Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь
духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит
в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
— То есть
в двух словах, — упирая на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, — по иным теориям, слишком выяснившимся
в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться
в государство, так как бы из низшего
в высший вид, чтобы затем
в нем исчезнуть, уступив науке,
духу времени и цивилизации.
Федор Павлович положил ему жалованье, и это жалованье Смердяков употреблял чуть не
в целости на платье, на помаду, на
духи и проч.
Вышел же Алеша из дома отца
в состоянии
духа разбитом и подавленном еще больше, чем давеча, когда входил к отцу.
— Святый
Дух в виде голубине?
Начали они его дразнить, воспрянул
в Илюше благородный
дух.
«Страшный и умный
дух,
дух самоуничтожения и небытия, — продолжает старик, — великий
дух говорил с тобой
в пустыне, и нам передано
в книгах, что он будто бы „искушал“ тебя.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного
духа бесследно утрачены
в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять
в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того,
в трех словах,
в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным
духом в пустыне?
Когда страшный и премудрый
дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя
в Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
О, ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас бы и искусил Господа, и веру
в него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный
дух, искушавший тебя.
Приняв этот третий совет могучего
духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем
в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей.
На закате дней своих он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного
духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить
в сносном порядке малосильных бунтовщиков, «недоделанные пробные существа, созданные
в насмешку».
И вот, убедясь
в этом, он видит, что надо идти по указанию умного
духа, страшного
духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению, и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть
в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
Наконец Иван Федорович
в самом скверном и раздраженном состоянии
духа достиг родительского дома и вдруг, примерно шагов за пятнадцать от калитки, взглянув на ворота, разом догадался о том, что его так мучило и тревожило.
— Так зачем же ты, — перебил он вдруг Смердякова, — после всего этого
в Чермашню мне советуешь ехать? Что ты этим хотел сказать? Я уеду, и у вас вот что произойдет. — Иван Федорович с трудом переводил
дух.
Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз,
в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив
дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.
Их было четверо: иеромонахи отец Иосиф и отец Паисий, иеромонах отец Михаил, настоятель скита, человек не весьма еще старый, далеко не столь ученый, из звания простого, но
духом твердый, нерушимо и просто верующий, с виду суровый, но проникновенный глубоким умилением
в сердце своем, хотя видимо скрывал свое умиление до какого-то даже стыда.
» Хотел я и еще продолжать, да не смог,
дух даже у меня захватило, сладостно, юно так, а
в сердце такое счастье, какого и не ощущал никогда во всю жизнь.
Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь
в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию Божьей, свободы
духа, а с нею и веселья духовного!
Без слуг невозможно
в миру, но так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее
духом, чем если бы был не слугой.
Все же то, что изречено было старцем собственно
в сии последние часы жизни его, не определено
в точности, а дано лишь понятие о
духе и характере и сей беседы, если сопоставить с тем, что приведено
в рукописи Алексея Федоровича из прежних поучений.
Но вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь
в том смысле, что ожидание тления и тлетворного
духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно малой веры и легкомыслия изрекшего вопрос сей.
Дело
в том, что от гроба стал исходить мало-помалу, но чем далее, тем более замечаемый тлетворный
дух, к трем же часам пополудни уже слишком явственно обнаружившийся и все постепенно усиливавшийся.
Вот почему и думаю я, что многие, заслышав тлетворный
дух от тела его, да еще
в такой скорости — ибо не прошло еще и дня со смерти его, были безмерно обрадованы; равно как из преданных старцу и доселе чтивших его нашлись тотчас же таковые, что были сим событием чуть не оскорблены и обижены лично.
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что «не везде ведь это и так» и что не догмат же какой
в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что
в самых даже православных странах, на Афоне например,
духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы
в земле и даже истлеют
в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого Господь славы, — вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и
в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
Он остановился и вдруг спросил себя: «Отчего сия грусть моя даже до упадка
духа?» — и с удивлением постиг тотчас же, что сия внезапная грусть его происходит, по-видимому, от самой малой и особливой причины: дело
в том, что
в толпе, теснившейся сейчас у входа
в келью, заприметил он между прочими волнующимися и Алешу и вспомнил он, что, увидав его, тотчас же почувствовал тогда
в сердце своем как бы некую боль.
Но и эта мысль о тлетворном
духе, казавшаяся ему еще только давеча столь ужасною и бесславною, не подняла теперь
в нем давешней тоски и давешнего негодования.
Он был именно такого свойства ревнивец, что
в разлуке с любимою женщиной тотчас же навыдумывал бог знает каких ужасов о том, что с нею делается и как она ему там «изменяет», но, прибежав к ней опять, потрясенный, убитый, уверенный уже безвозвратно, что она успела-таки ему изменить, с первого же взгляда на ее лицо, на смеющееся, веселое и ласковое лицо этой женщины, — тотчас же возрождался
духом, тотчас же терял всякое подозрение и с радостным стыдом бранил себя сам за ревность.
— Знаю, знаю, что вы
в горячке, все знаю, вы и не можете быть
в другом состоянии
духа, и что бы вы ни сказали, я все знаю наперед. Я давно взяла вашу судьбу
в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее… О, поверьте, что я опытный душевный доктор, Дмитрий Федорович.
Пришел
в трактир он
в сквернейшем расположении
духа и тотчас же начал партию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг заговорил с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех, сам видел, и что он опять укатил кутить
в Мокрое с Грушенькой. Это было принято почти с неожиданным любопытством слушателями. И все они заговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
В сквернейшем расположении
духа направился он прямо к себе домой и вдруг вспомнил про Феню: «Э, черт, вот бы давеча расспросить ее, — подумал он
в досаде, — все бы и знал».
— Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту
в руки! — надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. — Чего ты, пан? Не веришь? Не все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты и воротишься к ней завтра же… Да теперь и нет у меня всех трех тысяч, у меня
в городе дома лежат, — лепетал Митя, труся и падая
духом с каждым своим словом, — ей-богу, лежат, спрятаны…
Одним словом, началось нечто беспорядочное и нелепое, но Митя был как бы
в своем родном элементе, и чем нелепее все становилось, тем больше он оживлялся
духом.
— По-моему, господа, по-моему, вот как было, — тихо заговорил он, — слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога,
дух ли светлый облобызал меня
в то мгновение — не знаю, но черт был побежден. Я бросился от окна и побежал к забору… Отец испугался и
в первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил от окна — я это очень помню. А я через сад к забору… вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе…
Был он смелый мальчишка, «ужасно сильный», как пронеслась и скоро утвердилась молва о нем
в классе, был ловок, характера упорного,
духа дерзкого и предприимчивого.
Эта докторша была одних лет с Анной Федоровной и большая ее приятельница, сам же доктор вот уже с год заехал куда-то сперва
в Оренбург, а потом
в Ташкент, и уже с полгода как от него не было ни слуху ни
духу, так что если бы не дружба с госпожою Красоткиной, несколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она решительно бы истекла от этого горя слезами.
Перезвон бежал
в веселейшем настроении
духа, уклоняясь беспрестанно направо и налево где-нибудь что-нибудь понюхать.
Почувствовал я это
в ту минуту, только уж жажда эта меня всего захватила, ажно
дух занялся.
Рассказчик остановился. Иван все время слушал его
в мертвенном молчании, не шевелясь, не спуская с него глаз. Смердяков же, рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но больше косился
в сторону. Кончив рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил
дух. На лице его показался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.
Духи не замерзают, но уж когда воплотился, то… словом, светренничал, и пустился, а ведь
в пространствах-то этих,
в эфире-то,
в воде-то этой, яже бе над твердию, — ведь это такой мороз… то есть какое мороз — это уж и морозом назвать нельзя, можешь представить: сто пятьдесят градусов ниже нуля!
Пан Муссялович вставлял страшно много польских слов
в свои фразы и, видя, что это только возвышает его
в глазах председателя и прокурора, возвысил наконец свой
дух окончательно и стал уже совсем говорить по-польски.
Он упал на свое место, ломая руки
в отчаянии. Прокурор и защитник стали предлагать перекрестные вопросы, главное
в том смысле: «что, дескать, побудило вас давеча утаить такой документ и показывать прежде совершенно
в другом
духе и тоне?»
«Что будет там?», без признаков этих вопросов, как будто эта статья о
духе нашем и о всем, что ждет нас за гробом, давно похерена
в их природе, похоронена и песком засыпана.
Подозрение, что она здесь, с ним, с соперником его,
в его объятиях и, может быть, смеется над ним
в эту минуту, — захватывает ему
дух.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот
в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно
в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас
в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих,
в каком он был состоянии
духа,
в состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова
в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
— За то и любила тебя, что ты сердцем великодушен! — вырвалось вдруг у Кати. — Да и не надо тебе мое прощение, а мне твое; все равно, простишь аль нет, на всю жизнь
в моей душе язвой останешься, а я
в твоей — так и надо… — она остановилась перевести
дух.
— Буду любить и… знаешь, Катя, — переводя
дух на каждом слове, заговорил и Митя, — знаешь, я тебя, пять дней тому,
в тот вечер любил… Когда ты упала, и тебя понесли… Всю жизнь! Так и будет, так вечно будет…