Неточные совпадения
— Я, Крестьян Иванович, — начал
господин Голядкин с улыбкою, — пришел вас беспокоить вторично и теперь вторично осмеливаюсь просить вашего снисхождения… —
Господин Голядкин, очевидно, затруднялся в
словах.
— Я, Крестьян Иванович, люблю тишину, — проговорил
господин Голядкин, бросая значительный взгляд на Крестьяна Ивановича и, очевидно, ища
слов для удачнейшего выражения мысли своей, — в квартире только я да Петрушка… я хочу сказать: мой человек, Крестьян Иванович. Я хочу сказать, Крестьян Иванович, что я иду своей дорогой, особой дорогой. Крестьян Иванович. Я себе особо и, сколько мне кажется, ни от кого не завишу. Я, Крестьян Иванович, тоже гулять выхожу.
Хотя
господин Голядкин проговорил все это донельзя отчетливо, ясно, с уверенностью, взвешивая
слова и рассчитывая на вернейший эффект, но между тем с беспокойством, с большим беспокойством, с крайним беспокойством смотрел теперь на Крестьяна Ивановича.
— Жил, Крестьян Иванович, жил, жил и прежде. Как же не жить! — отвечал
господин Голядкин, сопровождая
слова свои маленьким смехом и немного смутив ответом своим Крестьяна Ивановича.
Господин Голядкин, впрочем, как бы ничего не слыхал, ничего не видал, он не мог смотреть… он ни на что не мог смотреть; он опустил глаза в землю да так и стоял себе, дав себе, впрочем, мимоходом, честное
слово каким-нибудь образом застрелиться в эту же ночь.
Дав себе такое честное
слово,
господин Голядкин мысленно сказал себе: «Была не была!» — и, к собственному своему величайшему изумлению, совсем неожиданно начал вдруг говорить.
Господин Голядкин был убит — убит вполне, в полном смысле
слова, и если сохранил в настоящую минуту способность бежать, то единственно по какому-то чуду, по чуду, которому он сам, наконец, верить отказывался.
Таким образом говоря и
словами себя облегчая,
господин Голядкин отряхнулся немного, стряхнул с себя снежные хлопья, навалившиеся густою корою ему на шляпу, на воротник, на шинель, на галстук, на сапоги и на все, — но странного чувства, странной темной тоски своей все еще не мог оттолкнуть от себя, сбросить с себя.
Ночной приятель его был не кто иной, как он сам, — сам
господин Голядкин, другой
господин Голядкин, но совершенно такой же, как и он сам, — одним
словом, что называется, двойник его во всех отношениях.
И вот почему, несмотря на данное себе
слово не входить ни во что, что бы ни делалось, и сторониться от всего, что бы ни было,
господин Голядкин изредка, украдкой, тихонько-тихонько приподымал голову и исподтишка поглядывал на стороны, направо, налево, заглядывал в физиономии своих сослуживцев и по ним уже старался заключить, нет ли чего нового и особенного, до него относящегося и от него с какими-нибудь неблаговидными целями скрываемого.
Тот, кто сидел теперь напротив
господина Голядкина, был — ужас
господина Голядкина, был — стыд
господина Голядкина, был — вчерашний кошмар
господина Голядкина, одним
словом был сам
господин Голядкин, — не тот
господин Голядкин, который сидел теперь на стуле с разинутым ртом и с застывшим пером в руке; не тот, который служил в качестве помощника своего столоначальника; не тот, который любит стушеваться и зарыться в толпе; не тот, наконец, чья походка ясно выговаривает: «не троньте меня, и я вас трогать не буду», или: «не троньте меня, ведь я вас не затрогиваю», — нет, это был другой
господин Голядкин, совершенно другой, но вместе с тем и совершенно похожий на первого, — такого же роста, такого же склада, так же одетый, с такой же лысиной, — одним
словом, ничего, решительно ничего не было забыто для совершенного сходства, так что если б взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький и кто новенький, кто оригинал и кто копия.
Одним
словом, гость употреблял всевозможные усилия «найти» в
господине Голядкине, так что
господин Голядкин решил, наконец, что гость его должен быть весьма любезный человек во всех отношениях.
Словом,
господин Голядкин вполне был доволен, во-первых, потому, что был совершенно спокоен; во-вторых, что не только не боялся врагов своих, но даже готов был теперь всех их вызвать на самый решительный бой; в-третьих, что сам своею особою оказывал покровительство и, наконец, делал доброе дело.
Сказав мимоходом какие-то нужные два
слова Андрею Филипповичу, перемолвив и еще кое с кем, полюбезничав кое с кем, пофамильярничав кое с кем,
господин Голядкин-младший, по-видимому не имевший лишнего времени на бесполезную трату, собирался уже, кажется, выйти из комнаты, но, к счастию
господина Голядкина-старшего, остановился в самых дверях и заговорил мимоходом с двумя или тремя случившимися тут же молодыми чиновниками.
Это враги мои говорят, — отвечал отрывисто тот, кто называл себя
господином Голядкиным, и вместе с
словом этим неожиданно освободился из слабых рук настоящего
господина Голядкина.
И между тем как
господин Голядкин начинал было ломать себе голову над тем, что почему вот именно трудно протестовать хоть бы на такой-то щелчок, — между тем эта же мысль о щелчке незаметно переливалась в какую-нибудь другую форму, — в форму какой-нибудь известной маленькой или довольно значительной подлости, виденной, слышанной или самим недавно исполненной, — и часто исполненной-то даже и не на подлом основании, даже и не из подлого побуждения какого-нибудь, а так, — иногда, например, по случаю, — из деликатности; другой раз из ради совершенной своей беззащитности, ну и, наконец, потому… потому, одним
словом, уж это
господин Голядкин знал хорошо почему!
— Кажется, что еще, покамест… того-с… ничего нет покамест-с. — Остафьев отвечал с расстановкой, тоже, как и
господин Голядкин, наблюдая немного таинственный вид, подергивая немного бровями, смотря в землю, стараясь попасть в надлежащий тон и, одним
словом, всеми силами стараясь наработать обещанное, потому что данное он уже считал за собою и окончательно приобретенным.
В кучке молодых окружавших его сослуживцев вдруг, и, словно нарочно, в самую тоскливую минуту для
господина Голядкина, появился
господин Голядкин-младший, веселый по-всегдашнему, с улыбочкой по-всегдашнему, вертлявый тоже по-всегдашнему, одним
словом: шалун, прыгун, лизун, хохотун, легок на язычок и на ножку, как и всегда, как прежде, точно так, как и вчера, например, в одну весьма неприятную минутку для
господина Голядкина-старшего.
Осклабившись, вертясь, семеня, с улыбочкой, которая так и говорила всем: «доброго вечера», втерся он в кучку чиновников, тому пожал руку, этого по плечу потрепал, третьего обнял слегка, четвертому объяснил, по какому именно случаю был его превосходительством употреблен, куда ездил, что сделал, что с собою привез; пятого и, вероятно, своего лучшего друга чмокнул в самые губки, — одним
словом, все происходило точь-в-точь, как во сне
господина Голядкина-старшего.
— Рок, судьба! Яков Петрович… но оставим все это, — со вздохом проговорил
господин Голядкин-младший. — Употребим лучше краткие минуты нашей встречи на более полезный и приятный разговор, как следует между двумя сослуживцами… Право, мне как-то не удавалось с вами двух
слов сказать во все это время… В этом не я виноват, Яков Петрович…
Герой наш вспыхнул, как огонь, от
слов не знающего стыда
господина Голядкина-младшего и, не в силах владеть собою, бросился, наконец, на него с очевидным намерением растерзать его и порешить с ним, таким образом, окончательно; но
господин Голядкин-младший, по подлому обыкновению своему, уже был далеко: он дал тягу, он уже был на крыльце.
Вероятно, беспорядок костюма его, несдерживаемое волнение, ходьба, или, лучше сказать, беготня, жестикуляция обеими руками, может быть, несколько загадочных
слов, сказанных на ветер и в забывчивости, — вероятно, все это весьма плохо зарекомендовало
господина Голядкина в мнении всех посетителей; и даже сам половой начинал поглядывать на него подозрительно.
Ему показалось, — одним
словом, он догадался вполне, что искали-то не что-нибудь и не кого-нибудь: искали просто его,
господина Голядкина.