Неточные совпадения
— Очень рад, что вы пришли, —
сказал Крафт. — У меня есть одно письмо, до вас относящееся. Мы здесь посидим, а потом
пойдем ко мне.
Скажите, — и вы уж теперь непременно должны ответить, вы обязаны, потому что смеетесь, —
скажите: чем прельстите вы меня, чтоб я
шел за вами?
— Я так и предчувствовал, —
сказал я, — что от вас все-таки не узнаю вполне. Остается одна надежда на Ахмакову. На нее-то я и надеялся. Может быть,
пойду к ней, а может быть, нет.
— А! и ты иногда страдаешь, что мысль не
пошла в слова! Это благородное страдание, мой друг, и дается лишь избранным; дурак всегда доволен тем, что
сказал, и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас они любят.
— Насчет Макара Ивановича? Макар Иванович — это, как ты уже знаешь, дворовый человек, так
сказать, пожелавший некоторой
славы…
—
Пошел вон,
пошел вон,
иди вон! — прокричала Татьяна Павловна, почти толкая меня. — Не считайте ни во что его вранье, Катерина Николаевна: я вам
сказала, что оттуда его за помешанного аттестовали!
— Вот мама
посылает тебе твои шестьдесят рублей и опять просит извинить ее за то, что
сказала про них Андрею Петровичу, да еще двадцать рублей. Ты дал вчера за содержание свое пятьдесят; мама говорит, что больше тридцати с тебя никак нельзя взять, потому что пятидесяти на тебя не вышло, и двадцать рублей
посылает сдачи.
— Слушайте, ничего нет выше, как быть полезным.
Скажите, чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? Я знаю, что вам не разрешить этого; но я только вашего мнения ищу: вы
скажете, и как вы
скажете, так я и
пойду, клянусь вам! Ну, в чем же великая мысль?
— Ну и
слава Богу! —
сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне на ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
— О, как это злобно и жестоко ты
сказал! — вскричала Лиза с прорвавшимися из глаз слезами, встала и быстро
пошла к двери.
Катерина Николаевна сходила вниз, в своей шубе, и рядом с ней
шел или, лучше
сказать, вел ее высокий стройный офицер, в форме, без шинели, с саблей; шинель нес за ним лакей.
«Чем доказать, что я — не вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду
идти, и всегда найдется человек, который
скажет, указывая на меня: „Вот это — вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес старик, — и не безбожник он. В ём ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь
пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще
скажу: сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным сном их поминай на молитве, ибо таковые Бога ищут. Ты молишься ли перед сном-то?
Хвалит пустыню с восторгом, но ни в пустыню, ни в монастырь ни за что не
пойдет, потому что в высшей степени «бродяга», как мило назвал его Александр Семенович, на которого ты напрасно, мимоходом
сказать, сердишься.
Пойдет и никому не
скажет.
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая
идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на маме, просить правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так
сказать, отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
—
Скажите: вы ей уже
послали ответ? — спросил я вдруг совсем нечаянно, в последний раз пожимая его руку на перекрестке.
— Почему вы
сказали: наверно не воротится? Что вы подразумеваете? Он к маме
пошел — вот и все!
— Почему поздно? Не хочу я
идти и не
пойду! Не дам я мной опять овладеть! Наплевать на Ламберта — так и
скажите ей, и что если она пришлет ко мне своего Ламберта, то я его выгоню в толчки — так и передайте ей!
— Кабы умер — так и
слава бы Богу! — бросила она мне с лестницы и ушла. Это она
сказала так про князя Сергея Петровича, а тот в то время лежал в горячке и беспамятстве. «Вечная история! Какая вечная история?» — с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же узнают все!» — пролетело в моей голове.
Разумеется, я побегу к Анне Андреевне; это я нарочно, с досады лишь
сказал, что не
пойду; я сейчас побегу.
Теперь
скажу тебе ясно, чего тебе хочется: тебе хочется зазвать меня, чтоб опоить и чтоб я выдал тебе документ и
пошел с тобою на какое-то мошенничество против Катерины Николаевны!
— А вы надеялись увидеть другого? Это — после письма-то моего о вашем разврате?
Скажите, вы
шли сюда без всякого страху?
Анна Андреевна торопливо вошла ко мне, сложила передо мной руки и
сказала, что «уже не для нее, а для князя, умоляет меня не уходить и, когда он проснется,
пойти к нему.