Неточные совпадения
Многие даже прибавляли,
что он рад явиться в подновленном виде шута и
что нарочно, для усиления смеха,
делает вид,
что не замечает своего комического положения.
Заметить надо,
что он даже и попытки не захотел тогда
сделать списаться с отцом, — может быть, из гордости, из презрения к нему, а может быть, вследствие холодного здравого рассуждения, подсказавшего ему,
что от папеньки никакой чуть-чуть серьезной поддержки не получит.
Когда ему выдавали карманные деньги, которых он сам никогда не просил, то он или по целым неделям не знал,
что с ними
делать, или ужасно их не берег, мигом они у него исчезали.
Учитель! — повергся он вдруг на колени, —
что мне
делать, чтобы наследовать жизнь вечную?
— Сами давно знаете,
что надо
делать, ума в вас довольно: не предавайтесь пьянству и словесному невоздержанию, не предавайтесь сладострастию, а особенно обожанию денег, да закройте ваши питейные дома, если не можете всех, то хоть два или три. А главное, самое главное — не лгите.
И ведь знает человек,
что никто не обидел его, а
что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки
сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю,
что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как
сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— И то уж много и хорошо,
что ум ваш мечтает об этом, а не о
чем ином. Нет-нет да невзначай и в самом деле
сделаете какое-нибудь доброе дело.
— Но
что же
делать?
Что же в таком случае
делать? Тут надо в отчаяние прийти?
Сделайте,
что можете, и сочтется вам.
—
Сделайте одолжение, почтенный отец, засвидетельствуйте все мое глубокое уважение отцу игумену и извините меня лично, Миусова, пред его высокопреподобием в том,
что по встретившимся внезапно непредвиденным обстоятельствам ни за
что не могу иметь честь принять участие в его трапезе, несмотря на все искреннейшее желание мое, — раздражительно проговорил монаху Петр Александрович.
Ведь это он только из-за нее одной в келье сейчас скандал такой
сделал, за то только,
что Миусов ее беспутною тварью назвать осмелился.
Утверждали и у нас иные из господ,
что все это она
делает лишь из гордости, но как-то это не вязалось: она и говорить-то ни слова не умела и изредка только шевелила что-то языком и мычала — какая уж тут гордость.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит:
сделай мне то и то, такое, о
чем никогда никого не просят, но о
чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Думала, бедняжка,
что я завтра за ней приеду и предложение
сделаю (меня ведь, главное, за жениха ценили); а я с ней после того ни слова, пять месяцев ни полслова.
Ее все любили и нуждались в ней, потому
что портниха была знатная: был талант, денег за услуги не требовала,
делала из любезности, но когда дарили — не отказывалась принять.
Что ж, я закутил пока на мои остальные рубли, так
что и новый майор мне выговор наконец принужден был
сделать.
Потрясенная старуха Кате обрадовалась, как родной дочери, как звезде спасения, накинулась на нее, переделала тотчас завещание в ее пользу, но это в будущем, а пока теперь, прямо в руки, — восемьдесят тысяч, вот тебе, мол, приданое,
делай с ним
что хочешь.
Скажи,
что бить не будешь и позволишь все мне
делать,
что я захочу, тогда, может, и выйду», — смеется.
Потом я
сделал вид,
что слетал в город, но расписки почтовой ей не представил, сказал,
что послал, расписку принесу, и до сих пор не несу, забыл-с.
— Не помирится она со всем, — осклабился Митя. — Тут, брат, есть нечто, с
чем нельзя никакой женщине примириться. А знаешь,
что всего лучше
сделать?
Он с видимым удовольствием обращался к Григорию, отвечая, в сущности, на одни лишь вопросы Федора Павловича и очень хорошо понимая это, но нарочно
делая вид,
что вопросы эти как будто задает ему Григорий.
— Жаль. Черт возьми,
что б я после того
сделал с тем, кто первый выдумал Бога! Повесить его мало на горькой осине.
— Коль придешь,
сделай вид,
что сам пришел, навестить пришел. Никому не говори,
что я звал. Ивану ни слова не говори.
Брат Иван
сделал к нему шаг,
чего так давно желал Алеша, и вот сам он отчего-то чувствует теперь,
что его испугал этот шаг сближения.
— Уходите, Алексей Федорович! Мне стыдно, мне ужасно! Завтра… умоляю вас на коленях, придите завтра. Не осудите, простите, я не знаю,
что с собой еще
сделаю!
Но знай,
что бы я ни
сделал прежде, теперь или впереди, — ничто, ничто не может сравниться в подлости с тем бесчестием, которое именно теперь, именно в эту минуту ношу вот здесь на груди моей, вот тут, тут, которое действует и совершается и которое я полный хозяин остановить, могу остановить или совершить, заметь это себе!
— Засади я его, подлеца, она услышит,
что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня,
что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив
делать. Я ее насквозь знаю! А
что, коньячку не выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.
— Монах в гарнитуровых штанах! — крикнул мальчик, все тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став в позу, рассчитывая,
что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он
сделать и трех шагов, как в спину его больно ударился пущенный мальчиком самый большой булыжник, который только был у него в кармане.
— Как вам не стыдно!
Что я вам
сделал? — вскричал он.
— Ну хорошо, — сказал он, — видите, как вы меня больно укусили, ну и довольно ведь, так ли? Теперь скажите,
что я вам
сделал?
— Я хоть вас совсем не знаю и в первый раз вижу, — все так же спокойно продолжал Алеша, — но не может быть, чтоб я вам ничего не
сделал, — не стали бы вы меня так мучить даром. Так
что же я
сделал и
чем я виноват пред вами, скажите?
C’est tragique, [Это потрясающе (фр.).] и я бы на ее месте, — я не знаю,
что б я
сделала на ее месте!
— Ах, Lise, не кричи, главное — ты не кричи. У меня от этого крику…
Что ж
делать, коли ты сама корпию в другое место засунула… Я искала, искала… Я подозреваю,
что ты это нарочно
сделала.
— Да ведь не могла же я знать,
что он придет с укушенным пальцем, а то, может быть, вправду нарочно бы
сделала. Ангел мама, вы начинаете говорить чрезвычайно остроумные вещи.
— О, не то счастливо,
что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может этого подумать; я слишком, напротив, несчастна,
что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот
что счастливо, это то,
что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку, так, как сами сумеете это
сделать.
Я все время только и
делал,
что выслушивал о любви ее к нему.
Таким образом, увлекшись посторонними соображениями, он развлекся и решил не «думать» о сейчас наделанной им «беде», не мучить себя раскаянием, а
делать дело, а там
что будет, то и выйдет.
Вопрос о «недрах» задал он как бы весь дрожа, выпучив глаза и подскочив к Алеше до того в упор,
что тот машинально
сделал шаг назад.
— Да, мне. Давеча он на улице с мальчиками камнями перебрасывался; они в него шестеро кидают, а он один. Я подошел к нему, а он и в меня камень бросил, потом другой мне в голову. Я спросил:
что я ему
сделал? Он вдруг бросился и больно укусил мне палец, не знаю за
что.
— О нет, напротив, он
сделает все,
что вам будет угодно и как вам будет угодно!
Весь тот день мало со мной говорил, совсем молчал даже, только заметил я: глядит, глядит на меня из угла, а все больше к окну припадает и
делает вид, будто бы уроки учит, а я вижу,
что не уроки у него на уме.
Я имею право вам открыть про ее оскорбление, я даже должен так
сделать, потому
что она, узнав про вашу обиду и узнав все про ваше несчастное положение, поручила мне сейчас… давеча… снести вам это вспоможение от нее… но только от нее одной, не от Дмитрия, который и ее бросил, отнюдь нет, и не от меня, от брата его, и не от кого-нибудь, а от нее, только от нее одной!
— Доложите пославшим вас,
что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг
сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже раз обернулся, на этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
Я сама только и
делаю,
что щажу ее, потому
что она такая умненькая — верите ли вы?
— Не погибнут, потому
что эти двести рублей их все-таки не минуют. Он все равно возьмет их завтра. Завтра-то уж наверно возьмет, — проговорил Алеша, шагая в раздумье. — Видите ли, Lise, — продолжал он, вдруг остановясь пред ней, — я сам тут
сделал одну ошибку, но и ошибка-то вышла к лучшему.
Это именно вот в таком виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку
сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему,
что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
И она закрыла рукой свои глаза. Видно было,
что ей очень стыдно
сделать это признание. Вдруг она схватила его руку и стремительно поцеловала ее три раза.
— Видите, я знал,
что вы меня… кажется, любите, но я
сделал вид,
что вам верю,
что вы не любите, чтобы вам было… удобнее…
— Продолжает лежать в бреду, она не очнулась; ее тетки здесь и только ахают и надо мной гордятся, а Герценштубе приехал и так испугался,
что я не знала,
что с ним и
делать и
чем его спасти, хотела даже послать за доктором.