Неточные совпадения
В детстве и юности он был мало экспансивен и даже мало разговорчив, но
не от недоверия,
не от робости или угрюмой нелюдимости, вовсе даже напротив, а от чего-то другого, от какой-то как бы внутренней заботы, собственно личной, до других
не касавшейся, но столь для него
важной, что он из-за нее как бы забывал других.
Алеша
не выказал на могилке матери никакой особенной чувствительности; он только выслушал
важный и резонный рассказ Григория о сооружении плиты, постоял понурившись и ушел,
не вымолвив ни слова.
Вопрос для нашего монастыря был
важный, так как монастырь наш ничем особенно
не был до тех пор знаменит: в нем
не было ни мощей святых угодников, ни явленных чудотворных икон,
не было даже славных преданий, связанных с нашею историей,
не числилось за ним исторических подвигов и заслуг отечеству.
Ему все казалось почему-то, что Иван чем-то занят, чем-то внутренним и
важным, что он стремится к какой-то цели, может быть очень трудной, так что ему
не до него, и что вот это и есть та единственная причина, почему он смотрит на Алешу рассеянно.
— Мы должны сильно извиниться, ваше высокопреподобие, — начал Петр Александрович, с любезностью осклабляясь, но все же
важным и почтительным тоном, — извиниться, что являемся одни без приглашенного вами сопутника нашего, Федора Павловича; он принужден был от вашей трапезы уклониться, и
не без причины.
По наружности своей Григорий был человек холодный и
важный,
не болтливый, выпускающий слова веские, нелегкомысленные.
Важный и величественный Григорий обдумывал все свои дела и заботы всегда один, так что Марфа Игнатьевна раз навсегда давно уже поняла, что в советах ее он совсем
не нуждается.
Но Алеше
не удалось долго думать: с ним вдруг случилось дорогой одно происшествие, на вид хоть и
не очень
важное, но сильно его поразившее.
«Конечно, надо будить: мое дело слишком
важное, я так спешил, я спешу сегодня же воротиться», — затревожился Митя; но батюшка и сторож стояли молча,
не высказывая своего мнения.
— Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! — проговорил Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшись минутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудить спящего, но, будучи пьяным, он все же
не способен ни к какому разговору, «а у вас дело
важное, так уж вернее бы оставить до утреца…». Митя развел руками и согласился.
Но Петр Ильич на этот раз уперся как мул: выслушав отказ, он чрезвычайно настойчиво попросил еще раз доложить и передать именно «в этих самых словах», что он «по чрезвычайно
важному делу, и они, может быть, сами будут потом сожалеть, если теперь
не примут его».
— Знаки? Какие же это знаки? — с жадным, почти истерическим любопытством проговорил прокурор и вмиг потерял всю сдержанную свою осанку. Он спросил, как бы робко подползая. Он почуял
важный факт, ему еще
не известный, и тотчас же почувствовал величайший страх, что Митя, может быть,
не захочет открыть его в полноте.
— Но что же, — раздражительно усмехнулся прокурор, — что именно в том позорного, что уже от взятых зазорно, или, если сами желаете, то и позорно, трех тысяч вы отделили половину по своему усмотрению?
Важнее то, что вы три тысячи присвоили, а
не то, как с ними распорядились. Кстати, почему вы именно так распорядились, то есть отделили эту половину? Для чего, для какой цели так сделали, можете это нам объяснить?
Ему предстояло одно очень
важное собственное дело, и на вид какое-то почти даже таинственное, между тем время уходило, а Агафья, на которую можно бы было оставить детей, все еще
не хотела возвратиться с базара.
Таким образом, теперешняя минута была
важная; во-первых, надо было себя в грязь лицом
не ударить, показать независимость: «А то подумает, что мне тринадцать лет, и примет меня за такого же мальчишку, как и эти.
Но уже доктор входил —
важная фигура в медвежьей шубе, с длинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он
не туда зашел: «Что это? Где я?» — пробормотал он,
не скидая с плеч шубы и
не снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа, бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку. Штабс-капитан согнулся перед ним в три погибели.
Алеша
не заходил уже дня четыре и, войдя в дом, поспешил было прямо пройти к Лизе, ибо у ней и было его дело, так как Лиза еще вчера прислала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно к ней прийти «по очень
важному обстоятельству», что, по некоторым причинам, заинтересовало Алешу.
Видишь, тут дело совести, дело высшей совести — тайна столь
важная, что я справиться сам
не смогу и все отложил до тебя.
Но это ничего
не уменьшает и тем
важнее: в пьяном виде написал то, что задумал в трезвом.
В этом месте защитника прервал довольно сильный аплодисмент. В самом деле, последние слова свои он произнес с такою искренне прозвучавшею нотой, что все почувствовали, что, может быть, действительно ему есть что сказать и что то, что он скажет сейчас, есть и самое
важное. Но председатель, заслышав аплодисмент, громко пригрозил «очистить» залу суда, если еще раз повторится «подобный случай». Все затихло, и Фетюкович начал каким-то новым, проникновенным голосом, совсем
не тем, которым говорил до сих пор.
Затем предоставлено было слово самому подсудимому. Митя встал, но сказал немного. Он был страшно утомлен и телесно, и духовно. Вид независимости и силы, с которым он появился утром в залу, почти исчез. Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь, научившее и вразумившее его чему-то очень
важному, чего он прежде
не понимал. Голос его ослабел, он уже
не кричал, как давеча. В словах его послышалось что-то новое, смирившееся, побежденное и приникшее.
— Да, — сознался Митя. — Она сегодня утром
не придет, — робко посмотрел он на брата. — Она придет только вечером. Как только я ей вчера сказал, что Катя орудует, смолчала; а губы скривились. Прошептала только: «Пусть ее!» Поняла, что
важное. Я
не посмел пытать дальше. Понимает ведь уж, кажется, теперь, что та любит
не меня, а Ивана?
И хотя бы мы были заняты самыми
важными делами, достигли почестей или впали бы в какое великое несчастье — все равно
не забывайте никогда, как нам было раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле.