Неточные совпадения
Из воспоминаний
его младенчества, может быть, сохранилось нечто о нашем подгородном монастыре,
куда могла возить
его мать к обедне.
Ему вспомнились
его же собственные слова у старца: «Мне все так и кажется, когда я вхожу куда-нибудь, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, — так вот давай же я и в самом деле сыграю шута, потому что вы все до единого глупее и подлее меня».
Но глупый дьявол, который подхватил и нес Федора Павловича на
его собственных нервах куда-то все дальше и дальше в позорную глубину, подсказал
ему это бывшее обвинение, в котором Федор Павлович сам не понимал первого слова.
—
Куда же, — шептал и Алеша, озираясь во все стороны и видя себя в совершенно пустом саду, в котором никого, кроме
их обоих, не было. Сад был маленький, но хозяйский домишко все-таки стоял от
них не менее как шагах в пятидесяти. — Да тут никого нет, чего ты шепчешь?
— То есть не то чтоб я таскалась за
ним, попадалась
ему поминутно на глаза, мучила
его — о нет, я уеду в другой город,
куда хотите, но я всю жизнь, всю жизнь мою буду следить за
ним не уставая.
— Что ты, подожди оплакивать, — улыбнулся старец, положив правую руку свою на
его голову, — видишь, сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья, с девочкой Лизаветой на руках. Помяни, Господи, и мать, и девочку Лизавету! (
Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес,
куда я сказал?
Хотел было я обнять и облобызать
его, да не посмел — искривленно так лицо у
него было и смотрел тяжело. Вышел
он. «Господи, — подумал я, —
куда пошел человек!» Бросился я тут на колени пред иконой и заплакал о
нем Пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице. С полчаса прошло, как я в слезах на молитве стоял, а была уже поздняя ночь, часов около двенадцати. Вдруг, смотрю, отворяется дверь, и
он входит снова. Я изумился.
Ну
куда такой пойдет и на что
он способен?
— Извергая извергну! — и тотчас же начал, обращаясь во все четыре стороны попеременно, крестить стены и все четыре угла кельи рукой. Это действие отца Ферапонта тотчас же поняли сопровождавшие
его; ибо знали, что и всегда так делал,
куда ни входил, и что и не сядет и слова не скажет, прежде чем не изгонит нечистую силу.
В эту минуту Алеша как раз проходил мимо
него, как бы поспешая куда-то, но не в сторону храма.
—
Куда же поспешаешь? К службе благовестят, — вопросил
он вновь, но Алеша опять ответа не дал.
Алеша поднял голову, сел и прислонился спиной к дереву.
Он не плакал, но лицо
его выражало страдание, а во взоре виднелось раздражение. Смотрел
он, впрочем, не на Ракитина, а куда-то в сторону.
— Знаешь, Алешка, — пытливо глядел
он ему в глаза, весь под впечатлением внезапной новой мысли, вдруг
его осиявшей, и хоть сам и смеялся наружно, но, видимо, боясь выговорить вслух эту новую внезапную мысль свою, до того
он все еще не мог поверить чудному для
него и никак неожиданному настроению, в котором видел теперь Алешу, — Алешка, знаешь,
куда мы всего лучше бы теперь пошли? — выговорил
он наконец робко и искательно.
О, тотчас же увезет как можно, как можно дальше, если не на край света, то куда-нибудь на край России, женится там на ней и поселится с ней incognito, [тайно (лат.).] так чтоб уж никто не знал об
них вовсе, ни здесь, ни там и нигде.
Этот-де самый Корнеплодов, опросив подробно и рассмотрев документы, какие Митя мог представить
ему (о документах Митя выразился неясно и особенно спеша в этом месте), отнесся, что насчет деревни Чермашни, которая должна бы, дескать, была принадлежать
ему, Мите, по матери, действительно можно бы было начать иск и тем старика-безобразника огорошить… «потому что не все же двери заперты, а юстиция уж знает,
куда пролезть».
Он пошел наугад, даже не помня,
куда поворотить из избы — направо или налево; вчера ночью, спеша сюда с батюшкой,
он дороги не заметил.
Он шагал по узенькой лесной дорожке бессмысленно, потерянно, с «потерянною идеей» и совсем не заботясь о том,
куда идет.
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть
его с рук, она мигом уговорила
его проводить ее к Кузьме Самсонову,
куда будто бы ей ужасно надо было идти «деньги считать», и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с
ним у ворот Кузьмы, взяла с
него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные
им самим объятия и поцелуи, если бы, например,
он в то же время мог как-нибудь увериться, что это было «в последний раз» и что соперник
его с этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам
он увезет ее куда-нибудь в такое место,
куда уж больше не придет этот страшный соперник.
— Браво! Давайте теперь пистолеты. Ей-богу, нет времени. И хотел бы с тобой поговорить, голубчик, да времени нет. Да и не надо вовсе, поздно говорить. А! где же деньги,
куда я
их дел? — вскрикнул
он и принялся совать по карманам руки.
— А вот чем, пане, я много говорить не буду: вот тебе деньги, —
он вытащил свои кредитки, — хочешь три тысячи, бери и уезжай
куда знаешь.
Но окровавленные руки видел и сам Петр Ильич, хотя с
них и не капало, и сам
их помогал отмывать, да и не в том был вопрос, скоро ль
они высохли, а в том,
куда именно бегал с пестиком Дмитрий Федорович, то есть наверно ли к Федору Павловичу, и из чего это можно столь решительно заключить?
Я села да и стала думать:
куда это
он теперь как сумасшедший побежал?
— И знаете, знаете, — лепетала она, — придите сказать мне, что там увидите и узнаете… и что обнаружится… и как
его решат и
куда осудят. Скажите, ведь у нас нет смертной казни? Но непременно придите, хоть в три часа ночи, хоть в четыре, даже в половине пятого… Велите меня разбудить, растолкать, если вставать не буду… О Боже, да я и не засну даже. Знаете, не поехать ли мне самой с вами?..
А между тем дело было гораздо проще и произошло крайне естественно: у супруги Ипполита Кирилловича другой день как болели зубы, и
ему надо же было куда-нибудь убежать от ее стонов; врач же уже по существу своему не мог быть вечером нигде иначе как за картами.
Стало быть,
он ушел,
куда же?
— Так вы бы так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, — и если хотите, то дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда и поймете,
куда, как и почему я пошел и поехал. Пошел я, господа, третьего дня утром к здешнему купчине Самсонову занимать у
него три тысячи денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило…
Слушаю я вас, и мне мерещится… я, видите, вижу иногда во сне один сон… один такой сон, и
он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от
него за дверь или за шкап, прячусь унизительно, а главное, что
ему отлично известно,
куда я от
него спрятался, но что
он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
— Наплевать на
его сожаление! Ну,
куда теперь? Или все здесь сидеть?
Кроме того, особенно записали, со слов Андрея, о разговоре
его с Митей дорогой насчет того, «
куда, дескать, я, Дмитрий Федорович, попаду: на небо аль в ад, и простят ли мне на том свете аль нет?» «Психолог» Ипполит Кириллович выслушал все это с тонкою улыбкой и кончил тем, что и это показание о том,
куда Дмитрий Федорович попадет, порекомендовал «приобщить к делу».
— Что?
Куда? — восклицает
он, открывая глаза и садясь на свой сундук, совсем как бы очнувшись от обморока, а сам светло улыбаясь. Над
ним стоит Николай Парфенович и приглашает
его выслушать и подписать протокол. Догадался Митя, что спал
он час или более, но
он Николая Парфеновича не слушал.
Его вдруг поразило, что под головой у
него очутилась подушка, которой, однако, не было, когда
он склонился в бессилии на сундук.
Эта докторша была одних лет с Анной Федоровной и большая ее приятельница, сам же доктор вот уже с год заехал куда-то сперва в Оренбург, а потом в Ташкент, и уже с полгода как от
него не было ни слуху ни духу, так что если бы не дружба с госпожою Красоткиной, несколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она решительно бы истекла от этого горя слезами.
— Всех убьет, только стоит навести, — и Красоткин растолковал,
куда положить порох,
куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и рассказал, что бывает откат. Дети слушали со страшным любопытством. Особенно поразило
их воображение, что бывает откат.
— А вот, — вынул вдруг Иван Федорович пачку денег, — вот деньги… те самые, которые лежали вот в том пакете, —
он кивнул на стол с вещественными доказательствами, — и из-за которых убили отца.
Куда положить? Господин судебный пристав, передайте.
Да хоть именно для того только, чтобы не оставлять свою возлюбленную на соблазны старика, к которому
он так ревновал,
он должен бы был распечатать свою ладонку и остаться дома неотступным сторожем своей возлюбленной, ожидая той минуты, когда она скажет
ему наконец: „Я твоя“, чтоб лететь с нею куда-нибудь подальше из теперешней роковой обстановки.
Первоначальный предлог, мы сказали, был именно тот, что когда
ему скажут: „Я твоя, вези меня
куда хочешь“, то было бы на что увезти.
„Еще там не успели, — думает
он, — еще можно что-нибудь подыскать, о, еще будет время сочинить план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она так прелестна!“ Смутно и страшно в душе
его, но
он успевает, однако же, отложить от своих денег половину и где-то
их спрятать — иначе я не могу объяснить себе,
куда могла исчезнуть целая половина этих трех тысяч, только что взятых
им у отца из-под подушки.
Мало того, когда
он уверял потом следователя, что отделил полторы тысячи в ладонку (которой никогда не бывало), то, может быть, и выдумал эту ладонку, тут же мгновенно, именно потому, что два часа пред тем отделил половину денег и спрятал куда-нибудь там в Мокром, на всякий случай, до утра, только чтобы не хранить на себе, по внезапно представившемуся вдохновению.
„Да, но
куда ж в таком случае делись деньги, если
их выбрал из пакета сам Федор Павлович, в
его доме при обыске не нашли?“ Во-первых, в шкатулке у
него часть денег нашли, а во-вторых,
он мог вынуть
их еще утром, даже еще накануне, распорядиться
ими иначе, выдать
их, отослать, изменить, наконец, свою мысль, свой план действий в самом основании и при этом совсем даже не найдя нужным докладываться об этом предварительно Смердякову?
Штабс-капитан замахал наконец руками: «Несите, дескать,
куда хотите!» Дети подняли гроб, но, пронося мимо матери, остановились пред ней на минутку и опустили
его, чтоб она могла с Илюшей проститься. Но увидав вдруг это дорогое личико вблизи, на которое все три дня смотрела лишь с некоторого расстояния, она вдруг вся затряслась и начала истерически дергать над гробом своею седою головой взад и вперед.
—
Куда ты
его унес?
Куда ты
его унес? — раздирающим голосом завопила помешанная. Тут уж зарыдала и Ниночка. Коля выбежал из комнаты, за
ним стали выходить и мальчики. Вышел наконец за
ними и Алеша. «Пусть переплачут, — сказал
он Коле, — тут уж, конечно, нельзя утешать. Переждем минутку и воротимся».