Неточные совпадения
А коли нет крючьев, стало быть, и все побоку,
значит, опять невероятно: кто же меня тогда крючьями-то потащит, потому
что если уж меня не потащат, то
что ж тогда будет, где же правда на свете?
О, он отлично понимал,
что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду;
значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
—
Значит, все же лазеечка к барыням-то из скита проведена. Не подумайте, отец святой,
что я что-нибудь, я только так. Знаете, на Афоне, это вы слышали ль, не только посещения женщин не полагается, но и совсем не полагается женщин и никаких даже существ женского рода, курочек, индюшечек, телушечек…
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно:
что сей сон
значит? Я вот
что хотел спросить.
— А почему ты теперь спрашиваешь и моего ответа вперед боишься?
Значит, сам соглашаешься,
что я правду сказал.
Опять нотабене. Никогда и ничего такого особенного не
значил наш монастырь в его жизни, и никаких горьких слез не проливал он из-за него. Но он до того увлекся выделанными слезами своими,
что на одно мгновение чуть было себе сам не поверил; даже заплакал было от умиления; но в тот же миг почувствовал,
что пора поворачивать оглобли назад. Игумен на злобную ложь его наклонил голову и опять внушительно произнес...
Но если бы ты был то,
что я, ты понял бы,
что эти
значат.
Понимаешь теперь, зачем,
значит, я здесь на секрете сижу и
что именно сторожу?
— Он. Величайший секрет. Даже Иван не знает ни о деньгах, ни о
чем. А старик Ивана в Чермашню посылает на два, на три дня прокатиться: объявился покупщик на рощу срубить ее за восемь тысяч, вот и упрашивает старик Ивана: «помоги, дескать, съезди сам» денька на два, на три,
значит. Это он хочет, чтобы Грушенька без него пришла.
— А коли я уж не христианин, то,
значит, я и не солгал мучителям, когда они спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим Богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла и прежде
чем даже слово успел мое молвить мучителям.
Коли я уж не христианин,
значит, я и не могу от Христа отрекнуться, ибо не от
чего тогда мне и отрекаться будет.
Ведь
значило бы тогда,
что Господь вседержитель скажет сущую неправду.
И без того уж знаю,
что царствия небесного в полноте не достигну (ибо не двинулась же по слову моему гора,
значит, не очень-то вере моей там верят, и не очень уж большая награда меня на том свете ждет), для
чего же я еще сверх того и безо всякой уже пользы кожу с себя дам содрать?
— Ну так,
значит, и я русский человек, и у меня русская черта, и тебя, философа, можно тоже на своей черте поймать в этом же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад,
что завтра же поймаю. А все-таки говори: есть Бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.
— Какой же это встречи-с? Это уж не той ли самой-с?
Значит, насчет мочалки, банной мочалки? — надвинулся он вдруг так,
что в этот раз положительно стукнулся коленками в Алешу. Губы его как-то особенно сжались в ниточку.
Так вот
что оно для меня значит-с на дуэль-то его вызвать-с, глупое это слово-с, и больше ничего-с.
Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь минута такая пришла-с,
что надо выслушать, ибо вы даже и понять не можете,
что могут
значить для меня теперь эти двести рублей, — продолжал бедняк, приходя постепенно в какой-то беспорядочный, почти дикий восторг.
Я давеча, как вам прийти, загадала: спрошу у него вчерашнее письмо, и если он мне спокойно вынет и отдаст его (как и ожидать от него всегда можно), то
значит,
что он совсем меня не любит, ничего не чувствует, а просто глупый и недостойный мальчик, а я погибла.
— Сам понимаешь,
значит, для
чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота. Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за
чего все три месяца глядел на меня в ожидании? Чтобы допросить меня: «Како веруеши али вовсе не веруеши?» — вот ведь к
чему сводились ваши трехмесячные взгляды, Алексей Федорович, ведь так?
Люди сами,
значит, виноваты: им дан был рай, они захотели свободы и похитили огонь с небеси, сами зная,
что станут несчастны,
значит, нечего их жалеть.
А Ильинский батюшка вдруг отписал сюда в прошлый четверг,
что приехал Горсткин, тоже купчишка, знаю я его, только драгоценность-то в том,
что не здешний, а из Погребова,
значит, не боится он Масловых, потому не здешний.
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот
что!
Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь
что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому,
что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка —
значит всерьез.
—
Значит, правду говорят люди,
что с умным человеком и поговорить любопытно, — твердо ответил Смердяков, проникновенно глянув на Ивана Федоровича.
Алеше странно показалось,
что он спрашивает так твердо и точно об одном только из братьев, — но о котором же:
значит, для этого-то брата, может быть, и отсылал его от себя и вчера, и сегодня.
Общество городское было разнообразное, многолюдное и веселое, гостеприимное и богатое, принимали же меня везде хорошо, ибо был я отроду нрава веселого, да к тому же и слыл не за бедного,
что в свете
значит немало.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только
что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили,
что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них
значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
«И почему бы сие могло случиться, — говорили некоторые из иноков, сначала как бы и сожалея, — тело имел невеликое, сухое, к костям приросшее, откуда бы тут духу быть?» — «
Значит, нарочно хотел Бог указать», — поспешно прибавляли другие, и мнение их принималось бесспорно и тотчас же, ибо опять-таки указывали,
что если б и быть духу естественно, как от всякого усопшего грешного, то все же изошел бы позднее, не с такою столь явною поспешностью, по крайности чрез сутки бы, а «этот естество предупредил», стало быть, тут никто как Бог и нарочитый перст его.
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников,
что «не везде ведь это и так» и
что не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и
что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак,
что прославил Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то
значит не удостоил такого Господь славы, — вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
«Он и всех-то нас святее и исполняет труднейшее,
чем по уставу, — сказали бы тогда иноки, — а
что в церковь не ходит, то,
значит, сам знает, когда ему ходить, у него свой устав».
Старца Зосиму, как уже и всем известно было сие, не любил отец Ферапонт чрезвычайно; и вот и к нему, в его келейку, донеслась вдруг весть о том,
что «суд-то Божий,
значит, не тот,
что у человеков, и
что естество даже предупредил».
Но это
значило только,
что в любви его к этой женщине заключалось нечто гораздо высшее,
чем он сам предполагал, а не одна лишь страстность, не один лишь «изгиб тела», о котором он толковал Алеше.
— О, если вы разумели деньги, то у меня их нет. У меня теперь совсем нет денег, Дмитрий Федорович, я как раз воюю теперь с моим управляющим и сама на днях заняла пятьсот рублей у Миусова. Нет, нет, денег у меня нет. И знаете, Дмитрий Федорович, если б у меня даже и были, я бы вам не дала. Во-первых, я никому не даю взаймы. Дать взаймы
значит поссориться. Но вам, вам я особенно бы не дала, любя вас, не дала бы, чтобы спасти вас, не дала бы, потому
что вам нужно только одно: прииски, прииски и прииски!..
«Она, может быть, у него за ширмами, может быть уже спит», — кольнуло его в сердце. Федор Павлович от окна отошел. «Это он в окошко ее высматривал, стало быть, ее нет:
чего ему в темноту смотреть?.. нетерпение
значит пожирает…» Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть в окно. Старик уже сидел пред столиком, видимо пригорюнившись. Наконец облокотился и приложил правую ладонь к щеке. Митя жадно вглядывался.
— Молчи, мальчик! Если я ему сказал подлеца, не
значит,
что я всей Польше сказал подлеца. Не составляет один лайдак Польши. Молчи, хорошенький мальчик, конфетку кушай.
Казалось бы, при его богатырских силах,
что могла
значить одна ночь кутежа и хотя бы самых сильных притом ощущений?
— И пупырь.
Что тебе,
что я опоздала,
значит, так надо, коли опоздала, — бормотала Агафья, принимаясь возиться около печки, но совсем не недовольным и не сердитым голосом, а, напротив, очень довольным, как будто радуясь случаю позубоскалить с веселым барчонком.
— Милый мальчик, это мое дело, а не твое. Я иду сам по себе, потому
что такова моя воля, а вас всех притащил туда Алексей Карамазов,
значит, разница. И почем ты знаешь, я, может, вовсе не мириться иду? Глупое выражение.
— И заметил ты, Смуров,
что в средине зимы, если градусов пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как например теперь, в начале зимы, когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать градусов, да еще когда снегу мало. Это
значит, люди еще не привыкли. У людей все привычка, во всем, даже в государственных и в политических отношениях. Привычка — главный двигатель. Какой смешной, однако, мужик.
— Черный нос,
значит, из злых, из цепных, — важно и твердо заметил Коля, как будто все дело было именно в щенке и в его черном носе. Но главное было в том,
что он все еще изо всех сил старался побороть в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется посадить на цепь, уж я знаю.
— Чтобы толковать о таких исторических событиях, как основание национальности, надо прежде всего понимать,
что это
значит, — строго отчеканил он в назидание. — Я, впрочем, не придаю всем этим бабьим сказкам важности, да и вообще всемирную историю не весьма уважаю, — прибавил он вдруг небрежно, обращаясь уже ко всем вообще.
— То-то; Феня, Феня, кофею! — крикнула Грушенька. — Он у меня уж давно кипит, тебя ждет, да пирожков принеси, да чтобы горячих. Нет, постой, Алеша, у меня с этими пирогами сегодня гром вышел. Понесла я их к нему в острог, а он, веришь ли, назад мне их бросил, так и не ел. Один пирог так совсем на пол кинул и растоптал. Я и сказала: «Сторожу оставлю; коли не съешь до вечера,
значит, тебя злость ехидная кормит!» — с тем и ушла. Опять ведь поссорились, веришь тому.
Что ни приду, так и поссоримся.
— Тем самым-с догадаться могли-с,
что коли я вас от Москвы в Чермашню отклоняю, то,
значит, присутствия вашего здесь желаю ближайшего, потому
что Москва далеко, а Дмитрий Федорович, знамши,
что вы недалеко, не столь ободрены будут.
— Конечно, надо было догадаться, — волновался Иван, — да я и догадывался об чем-нибудь мерзком с твоей стороны… Только ты врешь, опять врешь, — вскричал он, вдруг припомнив. — Помнишь, как ты к тарантасу тогда подошел и мне сказал: «С умным человеком и поговорить любопытно».
Значит, рад был,
что я уезжаю, коль похвалил?
— И я тоже подумал тогда, минутку одну,
что и на меня тоже рассчитываете, — насмешливо осклабился Смердяков, — так
что тем самым еще более тогда себя предо мной обличили, ибо если предчувствовали на меня и в то же самое время уезжали,
значит, мне тем самым точно как бы сказали: это ты можешь убить родителя, а я не препятствую.
— Это
значит опять-таки
что: «с умным человеком и поговорить любопытно» — а? — проскрежетал Иван.
А если уж поехали, то уж меня,
значит, заверили в том,
что на меня в суд заявить не посмеете и три эти тысячи мне простите.
— Ну… ну, тебе,
значит, сам черт помогал! — воскликнул опять Иван Федорович. — Нет, ты не глуп, ты гораздо умней,
чем я думал…
— Отчасти буду рад, ибо тогда моя цель достигнута: коли пинки,
значит, веришь в мой реализм, потому
что призраку не дают пинков. Шутки в сторону: мне ведь все равно, бранись, коли хочешь, но все же лучше быть хоть каплю повежливее, хотя бы даже со мной. А то дурак да лакей, ну
что за слова!
С этого процесса господин Ракитин в первый раз заявил себя и стал заметен; прокурор знал,
что свидетель готовит в журнал статью о настоящем преступлении и потом уже в речи своей (
что увидим ниже) цитовал несколько мыслей из статьи,
значит, уже был с нею знаком.
Нет, уж как бы ни был труслив человек, а уж если такое дело задумал, то уже ни за
что бы не сказал никому по крайней мере про пакет и про знаки, ибо это
значило бы вперед всего себя выдать.