Но старшие и опытнейшие из
братии стояли на своем, рассуждая, что «кто искренно вошел в эти стены, чтобы спастись, для тех все эти послушания и подвиги окажутся несомненно спасительными и принесут им великую пользу; кто же, напротив, тяготится и ропщет, тот все равно как бы и не инок и напрасно только пришел в монастырь, такому место в миру.
Неточные совпадения
Кроме того, ожидал,
стоя в уголку (и все время потом оставался
стоя), молодой паренек, лет двадцати двух на вид, в статском сюртуке, семинарист и будущий богослов, покровительствуемый почему-то монастырем и
братиею.
За плетнем в соседском саду, взмостясь на что-то,
стоял, высунувшись по грудь,
брат его Дмитрий Федорович и изо всех сил делал ему руками знаки, звал его и манил, видимо боясь не только крикнуть, но даже сказать вслух слово, чтобы не услышали. Алеша тотчас подбежал к плетню.
—
Брат,
постой, — с чрезвычайным беспокойством опять прервал Алеша, — ведь тут все-таки одно дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь ты жених, ведь ты все-таки жених? Как же ты хочешь порвать, если она, невеста, не хочет?
Надо всем
стоял, как гора, главный, роковой и неразрешимый вопрос: чем кончится у отца с
братом Дмитрием пред этою страшною женщиной?
И вспомнил я тут моего
брата Маркела и слова его пред смертью слугам: «Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, за что меня любите, да и
стою ли я, чтобы служить-то мне?» — «Да,
стою ли», — вскочило мне вдруг в голову.
Но озарила меня тогда вдруг мысль моего милого
брата, которую слышал от него в детстве моем: «
Стою ли я того и весь-то, чтобы мне другой служил, а чтоб я, за нищету и темноту его, им помыкал?» И подивился я тогда же, сколь самые простые мысли, воочию ясные, поздно появляются в уме нашем.
— Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел — для тебя, старик, для тебя. Она у него
стояла даром, от
брата ему досталась, я и выменял ему на книжку, из папина шкафа: «Родственник Магомета, или Целительное дурачество». Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще цензуры не было, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил…
— Отопри же, отопри ему. На дворе метель, а он
брат твой. Monsieur, sait-il le temps qu’il fait? C’est а ne pas mettre un chien dehors… [Известно ли мсье, какая
стоит погода? В такую погоду и собаку на двор не выгоняют… (фр.)]
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном.
Брат стоял у стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
По берегам зеленый лопух, схваченный водою, тянулся из нее, тревожно размахивая не потонувшими еще верхушками, между тем как в нескольких шагах, на большой глубине, и лопух, и мать-мачеха, и вся зеленая
братия стояли уже безропотно и тихо…
И Вера Семеновна опять залилась слезами.
Брат стоял перед ней, глядел на ее вздрагивающие плечи и думал. Думал он не о муках одиночества, какое переживает всякий начинающий мыслить по-новому, по-своему, не о страданиях, какие неизбежны при серьезном душевном перевороте, а о своей оскорбленной программе, о своем уязвленном авторском чувстве.
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай,
брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо не готово.
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него
стояла Таня с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее
брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
Левин вошел в залу, получил беленький шарик и вслед за
братом Сергеем Ивановичем подошел к столу, у которого
стоял с значительным и ироническим лицом, собирая в кулак бороду и нюхая ее, Свияжский.
— Нет, право забыл. Или я во сне видел?
Постой,
постой! Да что ж сердиться! Если бы ты, как я вчера, выпил четыре бутылки на
брата, ты бы забыл, где ты лежишь.
Постой, сейчас вспомню!
—
Стой! — закричал Петрицкий уже уходившему Вронскому. —
Брат твой оставил письмо тебе и записку.
Постой, где они?