Неточные совпадения
— Брат, постой, — с чрезвычайным беспокойством опять прервал Алеша, — ведь
тут все-таки одно
дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь ты жених, ведь ты все-таки жених? Как же ты хочешь порвать, если она, невеста, не хочет?
— Ее. У этих шлюх, здешних хозяек, нанимает каморку Фома. Фома из наших мест, наш бывший солдат. Он у них прислуживает, ночью сторожит, а
днем тетеревей ходит стрелять, да тем и живет. Я у него
тут и засел; ни ему, ни хозяйкам секрет не известен, то есть что я здесь сторожу.
Ел он, как говорили (да оно и правда было), всего лишь по два фунта хлеба в три
дня, не более; приносил ему их каждые три
дня живший
тут же на пасеке пасечник, но даже и с этим прислуживавшим ему пасечником отец Ферапонт тоже редко когда молвил слово.
Дело в том, что
тут для Алеши разрешалось теперь одно из его сомнений, одна беспокойная загадка, с некоторого времени его мучившая.
Но, черт возьми, не могу же я в самом
деле оставаться
тут у них сторожем?
Кончается тем, что она вымаливает у Бога остановку мук на всякий год от Великой Пятницы до Троицына
дня, а грешники из ада
тут же благодарят Господа и вопиют к нему: «Прав ты, Господи, что так судил».
Тут дело в том только, что старику надо высказаться, что наконец за все девяносто лет он высказывается и говорит вслух то, о чем все девяносто лет молчал.
Иван Федорович, однако, и
тут долго не понимал этой настоящей причины своего нараставшего отвращения и наконец только лишь в самое последнее время успел догадаться, в чем
дело.
— От этого самого страху-с. И как же бы я посмел умолчать пред ними-с? Дмитрий Федорович каждый
день напирали: «Ты меня обманываешь, ты от меня что скрываешь? Я тебе обе ноги сломаю!»
Тут я им эти самые секретные знаки и сообщил, чтобы видели по крайности мое раболепие и тем самым удостоверились, что их не обманываю, а всячески им доношу.
— Я говорил, вас жалеючи. На вашем месте, если бы только
тут я, так все бы это
тут же бросил… чем у такого
дела сидеть-с… — ответил Смердяков, с самым открытым видом смотря на сверкающие глаза Ивана Федоровича. Оба помолчали.
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе
день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то
дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих
делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь.
Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
— «Да чего годы, чего месяцы! — воскликнет, бывало, — что
тут дни-то считать, и одного
дня довольно человеку, чтобы все счастие узнать.
Тут Творец, как и в первые
дни творения, завершая каждый
день похвалою: «Хорошо то, что я сотворил», — смотрит на Иова и вновь хвалится созданием своим.
Замечу
тут, что хотя о поединке нашем все вслух тогда говорили, но начальство это
дело закрыло, ибо противник мой был генералу нашему близким родственником, а так как
дело обошлось без крови, а как бы в шутку, да и я, наконец, в отставку подал, то и повернули действительно в шутку.
Начальство и суд не могли не дать хода
делу, но приостановились и они: хотя представленные вещи и письма и заставили размышлять, но решено было и
тут, что если сии документы и оказались бы верными, то все же окончательное обвинение не могло бы быть произнесено на основании только сих документов.
Веришь ли тому: никто-то здесь не смеет сказать и подумать, чтоб к Аграфене Александровне за худым этим
делом прийти; старик один только
тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас венчал, зато из других — никто.
Странное
дело: казалось бы, что
тут при таком решении, кроме отчаяния, ничего уже более для него не оставалось; ибо где взять вдруг такие деньги, да еще такому голышу, как он?
— Видите, сударь, нам такие
дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите,
тут есть один человек, вот к нему обратитесь…
— Знаю, что по наиважнейшему
делу, Дмитрий Федорович,
тут не предчувствия какие-нибудь, не ретроградные поползновения на чудеса (слышали про старца Зосиму?),
тут,
тут математика: вы не могли не прийти, после того как произошло все это с Катериной Ивановной, вы не могли, не могли, это математика.
Странное
дело: в его сердце вдруг закипела какая-то бессмысленная и чудная досада на то, что ее
тут нет.
Митя болезненно нахмурился: что, в самом
деле, он прилетит… с такими чувствами… а они спят… спит и она, может быть,
тут же… Злое чувство закипело в его сердце.
Тут следовал самый нецензурный стишок, пропетый совершенно откровенно и произведший фурор в слушавшей публике. Кончилось наконец
дело на купце...
— Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите, не потому, чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что все это плевое
дело и совершенные пустяки, а потому не скажу, что
тут принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь. Вот мой принцип. Ваш вопрос до
дела не относится, а все, что до
дела не относится, есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому — не скажу.
— Ночью пир горой. Э, черт, господа, кончайте скорей. Застрелиться я хотел наверно, вот
тут недалеко, за околицей, и распорядился бы с собою часов в пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина написал, когда пистолет зарядил. Вот она бумажка, читайте. Не для вас рассказываю! — прибавил он вдруг презрительно. Он выбросил им на стол бумажку из жилетного своего кармана; следователи прочли с любопытством и, как водится, приобщили к
делу.
— И так далее, господа, и так далее! Довольно, слышал эту рацею и прежде! — опять оборвал Митя, — сам понимаю, какой важности
дело и что
тут самый существенный пункт, а все-таки не скажу.
Видите,
тут все этот старик, покойник, он все Аграфену Александровну смущал, а я ревновал, думал тогда, что она колеблется между мною и им; вот и думаю каждый
день: что, если вдруг с ее стороны решение, что, если она устанет меня мучить и вдруг скажет мне: «Тебя люблю, а не его, увози меня на край света».
Но
тут маменька Коли бросилась молить начальство за своего мальчика и кончила тем, что его отстоял и упросил за него уважаемый и влиятельный учитель Дарданелов, и
дело оставили втуне, как не бывшее вовсе.
— Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать, — так и вспыхнул он, — а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему
тут мои лета?
Дело в том, каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда ли?
— Об этом после, теперь другое. Я об Иване не говорил тебе до сих пор почти ничего. Откладывал до конца. Когда эта штука моя здесь кончится и скажут приговор, тогда тебе кое-что расскажу, все расскажу. Страшное
тут дело одно… А ты будешь мне судья в этом
деле. А теперь и не начинай об этом, теперь молчок. Вот ты говоришь об завтрашнем, о суде, а веришь ли, я ничего не знаю.
Видишь,
тут дело совести,
дело высшей совести — тайна столь важная, что я справиться сам не смогу и все отложил до тебя.
Тут, конечно, было и в самом
деле много лжи, и это всего более раздражало Ивана Федоровича… но все это потом.
— Как же это нет-с? Следовало, напротив, за такие мои тогдашние слова вам, сыну родителя вашего, меня первым
делом в часть представить и выдрать-с… по крайности по мордасам
тут же на месте отколотить, а вы, помилуйте-с, напротив, нимало не рассердимшись, тотчас дружелюбно исполняете в точности по моему весьма глупому слову-с и едете, что было вовсе нелепо-с, ибо вам следовало оставаться, чтобы хранить жизнь родителя… Как же мне было не заключить?
Совсем другое
тут Дмитрий Федорович: они об пакете только понаслышке знали, его самого не видели, и вот как достали его примерно будто из-под тюфяка, то поскорее распечатали его
тут же, чтобы справиться: есть ли в нем в самом
деле эти самые деньги?
— «Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый
день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и
тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и
тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»
Я ведь знаю,
тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись, в чем
дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и журналам, потому что кто ж на них тогда станет подписываться.
Я видел сам, как в конце залы, за эстрадой, была временно и наскоро устроена особая загородка, в которую впустили всех этих съехавшихся юристов, и они почли себя даже счастливыми, что могли
тут хоть стоять, потому что стулья, чтобы выгадать место, были из этой загородки совсем вынесены, и вся набравшаяся толпа простояла все «
дело» густо сомкнувшеюся кучей, плечом к плечу.
У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое
дело будет отдано на роковое решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет
тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В самом
деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных, были люди мелкие, малочиновные, седые — один только из них был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие на мелком жалованье, имевшие, должно быть, старых жен, которых никуда нельзя показать, и по куче детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни одной книги.
Всем, может быть, стало понятно еще с самых первых шагов, что это совсем даже и не спорное
дело, что
тут нет сомнений, что, в сущности, никаких бы и прений не надо, что прения будут лишь только для формы, а что преступник виновен, виновен явно, виновен окончательно.
Вот в этом и
дело: не в трех тысячах, не в сумме собственно заключался предмет постоянного и исступленного озлобления подсудимого, а в том, что была
тут особая причина, возбуждавшая его гнев.
Видевшие и слышавшие подсудимого в этот месяц почувствовали наконец, что
тут уже могут быть не одни крики и угрозы отцу, но что при таком исступлении угрозы, пожалуй, перейдут и в
дело.
Конечно, подкупать нечестно даже и в этом случае, но
тут уже я судить ни за что не возьмусь, потому, собственно, что если б мне, например, Иван и Катя поручили в этом
деле для тебя орудовать, то я, знаю это, пошел бы и подкупил; это я должен тебе всю правду сказать.