Неточные совпадения
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще идя сюда! —
воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив с места. — Простите, преподобный отец, — обратился он к старцу, — я
человек необразованный и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет. У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
Ты возразил, что
человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним,
восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
— К кому примкнул, к каким умным
людям? — почти в азарте
воскликнул Алеша. — Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секретов… Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет!
— «Да чего годы, чего месяцы! —
воскликнет, бывало, — что тут дни-то считать, и одного дня довольно
человеку, чтобы все счастие узнать.
— Да нужно ли? —
воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут правда? Да и познают ли правду эту
люди, оценят ли, почтут ли ее?
«Но, —
воскликнут тут, пожалуй, разумные
люди, — нельзя же всякому юноше веровать в такой предрассудок, и ваш юноша не указ остальным».
— Те-те-те, вот оно что! Ну, наделаешь ты теперь там дел! — пробормотал про себя Петр Ильич. — Теперь все понятно, теперь как не понять. Дмитрий Федорович, отдай-ка мне сейчас пистолеты, если хочешь быть
человеком, —
воскликнул он громко Мите, — слышишь, Дмитрий!
— Ах, как стыдно, ах, как стыдно! —
воскликнула Грушенька, всплеснув руками, и воистину покраснела от стыда. — Господи, экой, экой стал
человек!
— Не десятки, а сотни свидетельств у вас в руках, две сотни свидетельств, две сотни
человек слышали, тысяча слышала! —
воскликнул Митя.
— Кто это мне под голову подушку принес? Кто был такой добрый
человек! —
воскликнул он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый
человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
— Прощай, милый
человек, не забуду великодушия! — горячо
воскликнул он. Но телега тронулась, и руки их разнялись. Зазвенел колокольчик — увезли Митю.
А Калганов забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже молодой
человек. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! «Что же это за
люди, какие же после того могут быть
люди!» — бессвязно
восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. Не хотелось даже и жить ему в ту минуту на свете. «Стоит ли, стоит ли!» —
восклицал огорченный юноша.
— Да зачем он спрашивал, спрашивал-то он зачем,
люди добрые? —
восклицал он уже почти в отчаянии, — «Сабанеева знаешь?» А черт его знает, какой он есть таков Сабанеев!
Она должна была очень визжать, потому что у собаки очень нежная кожа во рту… нежнее, чем у
человека, гораздо нежнее! —
восклицал неистово Коля, с разгоревшимся и с сияющим от восторга лицом.
— Женщина часто бесчестна, — проскрежетала она. — Я еще час тому думала, что мне страшно дотронуться до этого изверга… как до гада… и вот нет, он все еще для меня
человек! Да убил ли он? Он ли убил? —
воскликнула она вдруг истерически, быстро обращаясь к Ивану Федоровичу. Алеша мигом понял, что этот самый вопрос она уже задавала Ивану Федоровичу, может, всего за минуту пред его приходом, и не в первый раз, а в сотый, и что кончили они ссорой.
— Признаю себя виновным в пьянстве и разврате, —
воскликнул он каким-то опять-таки неожиданным, почти исступленным голосом, — в лени и в дебоширстве. Хотел стать навеки честным
человеком именно в ту секунду, когда подсекла судьба! Но в смерти старика, врага моего и отца, — не виновен! Но в ограблении его — нет, нет, не виновен, да и не могу быть виновным: Дмитрий Карамазов подлец, но не вор!
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз
воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз
воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного
человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой
человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
В слезах раскаяния и жгучего страдальческого умиления он
воскликнет: „
Люди лучше, чем я, ибо захотели не погубить, а спасти меня!“ О, вам так легко это сделать, этот акт милосердия, ибо при отсутствии всяких чуть-чуть похожих на правду улик вам слишком тяжело будет произнести: „Да, виновен“.
Может быть, мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться и над теми
людьми, которые говорят, вот как давеча Коля
воскликнул: «Хочу пострадать за всех
людей», — и над этими
людьми, может быть, злобно издеваться будем.
Неточные совпадения
— От кого? — сказал председатель и, распечатавши,
воскликнул: — А! от Плюшкина. Он еще до сих пор прозябает на свете. Вот судьба, ведь какой был умнейший, богатейший
человек! а теперь…
— Ну, а коли я соврал, —
воскликнул он вдруг невольно, — коли действительно не подлец
человек, весь вообще, весь род, то есть человеческий, то значит, что остальное все — предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!..
— Какой расторопный и… преданный молодой
человек! —
воскликнула чрезвычайно обрадованная Пульхерия Александровна.
— А жить-то, жить-то как будешь? Жить-то с чем будешь? —
восклицала Соня. — Разве это теперь возможно? Ну как ты с матерью будешь говорить? (О, с ними-то, с ними-то что теперь будет!) Да что я! Ведь ты уж бросил мать и сестру. Вот ведь уж бросил же, бросил. О господи! — вскрикнула она, — ведь он уже это все знает сам! Ну как же, как же без человека-то прожить! Что с тобой теперь будет!
Он, однако, изумился, когда узнал, что приглашенные им родственники остались в деревне. «Чудак был твой папа́ всегда», — заметил он, побрасывая кистями своего великолепного бархатного шлафрока, [Шлафрок — домашний халат.] и вдруг, обратясь к молодому чиновнику в благонамереннейше застегнутом вицмундире,
воскликнул с озабоченным видом: «Чего?» Молодой
человек, у которого от продолжительного молчания слиплись губы, приподнялся и с недоумением посмотрел на своего начальника.