Неточные совпадения
Господин, сидевший на дрожках, нечаянно увидев лицо господина Голядкина, довольно неосторожно высунувшего свою голову из окошка кареты, тоже, по-видимому, крайне
был изумлен такой неожиданной встречей и, нагнувшись сколько мог, с величайшим любопытством и участием стал заглядывать в тот угол кареты, куда
герой наш поспешил
было спрятаться.
«Дурак я
был, что не отозвался, — подумал он наконец, — следовало бы просто на смелую ногу и с откровенностью, не лишенною благородства: дескать, так и так, Андрей Филиппович, тоже приглашен на обед, да и только!» Потом, вдруг вспомнив, что срезался,
герой наш вспыхнул, как огонь, нахмурил брови и бросил страшный вызывающий взгляд, в передний угол кареты, взгляд так и назначенный, с тем чтоб испепелить разом в прах всех врагов его.
«Так ли, впрочем,
будет все это, — продолжал наш
герой, выходя из кареты у подъезда одного пятиэтажного дома на Литейной, возле которого приказал остановить свой экипаж, — так ли
будет все это?
Заметно
было, что
герой наш
был в крайнем волнении.
Он обернулся и увидел пред собою двух своих сослуживцев-товарищей, тех самых, с которыми встретился утром на Литейной, — ребят еще весьма молодых и по летам и по чину.
Герой наш
был с ними ни то ни се, ни в дружбе, ни в открытой вражде. Разумеется, соблюдалось приличие с обеих сторон; дальнейшего же сближения не
было, да и
быть не могло. Встреча в настоящее время
была крайне неприятна господину Голядкину. Он немного поморщился и на минутку смешался.
— Я вам скажу, господа, по-дружески, — сказал, немного помолчав, наш
герой, как будто (так уж и
быть) решившись открыть что-то чиновникам, — вы, господа, все меня знаете, но до сих пор знали только с одной стороны. Пенять в этом случае не на кого, и отчасти, сознаюсь, я
был сам виноват.
Андрей Филиппович ответил господину Голядкину таким взглядом, что если б
герой наш не
был уже убит вполне, совершенно, то
был бы непременно убит в другой раз, — если б это
было только возможно.
Осекшись в одном месте,
герой наш попробовал
было попытать счастье где-нибудь с другой стороны и обратился прямо к одному важному советнику, с значительным крестом на шее.
Сам хозяин явился в весьма недальнем расстоянии от господина Голядкина, и хотя по виду его нельзя
было заметить, что он тоже в свою очередь принимает прямое и непосредственное участие в обстоятельствах господина Голядкина, потому что все это делалось на деликатную ногу, но тем не менее все это дало ясно почувствовать
герою повести нашей, что минута для него настала решительная.
Клара Олсуфьевна вскрикнула; все бросились освобождать ее руку из руки господина Голядкина, и разом
герой наш
был оттеснен толпою едва ли не на десять шагов расстояния.
«Эка погодка, — подумал
герой наш, — чу! не
будет ли наводнения? видно, вода поднялась слишком сильно».
Герой наш, если возможно сравнение,
был теперь в положении человека, над которым забавлялся проказник какой-нибудь, для шутки наводя на него исподтишка зажигательное стекло.
Господин Голядкин взглянул на Антона Антоновича, и так как, по всей вероятности, физиономия нашего
героя вполне отзывалась его настоящим и гармонировала со всем смыслом дела, следовательно в некотором отношении
была весьма замечательна, то добрый Антон Антонович, отложив перо в сторону, с каким-то необыкновенным участием осведомился о здоровье господина Голядкина.
Это недурно; это, стало
быть, наиприятнейший оборот дела приняли, — говорил про себя
герой наш, потирая руки и не слыша под собою стула от радости.
— Яков Петрович! — повторил наш
герой, не в силах
будучи скрыть своего смущения.
«Ну, да ведь мы с тобой, Яков Петрович, сойдемся, — говорил наш
герой своему гостю, — мы с тобой, Яков Петрович,
будем жить, как рыба с водой, как братья родные; мы, дружище,
будем хитрить, заодно хитрить
будем; с своей стороны
будем интригу вести в пику им… в пику-то им интригу вести.
Решившись таким образом действовать,
герои наш оправился, принял вид приличный и форменный и только что хотел
было проникнуть в соседнюю комнату, как вдруг, в самых дверях, столкнулся с ним вчерашний знакомец, друг и приятель его.
— Что же это за ветры такие здесь подувают и что означает этот новый крючок?» В то самое время, как потерянный и полуубитый
герой наш готовился
было разрешить этот новый вопрос, в соседней комнате послышался шум, обнаружилось какое-то деловое движение, дверь отворилась, и Андрей Филиппович, только что перед тем отлучившийся по делам в кабинет его превосходительства, запыхавшись, появился в дверях и кликнул господина Голядкина.
Сухость тона и резкость отказа поразили господина Голядкина. «А вот лучше я как-нибудь с другой стороны… вот я лучше к Антону Антоновичу». К несчастию господина Голядкина, и Антона Антоновича не оказалось в наличности: он тоже где-то
был чем-то занят. «А ведь не без намерения просил уволить себя от объяснений и толков! — подумал
герой наш. — Вот куда метил — старая петля! В таком случае я просто дерзну умолять его превосходительство».
Герой наш не верил глазам и все еще
был не в состоянии опомниться…
Для сего нужно
было, во-первых, чтоб кончились как можно скорее часы присутствия, а до тех пор
герой наш положил не предпринимать ничего.
Не
будь последнего посрамления,
герой наш, может
быть, и решился бы скрепить свое сердце, может
быть, он и решился бы смолчать, покориться и не протестовать слишком упорно; так, поспорил бы, попретендовал бы немножко, доказал бы, что он в своем праве, потом бы уступил немножко, потом, может
быть, и еще немножко бы уступил, потом согласился бы совсем, потом, и особенно тогда, когда противная сторона признала бы торжественно, что он в своем праве, потом, может
быть, и помирился бы даже, даже умилился бы немножко, даже, — кто бы мог знать, — может
быть, возродилась бы новая дружба, крепкая, жаркая дружба, еще более широкая, чем вчерашняя дружба, так что эта дружба совершенно могла бы затмить, наконец, неприятность довольно неблагопристойного сходства двух лиц, так, что оба титулярные советника
были бы крайне как рады и прожили бы, наконец, до ста лет и т. д.
Постояв несколько времени на дворе,
герой наш хотел
было уже на что-то решиться.
Но для
героя нашего в настоящее время затруднений, кажется, не
было.
Тут только увидел
герой наш, что Петрушка
был, как говорится, мертвецки пьян и едва на ногах держался.
— Ну, хорошо, Петруша, хорошо, что
был. Ты видишь, я не сержусь… Ну, ну, — продолжал наш
герой, еще более задабривая своего служителя, трепля его по плечу и улыбаясь ему, — ну, клюкнул, мерзавец, маленько… на гривенник, что ли, клюкнул? плут ты этакой! Ну и ничего; ну, ты видишь, что я не сержусь… я не сержусь, братец, я не сержусь…
— Мошенник ты этакой! — закричал, наконец, вышедший из терпения
герой наш. — Разбойник ты этакой! да это ведь я; ведь это ты про меня говоришь. А то другой
есть Голядкин; я про другого говорю, мошенник ты этакой!
«Впрочем, я все это заранее предчувствовал, — подумал
герой наш, — и все то, что в письме теперь
будет, также предчувствовал…» Письмо
было следующее...
Почивал наш
герой весьма нехорошо, то
есть никак не мог даже на пять минут заснуть совершенно: словно проказник какой-нибудь насыпал ему резаной щетины в постель.
— А я тебя поблагодарю, милый мой! — кричал господин Голядкин вслед освободившемуся, наконец, Писаренке… «Шельмец, кажется, грубее стал после, — подумал
герой наш, украдкой выходя из-за печки. — Тут еще
есть крючок. Это ясно… Сначала
было и того, и сего… Впрочем, он и действительно торопился; может
быть, дела там много. И его превосходительство два раза ходили по отделению… По какому бы это случаю
было?.. Ух! да ну, ничего! оно, впрочем, и ничего, может
быть, а вот мы теперь и посмотрим…»
Вследствие таковых обстоятельств, да еще потому, что и сумерки сюда подмешались и кончалось время присутствия, некоторые из чиновников, преимущественно же молодежь, в ту самую минуту, когда вошел наш
герой, занимались некоторого рода бездействием, сходились, разговаривали, толковали, смеялись, и даже кое-кто из самых юнейших, то
есть из самых бесчиновных чиновников, втихомолочку и под общий шумок составили орлянку в углу, у окошка.
Был ли обманут
герой наш первым движением неблагопристойного врага своего, или так, не нашелся, или почувствовал и сознал в глубине души своей всю степень своей беззащитности, — трудно сказать.
В предпоследней комнате встретился с ним только что выходивший от его превосходительства Андрей Филиппович, и хотя тут же в комнате
было порядочно всяких других, совершенно посторонних в настоящую минуту для господина Голядкина лиц, но
герой наш и внимания не хотел обратить на подобное обстоятельство.
— Я, Антон Антонович, не выгонял его, — проговорил, затрепетав, наш
герой, — и Петрушку, то
есть человека моего, подобному ничему не учил-с… Он
ел мой хлеб, Антон Антонович; он пользовался гостеприимством моим, — прибавил выразительно и с глубоким чувством
герой наш, так что подбородок его запрыгал немножко и слезы готовы
были опять навернуться.
Но уже Антон Антонович
был далеко от господина Голядкина…
Герой же наш не знал, где стоял, что слышал, что делал, что с ним сделалось и что еще
будут делать с ним — так смутило его и потрясло все им слышанное и все с ним случившееся.
В беспокойстве своем, в тоске и смущении, чувствуя, что так оставаться нельзя, что наступает минута решительная, что нужно же с кем-нибудь объясниться,
герой наш стал
было понемножку подвигаться к тому месту, где стоял недостойный и загадочный приятель его; но в самое это время у подъезда загремел давно ожидаемый экипаж его превосходительства.
— Это речь врагов моих, — ответил он, наконец, благоразумно сдерживая себя, трепещущим голосом. В то же самое время
герой наш с беспокойством оглянулся на дверь. Дело в том, что господин Голядкин-младший
был, по-видимому, в превосходном расположении духа и в готовности пуститься на разные шуточки, не позволительные в общественном месте и, вообще говоря, не допускаемые законами света, и преимущественно в обществе высокого тона.
— С своей стороны, Яков Петрович, — с одушевлением отвечал наш
герой, — с своей стороны, презирая окольным путем и говоря смело и откровенно, говоря языком прямым, благородным и поставив все дело на благородную доску, скажу вам, могу открыто и благородно утверждать, Яков Петрович, что я чист совершенно и что, сами вы знаете, Яков Петрович, обоюдное заблуждение, — все может
быть, — суд света, мнение раболепной толпы…
— И не я, — с жаром перебил наш
герой, — и не я! Сердце мое говорит мне, Яков Петрович, что не я виноват во всем этом.
Будем обвинять судьбу во всем этом, Яков Петрович, — прибавил господин Голядкин-старший совершенно примирительным тоном. Голос его начинал мало-помалу слабеть и дрожать.
— У меня, Яков Петрович, даже идея
была, — прибавил благородным образом откровенный
герой наш, совершенно не замечая ужасного вероломства своего ложного друга, — у меня даже идея
была, что, дескать, вот, создались два совершенно подобные…
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы, в карман, когда господин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним в соседнюю комнату, куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнуть непримиримый враг его. Как будто ни в одном глазу, он стоял себе у прилавка,
ел пирожки и преспокойно, как добродетельный человек, любезничал с немкой-кондитершей. «При дамах нельзя», — подумал
герой наш и подошел тоже к прилавку, не помня себя от волнения.
Герой наш вспыхнул, как огонь, от слов не знающего стыда господина Голядкина-младшего и, не в силах владеть собою, бросился, наконец, на него с очевидным намерением растерзать его и порешить с ним, таким образом, окончательно; но господин Голядкин-младший, по подлому обыкновению своему, уже
был далеко: он дал тягу, он уже
был на крыльце.
Герой наш едва переводил дух; дорога
была прескверная, и он подскакивал на каждом шагу с опасностию сломить себе шею.
В страшной тоске, в страшном волнении, бледный как платок, с письмом в руках, прошелся он несколько раз по комнате; к довершению бедствия своего положения,
герой наш не заметил, что
был в настоящую минуту предметом исключительного внимания всех находившихся в комнате.
Но
герой наш
был нем и недвижим, не видя ничего, не слыша ничего, не чувствуя ничего…
«Знаю, друг мой, все знаю, — отвечал слабым, тоскливым голосом изнуренный
герой наш, — это официальное…» В пакете действительно
было предписание господину Голядкину, за подписью Андрея Филипповича, сдать находившиеся у него на руках дела Ивану Семеновичу.
Герой наш плюнул от негодования и выбежал на крыльцо; он
был так убит, что совершенно не помнил, кто и как посадил его в карету.
Прибавив, что это все еще ничего,
герой наш попробовал
было присесть на довольно толстый деревянный обрубок, валявшийся возле кучи дров на дворе Олсуфья Ивановича.
«Стало
быть, это не бал, а так, по какому-нибудь другому случаю съехались, — думал, отчасти замирая,
герой наш.
Или завтра написано, то
есть, что я… что завтра нужно
было все сделать, то
есть с каретой-то ждать…» Тут
герой наш похолодел окончательно и полез в свой карман за письмом, чтоб справиться.