Неточные совпадения
Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже
пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так
сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Алеша и
сказал себе: «Не могу я отдать вместо „всего“ два рубля, а вместо „
иди за мной“ ходить лишь к обедне».
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидесяти, не то что
шел, а, лучше
сказать, почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл? Не велика же в тебе память, коли уж меня забыл.
Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я
пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать лет проживешь, право, Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
— Ах, как это с вашей стороны мило и великолепно будет, — вдруг, вся одушевясь, вскричала Lise. — А я ведь маме говорю: ни за что он не
пойдет, он спасается. Экой, экой вы прекрасный! Ведь я всегда думала, что вы прекрасный, вот что мне приятно вам теперь
сказать!
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь
иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было бы ему это
сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
— Простите, —
сказал вдруг игумен. — Было сказано издревле: «И начат глаголати на мя многая некая, даже и до скверных некиих вещей. Аз же вся слышав, глаголах в себе: се врачество Иисусово есть и
послал исцелити тщеславную душу мою». А потому и мы благодарим вас с покорностью, гость драгоценный!
Он расписался, я эту подпись в книге потом видел, — встал,
сказал, что одеваться в мундир
идет, прибежал в свою спальню, взял двухствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с правой ноги сапог, ружье упер в грудь, а ногой стал курок искать.
— Да я потому-то тебя и
посылаю вместо себя, что это невозможно, а то как же я сам-то ей это
скажу?
Потом я сделал вид, что слетал в город, но расписки почтовой ей не представил,
сказал, что
послал, расписку принесу, и до сих пор не несу, забыл-с.
Теперь, как ты думаешь, вот ты сегодня
пойдешь и ей
скажешь: «Приказали вам кланяться», а она тебе: «А деньги?» Ты еще мог бы
сказать ей: «Это низкий сладострастник и с неудержимыми чувствами подлое существо.
Скажи ему, что сам Бог ему этот случай
посылает.
— Я
пойду.
Скажи, ты здесь будешь ждать?
Но ведь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне в тот же миг
сказать сей горе: двинься и подави мучителя, то она бы двинулась и в тот же миг его придавила, как таракана, и
пошел бы я как ни в чем не бывало прочь, воспевая и славя Бога.
— Не
пойдет, не
пойдет, не
пойдет, не
пойдет, ни за что не
пойдет!.. — радостно так весь и встрепенулся старик, точно ничего ему не могли
сказать в эту минуту отраднее.
— Нет, она тебе не
скажет, — перебил старик, — она егоза. Она тебя целовать начнет и
скажет, что за тебя хочет. Она обманщица, она бесстыдница, нет, тебе нельзя к ней
идти, нельзя!
Вот я, может быть,
пойду да и
скажу ему сейчас, чтоб он у меня с сего же дня остался…
— Видишь. Непременно
иди. Не печалься. Знай, что не умру без того, чтобы не
сказать при тебе последнее мое на земле слово. Тебе
скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока
иди к тем, кому обещал.
— Как вы раздражительны. Это вы со вчерашнего;
пошли бы вы да легли, —
сказал Алеша.
— Хорошо, я
пойду, —
сказал Алеша, — только я вас не знаю и не дразню. Они мне
сказали, как вас дразнят, но я вас не хочу дразнить, прощайте!
— Это уж неправда, Lise, тебе Юлия прибежала
сказать, что Алексей Федорович
идет, она у тебя на сторожах стояла.
— Совсем не страдаю, я очень могу
пойти… —
сказал Алеша.
Что непременно и было так, это я тебе
скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу, — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во
славу Божию в стране ежедневно горели костры и
Поманил он меня, увидав, подошел я к нему, взял он меня обеими руками за плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не
сказал, только поглядел так с минуту: «Ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня!» Вышел я тогда и
пошел играть.
Прочти им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков
пошел к Лавану и боролся во сне с Господом и
сказал: «Страшно место сие», — и поразишь благочестивый ум простолюдина.
И всякий-то мне ласковое слово
скажет, отговаривать начали, жалеть даже: «Что ты над собой делаешь?» — «Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи
пошел, вот он отчего».
Я
шел сюда, чтобы погибнуть, и говорил: «Пусть, пусть!» — и это из-за моего малодушия, а она через пять лет муки, только что кто-то первый пришел и ей искреннее слово
сказал, — все простила, все забыла и плачет!
«Пусть уж лучше я пред тем, убитым и ограбленным, убийцей и вором выйду и пред всеми людьми, и в Сибирь
пойду, чем если Катя вправе будет
сказать, что я ей изменил, и у нее же деньги украл, и на ее же деньги с Грушенькой убежал добродетельную жизнь начинать!
Может быть, подивятся тому, что если была такая уверенность, то почему же он заранее не
пошел сюда, так
сказать в свое общество, а направился к Самсонову, человеку склада чужого, с которым он даже и не знал, как говорить.
— Да постойте, — перебил Петр Ильич, с беспокойством его слушая и рассматривая, — вы лучше сами
пойдете, тогда и
скажете, а он переврет.
— Я говорю: пусть он только сбегает разменять да прикажет, чтобы не запирали, а вы
пойдете и сами
скажете…
— Ну, теперь пойдемте мыться, — сурово
сказал Петр Ильич. — Положите деньги на стол али суньте в карман… Вот так,
идем. Да снимите сюртук.
— Теперь
идем, —
сказал он.
— Дорогу дать. Милому существу и ненавистному дать дорогу. И чтоб и ненавистное милым стало, — вот как дать дорогу! И
сказать им: Бог с вами,
идите, проходите мимо, а я…
— Право,
скажу кому-нибудь,
пойду сейчас и
скажу, — проговорил, прочитав бумажку, Петр Ильич.
— Да нет, нет, это пан теперь правду
сказал, — загорячился опять Калганов, точно бог знает о чем
шло дело. — Ведь он в Польше не был, как же он говорит про Польшу? Ведь вы же не в Польше женились, ведь нет?
— Ну, Бог с ним, коли больной. Так неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю, — лепетала она ему немного отяжелевшим языком. — Так ты для меня на все
пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачок, вправду хотел завтра застрелиться! Нет, погоди пока, завтра я тебе, может, одно словечко
скажу… не сегодня
скажу, а завтра. А ты бы хотел сегодня? Нет, я сегодня не хочу… Ну ступай, ступай теперь, веселись.
Сама
послала меня сюда
сказать тебе, чтоб ты за нее был спокоен, да и надо, голубчик, надо, чтоб я
пошел и
сказал ей, что ты спокоен и за нее утешен.
Потому что вместе с ладонкой и мечту мою
пойти к Кате и
сказать: «Я подлец, а не вор» — разорвал!
— Да вот что вы сейчас
сказали, — в удивлении смотрел на него Николай Парфенович, — то есть что вы до самого последнего часа все еще располагали
идти к госпоже Верховцевой просить у нее эту сумму… Уверяю вас, что это очень важное для нас показание, Дмитрий Федорович, то есть про весь этот случай… и особенно для вас, особенно для вас важное.
—
Слава тебе Господи! — проговорила она горячим, проникновенным голосом и, еще не садясь на место и обратившись к Николаю Парфеновичу, прибавила: — Как он теперь
сказал, тому и верьте! Знаю его: сболтнуть что сболтнет, али для смеху, али с упрямства, но если против совести, то никогда не обманет. Прямо правду
скажет, тому верьте!
—
Сказала тебе, что твоя, и буду твоя,
пойду с тобой навек, куда бы тебя ни решили. Прощай, безвинно погубивший себя человек!
— Знаю, я только для красоты слога
сказал. И маму вы никогда не обманывайте, но на этот раз — пока я приду. Итак, пузыри, можно мне
идти или нет? Не заплачете без меня от страха?
— Еще бы не раздражен, завтра судят. И
шла с тем, чтоб об завтрашнем ему мое слово
сказать, потому, Алеша, страшно мне даже и подумать, что завтра будет! Ты вот говоришь, что он раздражен, да я-то как раздражена! А он об поляке! Экой дурак! Вот к Максимушке небось не ревнует.
— Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца, — по-прежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя, как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. — Ты обвинял себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься, не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог
послал тебе это
сказать.
—
Скажи ты мне теперь, для чего ты меня тогда в Чермашню
посылал?
Но все же не могу умолчать и теперь о том, что когда Иван Федорович,
идя, как уже описал я, ночью с Алешей от Катерины Ивановны,
сказал ему: «Я-то до нее не охотник», — то страшно лгал в ту минуту: он безумно любил ее, хотя правда и то, что временами ненавидел ее до того, что мог даже убить.
— Пройди на крыльцо, сейчас отворю тебе, —
сказал Иван и
пошел отворять Алеше.
Ты, говорит, из гордости
идешь, ты станешь и
скажешь: «Это я убил, и чего вы корчитесь от ужаса, вы лжете!
Я знала тогда, что уж он мне изменил и хочет бросить меня, и я, я сама протянула тогда ему эти деньги, сама предложила будто бы для того, чтоб отослать моей сестре в Москве, — и когда отдавала, то посмотрела ему в лицо и
сказала, что он может, когда хочет,
послать, «хоть еще через месяц».