Неточные совпадения
Она знает, например, про кой-кого из мордасовцев такие капитальные и скандалезные вещи, что расскажи она их при удобном случае, и докажи их так, как она их умеет доказывать,
то в Мордасове
будет лиссабонское землетрясение.
Один немецкий ученый, нарочно приезжавший из Карльсруэ исследовать особенный род червячка с рожками, который водится
в нашей губернии, и написавший об этом червячке четыре
тома in quarto [
в одну четверть листа (лат.)], так
был обворожен приемом и любезностию Марьи Александровны, что до сих пор ведет с ней почтительную и нравственную переписку и из самого Карльсруэ.
Но так как у меня нет никакого приятеля и, кроме
того,
есть некоторая врожденная литературная робость,
то сочинение мое и осталось у меня
в столе,
в виде литературной пробы пера и
в память мирного развлечения
в часы досуга и удовольствия.
Многие знавали князя назад
тому лет шесть или семь, во время его пребывания
в Мордасове, и уверяли, что он тогда терпеть не мог уединения и отнюдь не
был похож на затворника.
Человек он
был к
тому же добрейший, разумеется, не без некоторых особенных княжеских замашек, которые, впрочем,
в Мордасове считались принадлежностию самого высшего общества, а потому, вместо досады, производили даже эффект.
Манеры его
были бы недурны, но он часто приходит
в восторг и, кроме
того, с большой претензией на юмор и остроту.
Знаете ли, чем он
был для меня
в прежнее время, лет шесть
тому назад, помнишь, Зина?
Одним словом, она до
того была сконфужена, что дней на десять решилась распроститься с своим князем и полетела
в столицу украсить ее своим присутствием.
— Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов
будет там одеваться! К
тому же так как у него совершенно нет памяти,
то он, может
быть, и забыл, что приехал к вам
в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья Александровна!
Во-первых — вы хорошенькая, во-вторых — вдова,
в третьих — благородная, в-четвертых — бедная (потому что вы действительно небогатая), в-пятых — вы очень благоразумная дама, следственно,
будете любить его, держать его
в хлопочках, прогоните
ту барыню
в толчки, повезете его за границу,
будете кормить его манной кашкой и конфектами, все это ровно до
той минуты, когда он оставит сей бренный мир, что
будет ровно через год, а может
быть, и через два месяца с половиною.
— Вот и я! — кричит князь, входя
в комнату. — Удивительно, cher ami, [дорогой друг (франц.)] сколько у меня сегодня разных идей. А другой раз, может
быть, ты и не поверишь
тому, как будто их совсем не бывает. Так и сижу целый день.
— Так неужели вы серьезно положили выдать меня за этого князя? — вскричала она, с изумлением, чуть не с испугом смотря на мать свою. — Стало
быть, это уже не одни мечты, не проекты, а твердое ваше намерение? Стало
быть, я угадала? И… и… каким образом это замужество спасет меня и необходимо
в настоящем моем положении? И… и… каким образом все это вяжется с
тем, что вы теперь наговорили, — со всей этой историей?.. Я решительно не понимаю вас, маменька!
— Боже мой, какой вздор! Но уверяю вас, что вы ошиблись
в самом начале,
в самом первом, главном! Знайте, что я не хочу собою жертвовать неизвестно для чего! Знайте, что я вовсе не хочу замуж, ни за кого, и останусь
в девках! Вы два года
ели меня за
то, что я не выхожу замуж. Ну что ж? придется с этим вам примириться. Не хочу, да и только! Так и
будет!
Если
в нем
есть хоть капля здравого смысла,
то он, конечно, поймет, что ревность к князю неуместна, смешна; поймет, что ты вышла по расчету, по необходимости.
Наконец, если даже он и не выздоровеет,
то умрет счастливый, примиренный с собою, на руках твоих, потому что ты сама можешь
быть при нем
в эти минуты, уверенный
в любви твоей, прощенный тобою, под сенью мирт, лимонов, под лазуревым, экзотическим небом!
Я решилась на все: я
буду подавать ему сапоги, я
буду его служанкой, я
буду плясать для его удовольствия, чтоб загладить перед ним мою низость; я употреблю все на свете, чтоб он не раскаивался
в том, что женился на мне!
— Хорошо, маменька, только выслушайте еще одну… откровенность: знаете ли, почему я так интересуюсь о вашем плане и не доверяю ему? Потому что на себя не надеюсь. Я сказала уже, что решилась на эту низость; но если подробности вашего плана
будут уже слишком отвратительны, слишком грязны,
то объявляю вам, что я не выдержу и все брошу. Знаю, что это новая низость: решиться на подлость и бояться грязи,
в которой она плавает, но что делать? Это непременно так
будет!..
Не
в том бесчестие, что ты выйдешь за старика и калеку, а
в том, если выйдешь за такого, которого терпеть не можешь, а между
тем действительно
будешь женой его!
— Маменька! если уж вы решились,
то, может
быть, вам пора… что-нибудь и делать. Вы здесь только время теряете! —
в нетерпении сказала Зина.
Около полудня,
то есть ровно через три часа по приезде князя
в Мордасов, по городу распространились странные слухи.
Он об чем-то думал, и так как это случалось с ним довольно редко,
то Марья Александровна
была в большом беспокойстве.
А между
тем Марья Александровна
была в невыразимом волнении.
— Воскресили вы меня, Марья Александровна! — вскричал восхищенный Мозгляков. — Теперь, клянусь,
буду во всем вас слушаться! А
то ведь я вам просто боялся сказать!.. Ну, прощайте, я и
в путь! Извините меня перед Зинаидой Афанасьевной. Впрочем, непременно сюда…
— Ах, Зина!
спой тот романс,
в котором, помнишь, много рыцарского, где еще эта владетельница замка и ее трубадур… Ах, князь! Как я люблю все это рыцарское! Эти замки, замки!.. Эта средневековая жизнь! Эти трубадуры, герольды, турниры… Я
буду аккомпанировать тебе, Зина! Пересядьте сюда, князь, поближе! Ах, эти замки, замки!
— Фельетоны… ну да. ну да!.. Это
в газетах… — бормочет князь, вполовину не понимая болтовню Марья Александровны и раскисая все более и более. — Но… ди-тя мое, если вы не ус-тали, — повторите еще раз
тот романс, который вы сейчас
пели!
— O ma belle ch
вtelaine! [моя прекрасная владычица! (франц.)] — воскликнул он своим дребезжащим от старости и волнения голосом. — O ma charmante ch
вtelaine! [моя очаровательная владычица! (франц.)] О милое дитя мое! вы мне так много на-пом-нили… из
того, что давно прошло… Я тогда
пел дуэты… с виконтессой… этот самый романс… а теперь… Я не знаю, что уже те-перь…
— Я до безумия влюблен
в нее! — вскричал старичок, вдруг весь оживляясь, все еще стоя на коленах и весь дрожа от волнения. — Я ей жизнь готов отдать! И если б я только мог на-де-яться… Но подымите меня, я не-мно-го ослаб… Я… если б только мог надеяться предложить ей мое сердце,
то… я она бы мне каждый день
пела ро-ман-сы, а я бы все смотрел на нее… все смотрел… Ах, боже мой!
— И за это? за это! о адское бесчеловечие! вы плачете, князь! Но теперь этого не
будет! Теперь я
буду подле вас, мой князь; я не расстанусь с Зиной, и посмотрим, как они осмелятся сказать слово!.. И даже, знаете, князь, ваш брак поразит их. Он пристыдит их! Они увидят, что вы еще способны…
то есть они поймут, что не вышла бы за сумасшедшего такая красавица! Теперь вы гордо можете поднять голову. Вы
будете смотреть им прямо
в лицо…
Если же не объяснилась с вами заранее, давеча,
то единственно потому, что все дело еще
было в проекте.
— Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака? Послушайте, клянусь вам, что если вы еще
будете меня так мучить и назначать мне разные низкие роли
в этой низкой комедии,
то я брошу все и покончу все разом. Довольно уже
того, что я решилась на главную низость! Но… я не знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. — И она вышла, хлопнув дверями.
Лошади
были заказаны
в ту минуту, когда Марья Александровна уводила наверх князя.
«Скверно
то, что Зина подслушивала! — думала она, сидя
в карете. — Я уговорила Мозглякова почти
теми же словами, как и ее. Она горда и, может
быть, оскорбилась… Гм! Но главное, главное — успеть все обделать, покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!..»
Если же не обойдется потом без скандалу, например, хоть
в Петербурге или
в Москве, где у князя
были родные,
то и тут
было свое утешение.
— Да… да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена моя, так вот я и говорю… по-супружески… — возразил
было Афанасий Матвеич и
в ту же минуту поднес обе руки свои к голове, чтоб защитить свои волосы.
Беда, конечно,
была небольшая и исправимая; но дело
в том, что Марья Александровна не могла совладать со всепобеждающим и властолюбивым свои духом.
— Что, что, что? Да ты здесь рассуждать научился! ах ты, мужик ты этакой! ах ты, сопляк! Ну, жаль, некогда мне теперь с тобой возиться, а
то бы я… Ну да потом припомню! Давай ему шляпу, Гришка! Давай ему шубу! Здесь без меня все эти три комнаты прибрать; да зеленую, угловую комнату тоже прибрать. Мигом щетки
в руки! С зеркал снять чехлы, с часов тоже, да чтоб через час все
было готово. Да сам надень фрак, людям выдай перчатки, слышишь, Гришка, слышишь?
В эту минуту он
был именно
в том расположении духа, когда человек слабого характера
в состоянии решиться на какую-нибудь ужасную, злейшую пакость, из мщения, не думая о
том, что, может
быть, придется всю жизнь
в том раскаиваться.
— Ах, боже мой! И
в самом деле, может
быть, я и это тоже видел во сне! так что я теперь и не знаю, как туда по-ка-заться. Как бы это, друг мой, узнать на-вер-но, каким-нибудь по-сто-рон-ним образом: делал я предложение иль нет? А
то, представь, каково теперь мое положение?
—
Тем более, дядюшка, что, как бы вы ни
были разгорячены, вы все-таки никаким образом не могли сделать такого безрассудного предложения наяву. Сколько я вас знаю, дядюшка, вы человек
в высшей степени рассудительный и…
— А мы к вам все, все! И Прасковья Ильинишна тоже приедет, и Луиза Карловна хотела
быть, — щебетала Анна Николаевна, входя
в салон и жадно осматриваясь. Это
была довольно хорошенькая маленькая дамочка, пестро, но богато одетая и сверх
того очень хорошо знавшая, что она хорошенькая. Ей так и казалось, что где-нибудь
в углу спрятан князь, вместе с Зиной.
К
тому же он отвечал на все вопросы «гм» с таким несчастным и неестественным видом, что
было отчего ей прийти
в бешенство.
Говоря это, Мозгляков злобно смотрел на Марью Александровну.
Та сидела как будто онемевшая от изумления. С горестию признаюсь, что моя героиня, может
быть, первый раз
в жизни струсила.
Софья Петровна
была бесспорно самая эксцентрическая дама
в Мордасове, до
того эксцентрическая, что даже
в Мордасове решено
было с недавнего времени не принимать ее
в общество.
— Ну да, именно
в Тверь; я все за-бы-ваю. Charmant, charmant! Так это вы
тот самый и
есть? Чрезвычайно рад с вами позна-ко-миться, — говорил князь, не вставая с кресел и протягивая руку улыбающемуся Афанасию Матвеичу. — Ну, как ваше здоровье?
Афанасий Матвеич улыбался, кланялся и даже расшаркивался. Но при последнем замечании князя не утерпел и вдруг, ни с
того ни с сего, самым глупейшим образом прыснул от смеха. Все захохотали. Дамы визжали от удовольствия. Зина вспыхнула и сверкающими глазами посмотрела на Марью Александровну, которая,
в свою очередь, разрывалась от злости. Пора
было переменить разговор.
В особенности прошу извинения у моего милого гостя; но мне показалось, что он сам, отдаленными намеками на
то же самое обстоятельство, подает мне мысль, что ему не только не
будет неприятно формальное и торжественное объявление нашей семейной тайны, но что даже он желает этого разглашения…
— Совершенно как будто наяву и даже с
теми самыми обстоя-тельствами, — подтвердил князь. — Мадмуазель, — продолжал он, с необыкновенною вежливостью обращаясь к Зине, которая все еще не пришла
в себя от изумления, — мадмуазель! Клянусь, что никогда бы я не осмелился произнести ваше имя, если б другие раньше меня не про-из-нес-ли его. Это
был очарова-тельный сон, оча-ро-вательный сон, и я вдвойне счастлив, что мне позволено вам теперь это выс-ка-зать. Charmant! charmant!..
Сильный горловой спазм остановил ее
в эту минуту. Все гостьи как будто оцепенели и слушали, выпуча глаза. Неожиданная и совершенно непонятная им выходка Зины сбила их с толку. Один князь
был тронут до слез, хотя и половины не понимал из
того, что сказала Зина.
Та упала ей
в ноги, целовала их, обливала слезами и молила немедленно сходить с ней к ее больному Васе, который всю ночь
был так труден, так труден, что, может, и дня больше не проживет.
Старуха говорила Зине рыдая, что сам Вася зовет ее к себе проститься
в предсмертный час, заклинает ее всеми святыми ангелами, всем, что
было прежде, и что если она не придет,
то он умрет с отчаянием.