Неточные совпадения
С
братом Дмитрием Федоровичем он сошелся скорее и ближе,
хотя тот приехал позже, чем с другим (единоутробным)
братом своим, Иваном Федоровичем.
Он ужасно интересовался узнать
брата Ивана, но вот тот уже жил два месяца, а они хоть и виделись довольно часто, но все еще никак не сходились: Алеша был и сам молчалив и как бы ждал чего-то, как бы стыдился чего-то, а
брат Иван,
хотя Алеша и подметил вначале на себе его длинные и любопытные взгляды, кажется, вскоре перестал даже и думать о нем.
Дмитрий задумался, потому что ничего не мог припомнить, что бы такое ему обещал, ответил только письмом, что изо всех сил себя сдержит «пред низостью», и
хотя глубоко уважает старца и
брата Ивана, но убежден, что тут или какая-нибудь ему ловушка, или недостойная комедия.
Тут,
брат, презрение не помогает,
хотя бы он и презирал Грушеньку.
—
Брат, постой, — с чрезвычайным беспокойством опять прервал Алеша, — ведь тут все-таки одно дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь ты жених, ведь ты все-таки жених? Как же ты
хочешь порвать, если она, невеста, не
хочет?
—
Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне, а та сейчас ей бросила в глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком продавать ходили!»
Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что
брат точно рад унижению Катерины Ивановны,
хотя, конечно, того быть не могло.
Он только что теперь обратил внимание,
хотя Алеша рассказал все давеча зараз, и обиду и крик Катерины Ивановны: «Ваш
брат подлец!» — Да, в самом деле, может быть, я и рассказал Грушеньке о том «роковом дне», как говорит Катя.
Хотя обдорский монашек после сего разговора воротился в указанную ему келейку, у одного из
братий, даже в довольно сильном недоумении, но сердце его несомненно все же лежало больше к отцу Ферапонту, чем к отцу Зосиме.
— И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя с Алешей, — я вам ничего не
хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит вашего
брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что любит вашего
брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
Она задыхалась. Она, может быть, гораздо достойнее, искуснее и натуральнее
хотела бы выразить свою мысль, но вышло слишком поспешно и слишком обнаженно. Много было молодой невыдержки, многое отзывалось лишь вчерашним раздражением, потребностью погордиться, это она почувствовала сама. Лицо ее как-то вдруг омрачилось, выражение глаз стало нехорошо. Алеша тотчас же заметил все это, и в сердце его шевельнулось сострадание. А тут как раз подбавил и
брат Иван.
— Да я и сам не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том, что вы
брата Дмитрия, может быть, совсем не любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может быть, не любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только чтит… Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто здесь правды не
хочет сказать…
— Клянусь, — воскликнул Алеша, —
брат вам самым искренним образом, самым полным, выразит раскаяние,
хотя бы даже на коленях на той самой площади… Я заставлю его, иначе он мне не
брат!
В чем именно состояла катастрофа и что
хотел бы он сказать сию минуту
брату, может быть, он и сам бы не определил.
План его состоял в том, чтобы захватить
брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть, как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «Если же его там нет, — думал Алеша, — то, не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке
хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем, не рассуждал слишком много о подробностях плана, но он решил его исполнить,
хотя бы пришлось и в монастырь не попасть сегодня…
— С чего
хочешь, с того и начинай, хоть с «другого конца». Ведь ты вчера у отца провозгласил, что нет Бога, — пытливо поглядел на
брата Алеша.
Похоже было на то, как вчера ушел от Алеши
брат Дмитрий,
хотя вчера было совсем в другом роде.
Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о
брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того,
хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь.
Впоследствии начались в доме неурядицы, явилась Грушенька, начались истории с
братом Дмитрием, пошли хлопоты — говорили они и об этом, но
хотя Смердяков вел всегда об этом разговор с большим волнением, а опять-таки никак нельзя было добиться, чего самому-то ему тут желается.
Вам же, милые гости,
хочу я поведать о сем юноше,
брате моем, ибо не было в жизни моей явления драгоценнее сего, более пророческого и трогательного.
— Ишь ты чего
захотел! Нет,
брат, врешь.
— Как эксперта.
Хотят вывести, что
брат сумасшедший и убил в помешательстве, себя не помня, — тихо улыбнулся Алеша, — только
брат не согласится на это.
Ах да, представьте себе, и про меня написали, что я была «милым другом» вашего
брата, я не
хочу проговорить гадкое слово, представьте себе, ну представьте себе!
— Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может быть, самое главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. — Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему
брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью,
хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и не знала.
— Я
хочу себя разрушать. Тут есть один мальчик, он под рельсами пролежал, когда над ним вагоны ехали. Счастливец! Послушайте, теперь вашего
брата судят за то, что он отца убил, и все любят, что он отца убил.
—
Брат, — дрожащим голосом начал опять Алеша, — я сказал тебе это потому, что ты моему слову поверишь, я знаю это. Я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты! Слышишь, на всю жизнь. И это Бог положил мне на душу тебе это сказать,
хотя бы ты с сего часа навсегда возненавидел меня…
Главное, он чувствовал, что действительно был успокоен, и именно тем обстоятельством, что виновен не Смердяков, а
брат его Митя,
хотя, казалось бы, должно было выйти напротив.
—
Брат, сядь! — проговорил Алеша в испуге, — сядь, ради Бога, на диван. Ты в бреду, приляг на подушку, вот так.
Хочешь полотенце мокрое к голове? Может, лучше станет?
Это он про меня говорит, и вдруг говорит: «А знаешь, тебе хочется, чтоб они тебя похвалили: преступник, дескать, убийца, но какие у него великодушные чувства,
брата спасти
захотел и признался!» Вот это так уж ложь, Алеша! — вскричал вдруг Иван, засверкав глазами.
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что
брат мог убить с целью грабежа,
хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он считал их за недоданное ему, обманом отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Она, наконец, описала с чрезвычайною ясностью, которая так часто,
хотя и мгновенно, мелькает даже в минуты такого напряженного состояния, как Иван Федорович почти сходил с ума во все эти два месяца на том, чтобы спасти «изверга и убийцу», своего
брата.
Он
захотел доказать мне, что он благороден и что пусть я и люблю его
брата, но он все-таки не погубит его из мести и ревности.