Неточные совпадения
— Вы сами знаете, что такое mademoiselle Blanche. Больше ничего с тех пор не прибавилось. Mademoiselle Blanche наверно
будет генеральшей, — разумеется, если слух о кончине
бабушки подтвердится, потому что и mademoiselle Blanche, и ее матушка, и троюродный cousin-маркиз, — все очень хорошо знают, что мы разорились.
Повелительная и властительная наружность
бабушки, возносимой в креслах,
была причиною главного эффекта.
Бабушка смотрела на него тоже молча, неподвижно, — но что это
был за торжествующий, вызывающий и насмешливый взгляд!
— Антонида Васильевна… тетушка… но каким же образом… — пробормотал несчастный генерал. Если бы
бабушка не заговорила еще несколько секунд, то, может
быть, с ним
был бы удар.
— А, русский? а я думала не поймет! Не слыхал, может
быть! Мистера Астлея я уже видела. Да вот он опять, — увидала его
бабушка, — здравствуйте! — обратилась она вдруг к нему.
Бабушку опять подняли, и все отправились гурьбой, вслед за креслами, вниз по лестнице. Генерал шел как будто ошеломленный ударом дубины по голове. Де-Грие что-то соображал. M-lle Blanche хотела
было остаться, но почему-то рассудила тоже пойти со всеми. За нею тотчас же отправился и князь, и наверху, в квартире генерала, остались только немец и madame veuve Cominges.
В книгу внесли тотчас: Madame la generale princesse de Tarassevitcheva, [Генеральша княгиня Тарасевичева (фр.).] хотя
бабушка никогда не
была княгиней.
— Как, неужели, тетушка, вы даже и не отдохнете с дороги? — заботливо спросил генерал. Он немного как бы засуетился, да и все они как-то замешались и стали переглядываться. Вероятно, им
было несколько щекотливо, даже стыдно сопровождать
бабушку прямо в воксал, где она, разумеется, могла наделать каких-нибудь эксцентричностей, но уже публично; между тем все они сами вызвались сопровождать ее.
— Тут много предметов,
бабушка, — затруднилась
было Полина.
M-lle Blanche смеялась,
была скромно весела и даже весьма любезно заигрывала иногда с
бабушкой, так, что та ее, наконец, похвалила.
Полина, с другой стороны, обязана
была отвечать на поминутные и бесчисленные вопросы
бабушки, вроде того: «Кто это прошел? какая это проехала? велик ли город? велик ли сад?
Я по возможности растолковал
бабушке, что значат эти многочисленные комбинации ставок, rouge et noir, pair et impair, manque et passe [Красный и черный, чет и нечет, недобор и перебор (фр.).] и, наконец, разные оттенки в системе чисел.
Бабушка слушала внимательно, запоминала, переспрашивала и заучивала. На каждую систему ставок можно
было тотчас же привести и пример, так что многое заучивалось и запоминалось очень легко и скоро.
Бабушка осталась весьма довольна.
—
Бабушка, zero только что вышел, — сказал я, — стало
быть, теперь долго не выйдет. Вы много проставите; подождите хоть немного.
— Эк ведь его! — сердилась
бабушка, — да скоро ли этот зеришка проклятый выйдет? Жива не хочу
быть, а уж досижу до zero! Это этот проклятый курчавый крупёришка делает, у него никогда не выходит! Алексей Иванович, ставь два золотых зараз! Это столько проставишь, что и выйдет zero, так ничего не возьмешь.
На этот раз
бабушка уже не звала Потапыча; она
была занята не тем.
Как ни эксцентрично
было поведение
бабушки, но ее триумф покрывал многое, и генерал уж не боялся скомпрометировать себя в публике родственными отношениями с такой странной женщиной.
— Да это, может
быть, и не нищий, а какой-нибудь прощелыга,
бабушка.
Факт появления
бабушки, вместо ожидаемой с часу на час телеграммы об ее смерти (а стало
быть, и о наследстве), до того раздробил всю систему их намерений и принятых решений, что они с решительным недоумением и с каким-то нашедшим на всех столбняком относились к дальнейшим подвигам
бабушки на рулетке.
А между тем этот второй факт
был чуть ли не важнее первого, потому что хоть
бабушка и повторила два раза, что денег генералу не даст, но ведь кто знает, — все-таки не должно
было еще терять надежды.
В эту минуту раздались три тихие и почтительные удара в дверь; отворили — стучал коридорный слуга, а за ним, в нескольких шагах, стоял Потапыч. Послы
были от
бабушки. Требовалось сыскать и доставить меня немедленно; «сердятся», — сообщил Потапыч.
—
Бабушка! много
будет; ну как не выйдет красная, — умолял я; но
бабушка чуть меня не прибила. (А впрочем, она так толкалась, что почти, можно сказать, и дралась.) Нечего
было делать, я поставил на красную все четыре тысячи гульденов, выигранные давеча. Колесо завертелось.
Бабушка сидела спокойно и гордо выпрямившись, не сомневаясь в непременном выигрыше.
— Я,
бабушка, не возьмусь вам подсказывать, потому что вы меня же
будете обвинять. Играйте сами; приказывайте, я ставить
буду.
— Да денег нет,
бабушка; тут в бумажнике наши пятипроцентные и еще какие-то переводы
есть, а денег нет.
—
Есть здесь меняльные лавки? Мне сказали, что все наши бумаги разменять можно, — решительно спросила
бабушка.
Мы подкатили к дому, где
была контора банкира. Я пошел менять;
бабушка осталась ждать у подъезда; Де-Грие, генерал и Blanche стояли в стороне, не зная, что им делать.
Бабушка гневно на них посмотрела, и они ушли по дороге к воксалу.
Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себе старая, расслабленная графиня, которая не может ходить.
Бабушка долго, гневно и громко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского, французского и немецкого языков, причем я помогал переводу. Серьезный конторщик посматривал на нас обоих и молча мотал головой.
Бабушку осматривал он даже с слишком пристальным любопытством, что уже
было невежливо; наконец, он стал улыбаться.
Наверное не помню тогдашнего расчета, но он
был ужасен. Я наменял до двенадцати тысяч флоринов золотом и билетами, взял расчет и вынес
бабушке.
Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое
были возле; я заметил, что m-lle Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком. Генерал
был в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на него не хотела, хоть он и юлил подле нее всеми силами. Бедный генерал! Он бледнел, краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою
бабушки. Blanche и князек, наконец, вышли; генерал побежал за ними.
Де-Грие вдруг быстро заболтал по-французски, начал советовать, суетился, говорил, что надо ждать шансу, стал рассчитывать какие-то цифры…
Бабушка ничего не понимала. Он беспрерывно обращался ко мне, чтоб я переводил; тыкал пальцем в стол, указывал; наконец, схватил карандаш и начал
было высчитывать на бумажке.
Бабушка потеряла, наконец, терпение.
Узнав, что
бабушка уезжает совсем в Москву, они
были поражены, кажется, еще больше, чем ее проигрышем.
M-lle Blanche, разумеется, ждать не
будет, пока помрет
бабушка, и наверное улизнет теперь с князьком или с кем-нибудь другим.
Стой! — прервала
бабушка начинавшую
было отвечать Полину, — я еще не докончила.
— А воды-то,
бабушка? Ведь вы приехали воды
пить?
— Я вас очень, очень благодарю,
бабушка, — с чувством начала Полина, — за убежище, которое вы мне предлагаете. Отчасти вы мое положение угадали. Я вам так признательна, что, поверьте, к вам приду, может
быть даже и скоро; а теперь
есть причины… важные… и решиться я сейчас, сию минуту, не могу. Если бы вы остались хоть недели две…
Тотчас же я сбежал вниз.
Бабушку уже вывезли в коридор. В руках ее
был бумажник.
— Воля ваша; я потом сам упрекать себя стану; не хочу! Не хочу
быть ни свидетелем, ни участником; избавьте, Антонида Васильевна. Вот ваши пятьдесят фридрихсдоров назад; прощайте! — И я, положив сверток с фридрихсдорами тут же на столик, подле которого пришлись кресла
бабушки, поклонился и ушел.
Во-первых, чтоб кончить с
бабушкой. На другой день она проигралась вся окончательно. Так и должно
было случиться: кто раз, из таких, попадется на эту дорогу, тот — точно с снеговой горы в санках катится, все быстрее и быстрее. Она играла весь день до восьми часов вечера; я при ее игре не присутствовал и знаю только по рассказам.
Бабушка тотчас же попросила крупёра распорядиться, и как оба полячка ни кричали (точно два пойманные в руки петуха), но явилась полиция и тотчас карманы их
были опустошены в пользу
бабушки.
Но так как этот пан действительно вначале как будто поправил ее игру и стал
было выигрывать, то
бабушка и сама уже не могла от него отстать.
Еще утром, до одиннадцати часов, когда
бабушка еще
была дома, наши, то
есть генерал и Де-Грие, решились
было на последний шаг.
Генерал, трепетавший и замиравший душою, ввиду ужасных для него последствий, даже пересолил: после получасовых молений и просьб, и даже откровенно признавшись во всем, то
есть во всех долгах и даже в своей страсти к m-lle Blanche (он совсем потерялся), генерал вдруг принял грозный тон и стал даже кричать и топать ногами на
бабушку; кричал, что она срамит их фамилию, стала скандалом всего города, и, наконец… наконец: «Вы срамите русское имя, сударыня! — кричал генерал, — и что на то
есть полиция»!
Но напрасно
было и возражать: он не понимал, что ему говорят. Пускался он говорить и о
бабушке, но только ужасно бессвязно; он все еще стоял на мысли послать за полициею.
И он бросался опять на диван, а чрез минуту, чуть не всхлипывая, задыхаясь, спешил рассказать мне, что m-lle Blanche оттого ведь за него не выходит, что вместо телеграммы приехала
бабушка и что теперь уже ясно, что он не получит наследства. Ему казалось, что ничего еще этого я не знаю. Я
было заговорил о Де-Грие; он махнул рукою...
Едва только оставил я генерала, как явился ко мне Потапыч, с зовом к
бабушке.
Было восемь часов, и она только что воротилась из воксала после окончательного проигрыша. Я отправился к ней; старуха сидела в креслах совсем измученная и, видимо, больная. Марфа подавала ей чашку чая, которую почти насильно заставила ее
выпить. И голос и тон
бабушки ярко изменились.
Я, однако, желал проводить
бабушку. Кроме того, я
был в каком-то ожидании, я все ждал, что вот-вот сейчас что-то случится. Мне не сиделось у себя. Я выходил в коридор, даже на минутку вышел побродить по аллее. Письмо мое к ней
было ясно и решительно, а теперешняя катастрофа — уж, конечно, окончательная. В отеле я услышал об отъезде Де-Грие. Наконец, если она меня и отвергнет как друга, то, может
быть, как слугу не отвергнет. Ведь нужен же я ей, хоть на посылки, да пригожусь, как же иначе!
Ко времени поезда я сбегал на дебаркадер и усадил
бабушку. Они все уселись в особый семейный вагон. «Спасибо тебе, батюшка, за твое бескорыстное участие, — простилась она со мною, — да передай Прасковье то, о чем я вчера ей говорила, — я ее
буду ждать».