Неточные совпадения
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая
после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь
этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Случилось так, что и генеральша скоро
после того умерла, но выговорив, однако, в завещании обоим малюткам по тысяче рублей каждому «на их обучение, и чтобы все
эти деньги были на них истрачены непременно, но с тем, чтобы хватило вплоть до совершеннолетия, потому что слишком довольно и такой подачки для этаких детей, а если кому угодно, то пусть сам раскошеливается», и проч., и проч.
Это он сам воздвиг ее над могилкой бедной «кликуши» и на собственное иждивение,
после того когда Федор Павлович, которому он множество раз уже досаждал напоминаниями об
этой могилке, уехал наконец в Одессу, махнув рукой не только на могилы, но и на все свои воспоминания.
И вот довольно скоро
после обретения могилы матери Алеша вдруг объявил ему, что хочет поступить в монастырь и что монахи готовы допустить его послушником. Он объяснил при
этом, что
это чрезвычайное желание его и что испрашивает он у него торжественное позволение как у отца. Старик уже знал, что старец Зосима, спасавшийся в монастырском ските, произвел на его «тихого мальчика» особенное впечатление.
Утверждают, что существовало старчество и у нас на Руси во времена древнейшие или непременно должно было существовать, но вследствие бедствий России, татарщины, смут, перерыва прежних сношений с Востоком
после покорения Константинополя установление
это забылось у нас и старцы пресеклись.
Этот искус,
эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде
после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли.
Но впоследствии я с удивлением узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что
это страшная женская болезнь, и кажется, по преимуществу у нас на Руси, свидетельствующая о тяжелой судьбе нашей сельской женщины, болезнь, происходящая от изнурительных работ слишком вскоре
после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки не могут.
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на то что пред волей мужа беспрекословно всю жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас
после освобождения крестьян, уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда же и раз навсегда, что баба врет, «потому что всякая баба бесчестна», но что уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там сам ни был, «потому что
это ихний таперича долг».
Эта Лизавета Смердящая была очень малого роста девка, «двух аршин с малым», как умилительно вспоминали о ней
после ее смерти многие из богомольных старушек нашего городка.
Только я вот что досконально знал по секрету и даже давно: что сумма, когда отсмотрит ее начальство, каждый раз
после того, и
это уже года четыре кряду, исчезала на время.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг. — Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты пошел. Не плачь, Григорий, ступай к Марфе, она утешит, спать уложит. Не дают, канальи,
после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет,
это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него с отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за деньгами, что тот ворвался, избил отца и
после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше, идти «кланяться»… — Он пошел к
этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
— Милый Алешенька, проводи! Я тебе дорогой хорошенькое-хорошенькое одно словцо скажу! Я
это для тебя, Алешенька, сцену проделала. Проводи, голубчик,
после понравится.
Эти четыре фунта хлеба, вместе с воскресною просвиркой,
после поздней обедни аккуратно присылаемой блаженному игуменом, и составляли все его недельное пропитание.
— Милый голубчик мама,
это ужасно неостроумно с вашей стороны. А если хотите поправиться и сказать сейчас что-нибудь очень умное, то скажите, милая мама, милостивому государю вошедшему Алексею Федоровичу, что он уже тем одним доказал, что не обладает остроумием, что решился прийти к нам сегодня
после вчерашнего и несмотря на то, что над ним все смеются.
— Ну можно ли, можно ли вам, да еще в
этом платье, связываться с мальчишками! — гневно вскричала она, как будто даже имея какое-то право над ним, — да вы сами
после того мальчик, самый маленький мальчик, какой только может быть!
У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша, брат мой милый (потому что вы брат мой милый), — восторженно проговорила она опять, схватив его холодную руку своею горячею рукой, — я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря на все муки мои, подаст мне спокойствие, потому что
после ваших слов я затихну и примирюсь — я
это предчувствую!
— Веришь ли, что я,
после давешнего нашего свидания у ней, только об
этом про себя и думал, об
этой двадцатитрехлетней моей желторотости, а ты вдруг теперь точно угадал и с
этого самого начинаешь.
Стал на сладострастии своем и тоже будто на камне… хотя
после тридцати-то лет, правда, и не на чем, пожалуй, стать, кроме как на
этом…
Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг,
после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на
эту ночь в монастырь.
Так вот теперь
это взямши, рассудите сами, Иван Федорович, что тогда ни Дмитрию Федоровичу, ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно
после смерти родителя не останется, ни рубля-с, потому что Аграфена Александровна для того и выйдут за них, чтобы все на себя отписать и какие ни на есть капиталы на себя перевести-с.
— Так зачем же ты, — перебил он вдруг Смердякова, —
после всего
этого в Чермашню мне советуешь ехать? Что ты
этим хотел сказать? Я уеду, и у вас вот что произойдет. — Иван Федорович с трудом переводил дух.
Мучили его тоже разные странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж
после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось сойти вниз, отпереть дверь, пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы за что, и сам он решительно не сумел бы изложить ни одной причины в точности, кроме той разве, что стал ему
этот лакей ненавистен как самый тяжкий обидчик, какого только можно приискать на свете.
Было
это уже очень давно, лет пред тем уже сорок, когда старец Зосима впервые начал иноческий подвиг свой в одном бедном, малоизвестном костромском монастыре и когда вскоре
после того пошел сопутствовать отцу Анфиму в странствиях его для сбора пожертвований на их бедный костромской монастырек.
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец послал Порфирия еще с вечера к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей
после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Замечательно тоже, что никто из них, однако же, не полагал, что умрет он в самую
эту же ночь, тем более что в
этот последний вечер жизни своей он,
после глубокого дневного сна, вдруг как бы обрел в себе новую силу, поддерживавшую его во всю длинную
эту беседу с друзьями.
Не раболепен он, и
это после рабства двух веков.
После чаю стал я прощаться с ними, и вдруг вынес он мне полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, сует мне в руку, торопится: «
Это уж вам, говорит, странному, путешествующему, пригодится вам, может, батюшка».
Потом уже, и
после многих даже лет, иные разумные иноки наши, припоминая весь тот день в подробности, удивлялись и ужасались тому, каким
это образом соблазн мог достигнуть тогда такой степени.
Окончательный процесс
этого решения произошел с ним, так сказать, в самые последние часы его жизни, именно с последнего свидания с Алешей, два дня тому назад вечером, на дороге,
после того как Грушенька оскорбила Катерину Ивановну, а Митя, выслушав рассказ о том от Алеши, сознался, что он подлец, и велел передать
это Катерине Ивановне, «если
это может сколько-нибудь ее облегчить».
«Благороднейший Кузьма Кузьмич, вероятно, слыхал уже не раз о моих контрах с отцом моим, Федором Павловичем Карамазовым, ограбившим меня по наследству
после родной моей матери… так как весь город уже трещит об
этом… потому что здесь все трещат об том, чего не надо…
— Глупо, глупо! — восклицал Митя, — и… как
это все бесчестно! — прибавил он вдруг почему-то. У него страшно начала болеть голова: «Бросить разве? Уехать совсем, — мелькнуло в уме его. — Нет уж, до утра. Вот нарочно же останусь, нарочно! Зачем же я и приехал
после того? Да и уехать не на чем, как теперь отсюда уедешь, о, бессмыслица!»
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется,
после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же время мог как-нибудь увериться, что
это было «в последний раз» и что соперник его с
этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет
этот страшный соперник.
— Знаю, что по наиважнейшему делу, Дмитрий Федорович, тут не предчувствия какие-нибудь, не ретроградные поползновения на чудеса (слышали про старца Зосиму?), тут, тут математика: вы не могли не прийти,
после того как произошло все
это с Катериной Ивановной, вы не могли, не могли,
это математика.
— А что ж, и по походке. Что же, неужели вы отрицаете, что можно по походке узнавать характер, Дмитрий Федорович? Естественные науки подтверждают то же самое. О, я теперь реалистка, Дмитрий Федорович. Я с сегодняшнего дня,
после всей
этой истории в монастыре, которая меня так расстроила, совершенная реалистка и хочу броситься в практическую деятельность. Я излечена. Довольно! как сказал Тургенев.
Все
это вполне объяснится читателю впоследствии, но теперь,
после того как исчезла последняя надежда его,
этот, столь сильный физически человек, только что прошел несколько шагов от дому Хохлаковой, вдруг залился слезами, как малый ребенок.
— А-ай! — закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал что было силы в дом Морозовой.
Это именно было то время, когда Грушенька укатила в Мокрое, прошло не более четверти часа
после ее отъезда. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной, в кухне, когда вдруг вбежал «капитан». Увидав его, Феня закричала благим матом.
Митя, Митя, как
это я могла, дура, подумать, что люблю другого
после тебя!
— Ну и решился убить себя. Зачем было оставаться жить:
это само собой в вопрос вскакивало. Явился ее прежний, бесспорный, ее обидчик, но прискакавший с любовью
после пяти лет завершить законным браком обиду. Ну и понял, что все для меня пропало… А сзади позор, и вот
эта кровь, кровь Григория… Зачем же жить? Ну и пошел выкупать заложенные пистолеты, чтобы зарядить и к рассвету себе пулю в башку всадить…
И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от стольких мук, почти целого месяца, не пойти и не отдать
эти полторы тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного, как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть
после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно если бы под документ, или, наконец, хотя бы под такое же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой?
А Калганов забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже молодой человек. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! «Что же
это за люди, какие же
после того могут быть люди!» — бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. Не хотелось даже и жить ему в ту минуту на свете. «Стоит ли, стоит ли!» — восклицал огорченный юноша.
Но об
этом как-нибудь
после.
Но
после случая на железной дороге он и на
этот счет изменил свое поведение: намеков себе уже более не позволял, даже самых отдаленных, а о Дарданелове при матери стал отзываться почтительнее, что тотчас же с беспредельною благодарностью в сердце своем поняла чуткая Анна Федоровна, но зато при малейшем, самом нечаянном слове даже от постороннего какого-нибудь гостя о Дарданелове, если при
этом находился Коля, вдруг вся вспыхивала от стыда, как роза.
Во все
эти два месяца
после ареста Мити Алеша часто захаживал в дом Морозовой и по собственному побуждению, и по поручениям Мити.
Старик же ее, купец, лежал в
это время уже страшно больной, «отходил», как говорили в городе, и действительно умер всего неделю спустя
после суда над Митей.
В одной газете даже сказано было, что он от страху
после преступления брата посхимился и затворился; в другой
это опровергали и писали, напротив, что он вместе со старцем своим Зосимой взломали монастырский ящик и «утекли из монастыря».
Только верите ли,
эта сцена все-таки была натуральна, потому что я даже расплакалась и несколько дней потом плакала, а потом вдруг
после обеда все и позабыла.
Вообразите, вдруг с ней в одну ночь —
это четыре дня тому, сейчас
после того, как вы в последний раз были и ушли, — вдруг с ней ночью припадок, крик, визг, истерика!
— Об
этом после, теперь другое. Я об Иване не говорил тебе до сих пор почти ничего. Откладывал до конца. Когда
эта штука моя здесь кончится и скажут приговор, тогда тебе кое-что расскажу, все расскажу. Страшное тут дело одно… А ты будешь мне судья в
этом деле. А теперь и не начинай об
этом, теперь молчок. Вот ты говоришь об завтрашнем, о суде, а веришь ли, я ничего не знаю.