Неточные совпадения
Послушайте,
вы целитель,
вы знаток души человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то, чтобы
вы мне совершенно верили, но уверяю
вас самым великим словом, что я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса и испуга…
— К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек
слушает. — Хоть там-то извиниться надо за то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы… Как
вы думаете?
Я все
слушал да представлялся, да и смотрел потихоньку, а теперь хочу
вам и последний акт представления проделать.
— Мне сестра сказала, что
вы дадите четыре тысячи пятьсот рублей, если я приду за ними… к
вам сама. Я пришла… дайте деньги!.. — не выдержала, задохлась, испугалась, голос пресекся, а концы губ и линии около губ задрожали. — Алешка,
слушаешь или спишь?
— Четыре дня, экой вздор!
Послушайте,
вы очень надо мной смеялись?
— И я тебя тоже, Lise.
Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя с Алешей, — я
вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но
вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит вашего брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что любит вашего брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с
вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
— Послушайте-с, голубчик мой, послушайте-с, ведь если я и приму, то ведь не буду же я подлецом? В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь не буду, не буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович,
вы выслушайте, выслушайте-с, — торопился он, поминутно дотрогиваясь до Алеши обеими руками, —
вы вот уговариваете меня принять тем, что «сестра» посылает, а внутри-то, про себя-то — не восчувствуете ко мне презрения, если я приму-с, а?
Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь минута такая пришла-с, что надо выслушать, ибо
вы даже и понять не можете, что могут значить для меня теперь эти двести рублей, — продолжал бедняк, приходя постепенно в какой-то беспорядочный, почти дикий восторг.
— Мама мне вдруг передала сейчас, Алексей Федорович, всю историю об этих двухстах рублях и об этом
вам поручении… к этому бедному офицеру… и рассказала всю эту ужасную историю, как его обидели, и, знаете, хоть мама рассказывает очень нетолково… она все перескакивает… но я
слушала и плакала. Что же, как же, отдали
вы эти деньги, и как же теперь этот несчастный?..
— Подойдите сюда, Алексей Федорович, — продолжала Lise, краснея все более и более, — дайте вашу руку, вот так.
Слушайте, я
вам должна большое признание сделать: вчерашнее письмо я
вам не в шутку написала, а серьезно…
— Алеша, дайте мне вашу руку, что
вы ее отнимаете, — промолвила Lise ослабленным от счастья, упавшим каким-то голоском. —
Послушайте, Алеша, во что
вы оденетесь, как выйдете из монастыря, в какой костюм? Не смейтесь, не сердитесь, это очень, очень для меня важно.
— Ах, Боже мой, какая тут низость? Если б обыкновенный светский разговор какой-нибудь и я бы подслушивала, то это низость, а тут родная дочь заперлась с молодым человеком…
Слушайте, Алеша, знайте, я за
вами тоже буду подсматривать, только что мы обвенчаемся, и знайте еще, что я все письма ваши буду распечатывать и всё читать… Это уж
вы будьте предуведомлены…
Слушайте, Алексей Федорович, почему
вы такой грустный все эти дни, и вчера и сегодня; я знаю, что у
вас есть хлопоты, бедствия, но я вижу, кроме того, что у
вас есть особенная какая-то грусть, секретная может быть, а?
— Да постойте, — перебил Петр Ильич, с беспокойством его
слушая и рассматривая, —
вы лучше сами пойдете, тогда и скажете, а он переврет.
—
Послушайте,
вы хоть и дики, но
вы мне всегда как-то нравились… я вот и беспокоюсь.
Иногда в выражении лица его мелькало что-то неподвижное и упрямое: он глядел на
вас,
слушал, а сам как будто упорно мечтал о чем-то своем.
Слушаю я
вас, и мне мерещится… я, видите, вижу иногда во сне один сон… один такой сон, и он мне часто снится, повторяется, что кто-то за мной гонится, кто-то такой, которого я ужасно боюсь, гонится в темноте, ночью, ищет меня, а я прячусь куда-нибудь от него за дверь или за шкап, прячусь унизительно, а главное, что ему отлично известно, куда я от него спрятался, но что он будто бы нарочно притворяется, что не знает, где я сижу, чтобы дольше промучить меня, чтобы страхом моим насладиться…
— Шутки в сторону, — проговорил он мрачно, —
слушайте: с самого начала, вот почти еще тогда, когда я выбежал к
вам давеча из-за этой занавески, у меня мелькнула уж эта мысль: «Смердяков!» Здесь я сидел за столом и кричал, что не повинен в крови, а сам все думаю: «Смердяков!» И не отставал Смердяков от души. Наконец теперь подумал вдруг то же: «Смердяков», но лишь на секунду: тотчас же рядом подумал: «Нет, не Смердяков!» Не его это дело, господа!
—
Слушайте, Карамазов, я
вам объясню все дело, я, главное, с тем и пришел, для этого
вас и вызвал, чтобы
вам предварительно объяснить весь пассаж, прежде чем мы войдем, — оживленно начал он.
Вижу, мальчик гордый, это я
вам говорю, что гордый, но кончил тем, что предался мне рабски, исполняет малейшие мои повеления,
слушает меня как Бога, лезет мне подражать.
— Нет, Боже сохрани, я
вас очень
слушаю, — с самым простодушнейшим видом отозвался Алеша, и мнительный Коля мигом ободрился.
— Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору.
Слушайте, мы с
вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго застрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую. Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил: «Зачем
вы не приходили раньше?» И таким голосом, с укором! Мне кажется, она ужасно добрая и жалкая.
—
Послушайте, Коля,
вы, между прочим, будете и очень несчастный человек в жизни, — сказал вдруг отчего-то Алеша.
А Петр Ильич,
вы знаете, такой не робкий, и вдруг принял самый благородный тон: смотрит на него насмешливо,
слушает и извиняется: «Я, говорит, не знал.
— Именно, именно!
Вы мне все напомнили!
Послушайте, что такое аффект?
— Без сомнения. Оставим это, — отрезала она. —
Слушайте: я с
вами туда на похороны идти теперь не могу. Я послала им на гробик цветов. Деньги еще есть у них, кажется. Если надо будет, скажите, что в будущем я никогда их не оставлю… Ну, теперь оставьте меня, оставьте, пожалуйста.
Вы уж туда опоздали, к поздней обедне звонят… Оставьте меня, пожалуйста!