Неточные совпадения
Вгляделся
барин в пахаря:
Грудь впалая; как вдавленный
Живот; у
глаз, у рта
Излучины, как трещины
На высохшей земле;
И сам на землю-матушку
Похож он: шея бурая,
Как пласт, сохой отрезанный,
Кирпичное лицо,
Рука — кора древесная,
А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани
Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я
в ноги поклонилася:
— Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали
барину.
Павлуша что-то
в книжечку
Хотел уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против
баринаНа животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо к
барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Со смешанным чувством досады, что никуда не уйдешь от знакомых, и желания найти хоть какое-нибудь развлечение от однообразия своей жизни Вронский еще раз оглянулся на отошедшего и остановившегося
господина; и
в одно и то же время у обоих просветлели
глаза.
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь только
глазами, и, положив руки
в карманы и склонив голову на бок, уставился на
барина.
Неторопливо передвигая ногами, Алексей Александрович с обычным видом усталости и достоинства поклонился этим
господам, говорившим о нем, и, глядя
в дверь, отыскивал
глазами графиню Лидию Ивановну.
Я подошел к пьяному
господину, взял его довольно крепко за руку и, посмотрев ему пристально
в глаза, попросил удалиться, — потому, прибавил я, что княжна давно уж обещалась танцевать мазурку со мною.
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть
глаза! Я уж, право, думал, что ко мне никто не заедет. Всяк бегает меня, как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините,
господа, что принимаю вас
в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Да чем вас потчевать, скажите?
— Обедали? — закричал
барин, подходя с пойманною рыбою на берег, держа одну руку над
глазами козырьком
в защиту от солнца, другую же пониже — на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани.
Господину Заметову прежде всего ваш гнев и ваша открытая смелость
в глаза бросилась: ну, как это
в трактире вдруг брякнуть: «Я убил!» Слишком смело-с, слишком дерзко-с, и если, думаю, он виновен, то это страшный боец!
— Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова, дочь того самого несчастного
господина Мармеладова, которого вчера
в моих
глазах раздавили лошади и о котором я уже вам говорил…
Господа, вы сейчас восхищались талантом Ларисы Дмитриевны. Ваши похвалы — для нее не новость; с детства она окружена поклонниками, которые восхваляют ее
в глаза при каждом удобном случае. Да-с, талантов у нее действительно много. Но не за них я хочу похвалить ее. Главное, неоцененное достоинство Ларисы Дмитриевны то,
господа… то,
господа…
— Эх, батюшка Петр Андреич! — отвечал он с глубоким вздохом. — Сержусь-то я на самого себя; сам я кругом виноват. Как мне было оставлять тебя одного
в трактире! Что делать? Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел
в тюрьме. Беда да и только! Как покажусь я на
глаза господам? что скажут они, как узнают, что дитя пьет и играет.
— Да перестань ты, господи боже мой! — тревожно уговаривала женщина, толкая мужа кулаком
в плечо и бок. — Отвяжитесь вы от него,
господин, что это вы дразните! — закричала и она, обращаясь к ветеринару, который, не переставая хохотать, вытирал слезившиеся
глаза.
Туробоев отошел
в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего,
в пышной шапке сивых волос,
в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами.
В одной руке он держал нож,
в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на
господ снизу вверх светлыми
глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Направо от Самгина сидели, солидно кушая, трое: широкоплечая дама с коротенькой шеей
в жирных складках, отлично причесанный, с подкрученными усиками, студент
в пенсне, очень похожий на переодетого парикмахера, и круглолицый
барин с орденом на шее, с большими
глазами в синеватых мешках; медленно и обиженно он рассказывал...
— Рази можно обманывать
господ, — бормотал он, снова оглядывая всех, а испуг
в глазах его быстро заменялся пытливостью, подбородок вздрагивал.
—
Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей,
в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент,
в автомобиле двое рабочих с винтовками
в руках, штатский
в шляпе, надвинутой на
глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице стало более шумно, даже прокричали ура, а
в ограде — тише.
Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мирного уголка. Эти
господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Любят они луну-кокетку, которая бы наряжалась
в палевые облака да сквозила таинственно через ветви дерев или сыпала снопы серебряных лучей
в глаза своим поклонникам.
Это был
господин в темно-зеленом фраке с гербовыми пуговицами, гладко выбритый, с темными, ровно окаймлявшими его лицо бакенбардами, с утружденным, но покойно-сознательным выражением
в глазах, с сильно потертым лицом, с задумчивой улыбкой.
Вид дикости на лице Захара мгновенно смягчился блеснувшим
в чертах его лучом раскаяния. Захар почувствовал первые признаки проснувшегося
в груди и подступившего к сердцу благоговейного чувства к
барину, и он вдруг стал смотреть прямо ему
в глаза.
Захар сделал шаг и стал как монумент, глядя
в окно на бродивших кур и подставляя
барину, как щетку, бакенбарду. Илья Ильич
в один час, от волнения, изменился, будто осунулся
в лице;
глаза бегали беспокойно.
— Вот этот желтый
господин в очках, — продолжал Обломов, — пристал ко мне: читал ли я речь какого-то депутата, и
глаза вытаращил на меня, когда я сказал, что не читаю газет.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная
в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд
в улицу,
в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то
господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей
в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— Нет-с, не с
господином Ламбертом, — так и угадал он сразу, точно впрыгнул
в мою душу своими
глазами, — а с ихним братцем, действительным, молодым
господином Версиловым. Камер-юнкер ведь, кажется?
Барин хватился своей табакерки
в кармане, ищет
глазами вокруг: один старичок побежал за ней, отыскал и принес.
Нехлюдов продолжал говорить о том, как доход земли должен быть распределен между всеми, и потому он предлагает им взять землю и платить зa нее цену, какую они назначат,
в общественный капитал, которым они же будут пользоваться. Продолжали слышаться слова одобрения и согласия, но серьезные лица крестьян становились всё серьезнее и серьезнее, и
глаза, смотревшие прежде на
барина, опускались вниз, как бы не желая стыдить его
в том, что хитрость его понята всеми, и он никого не обманет.
— Барин-то едет! — сиплым шепотом докладывала Матрешка Хионии Алексеевне. — Своими
глазами, барыня, видела… Сейчас пальто
в передней надевает…
В мельничном флигельке скоро собрались все, то есть Нагибин, Телкин, поп Савел и Ипат, который теперь жил
в деревне, так как
в городе ему решительно нечего было делать. Впрочем, верный слуга Привалова не особенно горевал о таком перемещении:
барин своей женитьбой потерял
в его
глазах всякую цену. «Одним словом, как есть пропащий человек!»
— Нет, нет, я здесь… — послышался приятный грудной баритон, и на пороге гостиной показался высокий худой
господин, одетый
в летнюю серую пару. — Если не ошибаюсь, — прибавил он нараспев, прищурив немного свои подслеповатые иззелена-серые
глаза, — я имею удовольствие видеть Сергея Александрыча?
Завтрак был подан
в столовой. Когда они вошли туда, первое, что бросилось
в глаза Привалову, был какой-то
господин, который сидел у стола и читал книгу, положив локти на стол. Он сидел вполоборота, так что
в первую минуту Привалов его не рассмотрел хорошенько.
Когда башкирам было наконец объявлено, что вот
барин поедет
в город и там будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали эти слова, молча вышли на улицу, сели на коней и молча тронулись
в свою Бухтарму. Привалов долго провожал
глазами этих несчастных, уезжавших на верную смерть, и у него крепко щемило и скребло на сердце. Но что он мог
в его дурацком положении сделать для этих людей!
— Видите,
господа, шутки
в сторону, — вскинулся
глазами Митя и твердо посмотрел на них обоих.
— Совсем неизвестно, с чего вы
в таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь он, говорят, по
глазам узнает, кто с чем приходит. Да и как высоко цените вы их мнение, вы, такой парижанин и передовой
господин, удивили вы меня даже, вот что!
— Камень
в огород! И камень низкий, скверный! Не боюсь! О
господа, может быть, вам слишком подло мне же
в глаза говорить это! Потому подло, что я это сам говорил вам. Не только хотел, но и мог убить, да еще на себя добровольно натащил, что чуть не убил! Но ведь не убил же его, ведь спас же меня ангел-хранитель мой — вот этого-то вы и не взяли
в соображение… А потому вам и подло, подло! Потому что я не убил, не убил, не убил! Слышите, прокурор: не убил!
— Да велите завтра площадь выместь, может, найдете, — усмехнулся Митя. — Довольно,
господа, довольно, — измученным голосом порешил он. — Вижу ясно: вы мне не поверили! Ни
в чем и ни на грош! Вина моя, а не ваша, не надо было соваться. Зачем, зачем я омерзил себя признанием
в тайне моей! А вам это смех, я по
глазам вашим вижу. Это вы меня, прокурор, довели! Пойте себе гимн, если можете… Будьте вы прокляты, истязатели!
—
Господа, как жаль! Я хотел к ней на одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне сердце, и что я уже не убийца!
Господа, ведь она невеста моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех
глазами. — О, благодарю вас,
господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня
в одно мгновение!.. Этот старик — ведь он носил меня на руках,
господа, мыл меня
в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули, был отцом родным!..
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил
в своем уголку, утирая обоими рукавами
глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась.
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не
в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив
глаза и преувеличенно высунув язык, а
в ответ на укоризны своего
господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
— Экая я! — проговорила вдруг Лукерья с неожиданной силой и, раскрыв широко
глаза, постаралась смигнуть с них слезу. — Не стыдно ли? Чего я? Давно этого со мной не случалось… с самого того дня, как Поляков Вася у меня был прошлой весной. Пока он со мной сидел да разговаривал — ну, ничего; а как ушел он — поплакала я таки
в одиночку! Откуда бралось!.. Да ведь у нашей сестры слезы некупленные.
Барин, — прибавила Лукерья, — чай, у вас платочек есть… Не побрезгуйте, утрите мне
глаза.
— Помните,
барин, — сказала она, и чудное что-то мелькнуло
в ее
глазах и на губах, — какая у меня была коса? Помните — до самых колен! Я долго не решалась… Этакие волосы!.. Но где же их было расчесывать?
В моем-то положении!.. Так уж я их и обрезала… Да… Ну, простите,
барин! Больше не могу…
В числе этих любителей преферанса было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ,
в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая головы, вскидывали сбоку
глазами на подходивших); пять или шесть уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти
господа говорили мягким голосом, кротко улыбались на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно роняли карты на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
— Э! э! э! э! — промолвил с расстановкой, как бы с оттяжкой, дьякон, играя перстами
в бороде и озирая Чертопханова своими светлыми и жадными
глазами. — Как же так,
господин? Коня-то вашего, дай Бог памяти,
в минувшем году недельки две после Покрова украли, а теперь у нас ноябрь на исходе.
—
В ближний город, — отвечал француз, — оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за
глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на месте, но
господин смотритель, кажется, судил иначе.
В этой земле трудно достать лошадей,
господин офицер.
На сей раз он привел меня
в большой кабинет; там, за огромным столом, на больших покойных креслах сидел толстый, высокий румяный
господин — из тех, которым всегда бывает жарко, с белыми, откормленными, но рыхлыми мясами, с толстыми, но тщательно выхоленными руками, с шейным платком, сведенным на минимум, с бесцветными
глазами, с жовиальным [Здесь: благодушным (от фр. jovial).] выражением, которое обыкновенно принадлежит людям, совершенно потонувшим
в любви к своему благосостоянию и которые могут подняться холодно и без больших усилий до чрезвычайных злодейств.
Старосты и его missi dominici [господские сподручные (лат.).] грабили
барина и мужиков; зато все находившееся на
глазах было подвержено двойному контролю; тут береглись свечи и тощий vin de Graves [сорт белого вина (фр.).] заменялся кислым крымским вином
в то самое время, как
в одной деревне сводили целый лес, а
в другой ему же продавали его собственный овес.
Он был камердинером Сенатора и моего отца во время их службы
в гвардии, добрый, честный и трезвый человек, глядевший
в глаза молодым
господам и угадывавший, по их собственным словам, их волю, что, думаю, было не легко.
Камердинер обыкновенно при таких проделках что-нибудь отвечал; но когда не находил ответа
в глаза, то, выходя, бормотал сквозь зубы. Тогда
барин, тем же спокойным голосом, звал его и спрашивал, что он ему сказал?
Улита стояла ни жива ни мертва. Она чуяла, что ее ждет что-то зловещее. За две недели, прошедшие со времени смерти старого
барина, она из дебелой и цветущей барской барыни превратилась
в обрюзглую бабу. Лицо осунулось, щеки впали,
глаза потухли, руки и ноги тряслись. По-видимому, она не поняла приказания насчет самовара и не двигалась…
— Сказывали мне, что за границей машина такая выдумана, — завидовала нередко матушка, — она и на стол накрывает, и кушанье подает, а
господа сядут за стол и кушают! Вот кабы
в Москву такую машину привезли, кажется, ничего бы не пожалела, а уж купила бы. И сейчас бы всех этих олухов с
глаз долой.