, но… laissez-moi, mon ami, [оставьте меня, мой друг (фр.).] я немножко полежу,
чтобы собраться с мыслями. Я
так устал,
так устал, да и вам, я думаю, пора спать, voyez-vous, [вы видите (фр.).] двенадцать часов…
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще не показала maman,
чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему.
Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и
так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить,
чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
Он смотрел
так, как будто ждал разрушения мира, и не то
чтобы когда-нибудь, по пророчествам, которые могли бы и не состояться, а совершенно определенно, так-этак послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого.
— Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, «
чтобы испробовать на себе жизнь американского рабочего и
таким образом личнымопытом проверить на себе состояние человека в самом тяжелом его общественном положении». Вот с какою целию мы отправились.
— И я вас, душа моя, в первый только раз теперь увидала, хотя давно уже с любопытством желала познакомиться, потому что в каждом жесте вашем вижу воспитание, — с увлечением прокричала Марья Тимофеевна. — А что мой лакей бранится,
так ведь возможно ли,
чтобы вы у него деньги взяли,
такая воспитанная и милая? Потому что вы милая, милая, милая, это я вам от себя говорю! — с восторгом заключила она, махая пред собою своею ручкой.
— Нет, не басню Крылова хочу я прочесть, а мою басню, собственную, мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я не до
такой степени уже необразован и развращен,
чтобы не понимать, что Россия обладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте. Вы вот спрашиваете, сударыня: «Почему?» Ответ на дне этой басни, огненными литерами!
«Вы, говорит, нарочно выбрали самое последнее существо, калеку, покрытую вечным позором и побоями, — и вдобавок зная, что это существо умирает к вам от комической любви своей, — и вдруг вы нарочно принимаетесь ее морочить, единственно для того,
чтобы посмотреть, что из этого выйдет!» Чем, наконец,
так особенно виноват человек в фантазиях сумасшедшей женщины, с которой, заметьте, он вряд ли две фразы во всё время выговорил!
— Это, положим, не совсем
так, но скажите, неужели Nicolas,
чтобы погасить эту мечту в этом несчастном организме (для чего Варвара Петровна тут употребила слово «организм», я не мог понять), неужели он должен был сам над нею смеяться и с нею обращаться, как другие чиновники? Неужели вы отвергаете то высокое сострадание, ту благородную дрожь всего организма, с которою Nicolas вдруг строго отвечает Кириллову: «Я не смеюсь над нею». Высокий, святой ответ!
— Степан Трофимович
так и написал вам, что женится на «чужих грехах, совершенных в Швейцарии», и
чтобы вы летели «спасать его», этими самыми выражениями? — подошла вдруг Варвара Петровна, вся желтая, с искривившимся лицом, со вздрагивающими губами.
Говорили даже по уголкам, что у нас, может быть, будет убийство, что Ставрогин не таков,
чтобы снести
такую обиду, и убьет Шатова, но таинственно, как в корсиканской вендетте.
Когда очень уж солидные и сдержанные люди на этот слух улыбались, благоразумно замечая, что человек, живущий скандалами и начинающий у нас с флюса, не похож на чиновника, то им шепотом замечали, что служит он не то чтоб официально, а,
так сказать, конфиденциально и что в
таком случае самою службой требуется,
чтобы служащий как можно менее походил на чиновника.
— Друг мой, настоящая правда всегда неправдоподобна, знаете ли вы это?
Чтобы сделать правду правдоподобнее, нужно непременно подмешать к ней лжи. Люди всегда
так и поступали. Может быть, тут есть, чего мы не понимаем. Как вы думаете, есть тут, чего мы не понимаем, в этом победоносном визге? Я бы желал,
чтобы было. Я бы желал.
Не беспокойтесь, не беспокойтесь, я не сержусь и вовсе не для того определил себя в
таком виде,
чтобы вызвать ваши обратные похвалы: «Нет, дескать, вы не бездарны, нет, дескать, вы умны»…
— То есть именно
так рассказали,
чтобы оставить сомнение и выказать нашу стачку и подтасовку, тогда как стачки не было, и я вас ровно ни о чем не просил.
— Именно, именно! — как бы в восторге подхватил Петр Степанович. — Я именно
так и делал,
чтобы вы всю пружину эту заметили; я ведь для вас, главное, и ломался, потому что вас ловил и хотел компрометировать. Я, главное, хотел узнать, в какой степени вы боитесь.
— Я потому
так, — прокричал он скороговоркой, — что ведь Шатов, например, тоже не имел права рисковать тогда жизнью в воскресенье, когда к вам подошел,
так ли? Я бы желал,
чтобы вы это заметили.
— Я за ваше падение… за ложь. Я не для того подходил,
чтобы вас наказать; когда я подходил, я не знал, что ударю… Я за то, что вы
так много значили в моей жизни… Я…
— Н-нет… Я не очень боюсь… Но ваше дело совсем другое. Я вас предупредил,
чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что опасность грозит от дураков; дело не в их уме: и не на
таких, как мы с вами, у них подымалась рука. А впрочем, четверть двенадцатого, — посмотрел он на часы и встал со стула, — мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.
— Крестили Федором Федоровичем; доселе природную родительницу нашу имеем в здешних краях-с, старушку божию, к земле растет, за нас ежедневно день и нощь бога молит,
чтобы таким образом своего старушечьего времени даром на печи не терять.
Окромя того, Петр Степанович паспортом по всей Расее,
чтобы примерно купеческим, облагонадеживают,
так тоже вот ожидаю их милости.
—
Чтобы по приказанию, то этого не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с тех пор день не ел, другой погодил, а на третий опять не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел…
Так вот не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся.
— Они не то
чтобы пообещали-с, а говорили на словах-с, что могу, пожалуй, вашей милости пригодиться, если полоса
такая, примерно, выйдет, но в чем, собственно, того не объяснили,
чтобы в точности, потому Петр Степанович меня, примером, в терпении казацком испытывают и доверенности ко мне никакой не питают.
— И при этом дождь и
такое интересное расстояние… Часов у меня нет, а из окна одни огороды,
так что… отстаешь от событий… но, собственно, не в ропот, потому и не смею, не смею, а единственно лишь от нетерпения, снедаемого всю неделю,
чтобы наконец… разрешиться.
— Я-с. Еще со вчерашнего дня, и всё, что мог,
чтобы сделать честь… Марья же Тимофеевна на этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное,
так как вы здесь хозяин, а не я, а я,
так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это последнее достояние мое! — докончил он умилительно.
— Многого я вовсе не знал, — сказал он, — разумеется, с вами всё могло случиться… Слушайте, — сказал он, подумав, — если хотите, скажите им, ну, там кому знаете, что Липутин соврал и что вы только меня попугать доносом собирались, полагая, что я тоже скомпрометирован, и
чтобы с меня
таким образом больше денег взыскать… Понимаете?
— Николай Всеволодович, голубчик, неужто же мне угрожает
такая опасность? Я только вас и ждал,
чтобы вас спросить.
— А вы что
такое, чтоб я с вами ехала? Сорок лет сряду с ним на горе сиди — ишь подъехал. И какие, право, люди нынче терпеливые начались! Нет, не может того быть,
чтобы сокол филином стал. Не таков мой князь! — гордо и торжественно подняла она голову.
— Нисколько! — воротился Кириллов,
чтобы пожать руку. — Если мне легко бремя, потому что от природы, то, может быть, вам труднее бремя, потому что
такая природа. Очень нечего стыдиться, а только немного.
— Я не
так выразилась. Бог свидетель, я чрезвычайно желала бы,
чтобы вы никогда во мне не нуждались.
— Слушайте, Даша, я теперь всё вижу привидения. Один бесенок предлагал мне вчера на мосту зарезать Лебядкина и Марью Тимофеевну,
чтобы порешить с моим законным браком, и концы
чтобы в воду. Задатку просил три целковых, но дал ясно знать, что вся операция стоить будет не меньше как полторы тысячи. Вот это
так расчетливый бес! Бухгалтер! Ха-ха!
Я догадался, что он достал и изучаетроман единственно с тою целью,
чтобы в случае несомненного столкновения с «визжавшими» знать заранее их приемы и аргументы по самому их «катехизису» и,
таким образом приготовившись, торжественно их всех опровергнуть в ее глазах.
— То есть они ведь вовсе в тебе не
так нуждаются. Напротив, это
чтобы тебя обласкать и тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж само собою, ты не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, — ухмыльнулся он, — у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но послушай, однако, надо,
чтобы не
так скучно. У тебя там что, испанская история, что ли? Ты мне дня за три дай просмотреть, а то ведь усыпишь, пожалуй.
Видите, надо,
чтобы все эти учреждения — земские ли, судебные ли — жили,
так сказать, двойственною жизнью, то есть надобно, чтоб они были (я согласен, что это необходимо), ну, а с другой стороны, надо, чтоб их и не было.
— Я потребую! — вскипел фон Лембке и вскочил даже с места. Кто он,
чтобы так его опасаться, и кто я,
чтобы не сметь ничего сделать?
Но все-таки требовалось,
чтобы хоть к празднику Андрей Антонович стал посветлее.
Признаться, мне пришлось-таки из-за вас язык поточить; но теперь, кажется, и они согласны, с тем, разумеется,
чтобы вы сдали типографию и все бумаги.
Пошли они, разумеется, из великодушного стыда,
чтобы не сказали потом, что они не посмели пойти; но все-таки Петр Верховенский должен бы был оценить их благородный подвиг и по крайней мере рассказать им в награждение какой-нибудь самый главный анекдот.
— Я только хотел заявить, — заволновался гимназист ужасно, — что предрассудки хотя, конечно, старая вещь и надо истреблять, но насчет именин все уже знают, что глупости и очень старо,
чтобы терять драгоценное время, и без того уже всем светом потерянное,
так что можно бы употребить свое остроумие на предмет более нуждающийся…
— Почему же вздор-с? — тотчас же подхватил хромой, как будто
так и ждал от него первого слова,
чтобы вцепиться.
— Вы из нас вытянули ответ на готовность к немедленному действию, а какие, однако же, права вы имели
так поступать? Какие полномочия,
чтобы задавать
такие вопросы?
— Он здесь у вас припасен, вероятно,
чтобы слышать наш торг или видеть даже деньги в руках, ведь
так? — спросил Ставрогин и, не дожидаясь ответа, пошел вон из дому. Верховенский нагнал его у ворот почти в сумасшествии.