Неточные совпадения
Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо,
господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то что был босиком и сохранял на себе тот костюм,
в котором имел обыкновение отходить ко сну, подбежал к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать
глазами на дворе дома, на который выходили окна квартиры его.
А между тем, покамест говорил это все
господин Голядкин,
в нем произошла какая-то странная перемена. Серые
глаза его как-то странно блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты лица его заходили, задвигались. Сам он весь дрожал. Последовав первому движению своему и остановив руку Крестьяна Ивановича,
господин Голядкин стоял теперь неподвижно, как будто сам не доверяя себе и ожидая вдохновения для дальнейших поступков.
Господин Голядкин уселся, наконец, не сводя
глаз с Крестьяна Ивановича. Крестьян Иванович с крайне недовольным видом стал шагать из угла
в угол своего кабинета. Последовало долгое молчание.
— Нет, Крестьян Иванович, мы лучше это оставим теперь, — отвечал
господин Голядкин, опустив
глаза в землю, — лучше отложим все это
в сторону, до времени… до другого времени, Крестьян Иванович, до более удобного времени, когда все обнаружится, и маска спадет с некоторых лиц, и кое-что обнажится.
— Но скажу более,
господа, — прибавил он, обращаясь
в последний раз к
господам регистраторам, — скажу более — оба вы здесь со мной
глаз на
глаз. Вот,
господа, мои правила: не удастся — креплюсь, удастся — держусь и во всяком случае никого не подкапываю. Не интригант — и этим горжусь.
В дипломаты бы я не годился. Говорят еще,
господа, что птица сама летит на охотника. Правда, и готов согласиться: но кто здесь охотник, кто птица? Это еще вопрос,
господа!
Господин Голядкин, который доселе, разговаривая снизу лестницы с Андреем Филипповичем, смотрел так, что, казалось, готов был ему прыгнуть прямо
в глаза, — видя, что начальник отделения немного смешался, сделал, почти неведомо себе, шаг вперед.
Господин Голядкин, впрочем, как бы ничего не слыхал, ничего не видал, он не мог смотреть… он ни на что не мог смотреть; он опустил
глаза в землю да так и стоял себе, дав себе, впрочем, мимоходом, честное слово каким-нибудь образом застрелиться
в эту же ночь.
Потом…» Тут
господин Голядкин повернул
глаза в сторону, отыскивая Клару Олсуфьевну, и увидел Герасимыча, старого камердинера Олсуфия Ивановича.
Господин Голядкин поднял, наконец,
глаза, и если не упал
в обморок, то единственно оттого, что уже сперва все дело предчувствовал, что уже сперва был обо всем предуведомлен, угадав пришельца
в душе.
— Что-с? Я вас… знаете ли… я, признаюсь вам, не так-то хорошо понимаю; вы… знаете, вы объяснитесь подробнее,
в каком отношении вы здесь затрудняетесь, — сказал Антон Антонович, сам затрудняясь немножко, видя, что у
господина Голядкина даже слезы на
глазах выступили.
Все старание
господина Голядкина было как можно плотнее закутаться, зарыться
в шинель и нахлобучить на
глаза шляпу до последней возможности.
Это маленькое обстоятельство открыло отчасти
глаза господину Голядкину; понял он, что нужда
в нем великая, и потому не стал более затрудняться, как начать с своим гостем, предоставив это все, как и следовало, ему самому.
В это время вошел Петрушка, остановился
в дверях и уставился
глазами в сторону, совершенно противоположную той,
в которой помещались и гость и
барин его.
Если же как-нибудь, по ошибке, заходил мнением своим
в контру
господину Голядкину и потом замечал, что сбился с дороги, то тотчас же поправлял свою речь, объяснялся и давал немедленно знать, что он все разумеет точно таким же образом, как хозяин его, мыслит так же, как он, и смотрит на все совершенно такими же
глазами, как и он.
Со слезами на
глазах обнял своего гостя
господин Голядкин и, расчувствовавшись, наконец, вполне, сам посвятил своего гостя
в некоторые секреты и тайны свои, причем речь сильно напиралась на Андрея Филипповича и на Клару Олсуфьевну.
Петрушка сначала не отвечал ничего, даже не посмотрел на своего
барина, а поворотил свои
глаза в угол направо, так что
господин Голядкин сам принужден был взглянуть
в угол направо.
— Тут
господин Голядкин-младший, улыбнувшись немного, — официально и форменно улыбнувшись, хотя вовсе не так, как бы следовало (потому что ведь во всяком случае он одолжен же был благодарностью
господину Голядкину-старшему), итак, улыбнувшись официально и форменно, прибавил, что он с своей стороны весьма рад, что
господин Голядкин хорошо почивал; потом наклонился немного, посеменил немного на месте, поглядел направо, налево, потом опустил
глаза в землю, нацелился
в боковую дверь и, прошептав скороговоркой, что он по особому поручению, юркнул
в соседнюю комнату.
Потом, и прежде чем герой наш успел мало-мальски прийти
в себя от последней атаки,
господин Голядкин-младший вдруг (предварительно отпустив только улыбочку окружавшим их зрителям) принял на себя вид самый занятой, самый деловой, самый форменный, опустил
глаза в землю, съежился, сжался и, быстро проговорив «по особому поручению», лягнул своей коротенькой ножкой и шмыгнул
в соседнюю комнату.
Господин Голядкин вмешался
в толпу;
глаз его не дремал и не упускал кого нужно из виду.
Освободившись, он бросился с лестницы, оглянулся кругом, увидев извозчика, подбежал к нему, сел на дрожки и
в одно мгновение скрылся из
глаз господина Голядкина-старшего.
Господин Голядкин взял шляпу, хотел было мимоходом маленько оправдаться
в глазах Петрушки, чтоб не подумал чего Петрушка особенного, — что вот, дескать, такое-то обстоятельство, что вот шляпу позабыл и т. д., — но так как Петрушка и глядеть не хотел и тотчас ушел, то и
господин Голядкин без дальнейших объяснений надел свою шляпу, сбежал с лестницы и, приговаривая, что все, может быть, к лучшему будет и что дело устроится как-нибудь, хотя чувствовал, между прочим, даже у себя
в пятках озноб, вышел на улицу, нанял извозчика и полетел к Андрею Филипповичу.
В руках его был последний кусок десятого расстегая, который он
в глазах же
господина Голядкина отправил
в свой рот, чмокнув от удовольствия.
Петрушка помолчал немного и усмехнулся во весь рот, глядя прямо
в глаза своему
барину.
И только что
господин Голядкин начинал было подходить к Андрею Филипповичу, чтоб перед ним, каким-нибудь образом, так или этак, оправдаться и доказать ему, что он вовсе не таков, как его враги расписали, что он вот такой-то да сякой-то и даже обладает, сверх обыкновенных, врожденных качеств своих, вот тем-то и тем-то; но как тут и являлось известное своим неблагопристойным направлением лицо и каким-нибудь самым возмущающим душу средством сразу разрушало все предначинания
господина Голядкина, тут же, почти на
глазах же
господина Голядкина, очерняло досконально его репутацию, втаптывало
в грязь его амбицию и потом немедленно занимало место его на службе и
в обществе.
В исступлении стыда оглядывался кругом совершенно честный
господин Голядкин и действительно уверялся, сам, своими
глазами, что извозчики и стакнувшийся с ними Петрушка все
в своем праве; ибо развращенный
господин Голядкин находился действительно тут же, возле него, не
в дальнем от него расстоянии, и, следуя подлым обычаям нравов своих, и тут, и
в этом критическом случае, непременно готовился сделать что-то весьма неприличное и нисколько не обличавшее особенного благородства характера, получаемого обыкновенно при воспитании, — благородства, которым так величался при всяком удобном случае отвратительный
господин Голядкин второй.
Не помня себя,
в стыде и
в отчаянии, бросился погибший и совершенно справедливый
господин Голядкин куда
глаза глядят, на волю судьбы, куда бы ни вынесло; но с каждым шагом его, с каждым ударом ноги
в гранит тротуара, выскакивало, как будто из-под земли, по такому же точно, совершенно подобному и отвратительному развращенностию сердца —
господину Голядкину.
Действуя таким образом,
господин Голядкин-младший, по подленькому обыкновению своему, нарочно осматривался кругом, делал так, чтоб все видели его поведение, заглядывал всем
в глаза и, очевидно, старался о внушении всем всего самого неблагоприятного относительно
господина Голядкина.
Схватив два пальца руки
господина Голядкина-старшего и сначала пожав их, недостойный тут же,
в глазах же
господина Голядкина, решился повторить свою утреннюю бесстыдную шутку.
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы,
в карман, когда
господин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним
в соседнюю комнату, куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнуть непримиримый враг его. Как будто ни
в одном
глазу, он стоял себе у прилавка, ел пирожки и преспокойно, как добродетельный человек, любезничал с немкой-кондитершей. «При дамах нельзя», — подумал герой наш и подошел тоже к прилавку, не помня себя от волнения.
Господин Голядкин вздрогнул и покраснел: как-то нечаянно опустил он
глаза в землю и увидел, что был
в таком неприличном костюме,
в котором и у себя дома ему быть нельзя, не только
в общественном месте.
Когда наш герой вошел, то почувствовал, что как будто ослеп, ибо решительно ничего не видал. Мелькнули, впрочем, две-три фигуры
в глазах: «Ну да это гости», — мелькнуло у
господина Голядкина
в голове. Наконец наш герой стал ясно отличать звезду на черном фраке его превосходительства, потом, сохраняя постепенность, перешел и к черному фраку, наконец, получил способность полного созерцания…
Господину Голядкину стало как-то неловко; он отвел свои
глаза в сторону и тут же увидел еще одного весьма странного гостя.
— Позвольте спросить вас, — начал он снова, предупреждая усердием своим ответ его превосходительства и обращаясь
в этот раз к
господину Голядкину, — позвольте спросить вас,
в чьем присутствии вы так объясняетесь? перед кем вы стоите,
в чьем кабинете находитесь?.. —
Господин Голядкин-младший был весь
в необыкновенном волнении, весь красный и пылающий от негодования и гнева; даже слезы
в его
глазах показались.
В голове зазвонило у
господина Голядкина,
в глазах потемнело; ему показалось, что бездна, целая вереница совершенно подобных Голядкиных с шумом вламываются во все двери комнаты; но было поздно…
Замирая от ужаса, оглянулся
господин Голядкин назад: вся ярко освещенная лестница была унизана народом; любопытные
глаза глядели на него отвсюду; сам Олсуфий Иванович председал на самой верхней площадке лестницы,
в своих покойных креслах, и внимательно, с сильным участием смотрел на все совершавшееся.