Неточные совпадения
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он
заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него
есть где-то в доме маленький сын.
Случалось, что через час после обиды он отвечал обидчику или сам с ним
заговаривал с таким доверчивым и ясным видом, как будто ничего и не
было между ними вовсе.
— Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, —
заговорил вдруг старец, и все разом к нему обратились, — ведь если бы теперь не
было Христовой церкви, то не
было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то
есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
— Так я и знал, что он тебе это не объяснит. Мудреного тут, конечно, нет ничего, одни бы, кажись, всегдашние благоглупости. Но фокус
был проделан нарочно. Вот теперь и
заговорят все святоши в городе и по губернии разнесут: «Что, дескать, сей сон означает?» По-моему, старик действительно прозорлив: уголовщину пронюхал. Смердит у вас.
Впоследствии Федор Павлович клятвенно уверял, что тогда и он вместе со всеми ушел; может
быть, так именно и
было, никто этого не знает наверно и никогда не знал, но месяцев через пять или шесть все в городе
заговорили с искренним и чрезвычайным негодованием о том, что Лизавета ходит беременная, спрашивали и доискивались: чей грех, кто обидчик?
— Нет, нет, я только теперь перекрещу тебя, вот так, садись. Ну, теперь тебе удовольствие
будет, и именно на твою тему. Насмеешься. У нас валаамова ослица
заговорила, да как говорит-то, как говорит!
— А я насчет того-с, —
заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального солдата подвиг
был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не
было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
— Прежде всего отвечайте на вопрос, — быстро
заговорила она Алеше, — где это вы так себя изволили поранить? А потом уж я с вами
буду говорить совсем о другом. Ну!
— Н-ну!.. Вот! — прокричал
было он в изумлении, но вдруг, крепко подхватив Алешу под руку, быстро повлек его по тропинке, все еще ужасно опасаясь, что в том исчезнет решимость. Шли молча, Ракитин даже
заговорить боялся.
— Поляк он, ее офицер этот, —
заговорил он опять, сдерживаясь, — да и не офицер он вовсе теперь, он в таможне чиновником в Сибири служил где-то там на китайской границе, должно
быть, какой полячоночек мозглявенький. Место, говорят, потерял. Прослышал теперь, что у Грушеньки капитал завелся, вот и вернулся — в том и все чудеса.
Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же начал партию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг
заговорил с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех, сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое с Грушенькой. Это
было принято почти с неожиданным любопытством слушателями. И все они
заговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
Скакали уже почти час. Митя молчал, а Андрей, хотя и словоохотливый
был мужик, тоже не вымолвил еще ни слова, точно опасался
заговорить, и только живо погонял своих «одров», свою гнедую, сухопарую, но резвую тройку. Как вдруг Митя в страшном беспокойстве воскликнул...
— Вот он так всегда жмет, всегда так! — весело отозвалась, еще робко улыбаясь, Грушенька, кажется вдруг убедившаяся по виду Мити, что тот не
будет буянить, с ужасным любопытством и все еще с беспокойством в него вглядываясь.
Было что-то в нем чрезвычайно ее поразившее, да и вовсе не ожидала она от него, что в такую минуту он так войдет и так
заговорит.
— Ну вот, ну вот, экой ты! — укоризненно воскликнула Грушенька. — Вот он такой точно ходил ко мне, — вдруг
заговорит, а я ничего не понимаю. А один раз так же заплакал, а теперь вот в другой — экой стыд! С чего ты плачешь-то?
Было бы еще с чего? — прибавила она вдруг загадочно и с каким-то раздражением напирая на свое словечко.
— По-моему, господа, по-моему, вот как
было, — тихо
заговорил он, — слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение — не знаю, но черт
был побежден. Я бросился от окна и побежал к забору… Отец испугался и в первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил от окна — я это очень помню. А я через сад к забору… вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел на заборе…
Личико Илюшечки перекосилось. Он страдальчески посмотрел на Колю. Алеша, стоявший у дверей, нахмурился и кивнул
было Коле украдкой, чтобы тот не
заговаривал про Жучку, но тот не заметил или не захотел заметить.
— Илюшечка… голубчик… доктор сказал…
будешь здоров…
будем счастливы… доктор… —
заговорил было штабс-капитан.
Заговорит,
заговорит — ничего понимать не могу, думаю, это он об чем умном, ну я глупая, не понять мне, думаю; только стал он мне вдруг говорить про дитё, то
есть про дитятю какого-то, «зачем, дескать, бедно дитё?» «За дитё-то это я теперь и в Сибирь пойду, я не убил, по мне надо в Сибирь пойти!» Что это такое, какое такое дитё — ничегошеньки не поняла.
— Она теперь всю ночь молить Божию Матерь
будет, чтоб указала ей, как завтра на суде поступить, — резко и злобно
заговорил он вдруг опять.
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он считал их за недоданное ему, обманом отца, наследство и что,
будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог
заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
«Да если б и не
было пропущено, если б и все правда
была, — говорили даже самые почтенные наши дамы, — то и тогда еще неизвестно: очень ли благородно так поступить
было девушке, даже хоть бы спасая отца?» И неужели Катерина Ивановна, с ее умом, с ее болезненною проницательностью, не предчувствовала заранее, что так
заговорят?
Но у этого идиота промелькнуло одно весьма и весьма любопытное замечание, сделавшее бы честь и поумнее его наблюдателю, вот почему даже я об этом и
заговорил: «Если
есть, — сказал он мне, — который из сыновей более похожий на Федора Павловича по характеру, так это он, Иван Федорович!» На этом замечании я прерываю начатую характеристику, не считая деликатным продолжать далее.
Не так довольны
были только одни дамы, но все же и им понравилось красноречие, тем более что за последствия они совсем не боялись и ждали всего от Фетюковича: «наконец-то он
заговорит и, уж конечно, всех победит!» Все поглядывали на Митю; всю речь прокурора он просидел молча, сжав руки, стиснув зубы, потупившись.
Давеча я
был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель,
заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него в своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не
было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что
был пакет, а в нем деньги, и что, стало
быть, деньги
были ограблены подсудимым“.
О, Алеша знал и еще одну ужасную причину ее теперешней муки, как ни скрывала она ее от него во все эти дни после осуждения Мити; но ему почему-то
было бы слишком больно, если б она до того решилась пасть ниц, что
заговорила бы с ним сама, теперь, сейчас, и об этой причине.
Если же выходил из задумчивости и начинал говорить, то
заговаривал всегда как-то внезапно и непременно не о том, что действительно ему надо
было сказать.
—
Буду любить и… знаешь, Катя, — переводя дух на каждом слове,
заговорил и Митя, — знаешь, я тебя, пять дней тому, в тот вечер любил… Когда ты упала, и тебя понесли… Всю жизнь! Так и
будет, так вечно
будет…
Неточные совпадения
— Может
быть, для тебя нет. Но для других оно
есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. — В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о страданиях своих братий и
заговорил.
Перебирая предметы разговора такие, какие
были бы приятны Сергею Ивановичу и отвлекли бы его от разговора о Сербской войне и Славянского вопроса, о котором он намекал упоминанием о занятиях в Москве, Левин
заговорил о книге Сергея Ивановича.
Но прошла неделя, другая, третья, и в обществе не
было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости,
заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И в обществе, в особенности теперь занятом другим,
было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение месяца не
было ни слова о книге.
Сергей Иванович вздохнул и ничего не отвечал. Ему
было досадно, что она
заговорила о грибах. Он хотел воротить ее к первым словам, которые она сказала о своем детстве; но, как бы против воли своей, помолчав несколько времени, сделал замечание на ее последние слова.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче
будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, —
заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу
быть, может
быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто счастье жизни ее зависело от этого.