Неточные совпадения
Во всяком случае хоть я и
не ментор ваш, да и роли такой на себя брать
не желаю, но по крайней мере имею право пожелать, чтобы
вы, так сказать, меня-то
не скомпрометировали…»
—
Вы, пожалуста,
не обижайтесь моими словами,
вы так обидчивы… Если я
вам заметил, то я, так сказать,
вас предостерег, и уж, конечно, имею на то некоторое право…
Если
вы сию же минуту
не кончите с моим паспортом, то я пойду к нему самому».
—
Вас спасло, что
вы объявили себя варваром и еретиком, — заметил, усмехаясь, французик. — «Cela n’etait pas si bête». [Это было
не глупо (фр.).]
— Ну, так дал ли бы он денег, если бы
не знал про бабуленьку? Заметили ли
вы, за столом: он раза три, что-то говоря о бабушке, назвал ее бабуленькой: «la baboulinka». Какие короткие и какие дружественные отношения!
—
Не подвержено. У него есть какой-то château. [Замок (фр.).] Мне еще вчера генерал говорил об этом решительно. Ну что, довольно с
вас?
— Позвольте
вас спросить, что такое mademoiselle Blanche? — спросил я,
не желая отпустить ее без объяснения.
—
Вы сами знаете, что такое mademoiselle Blanche. Больше ничего с тех пор
не прибавилось. Mademoiselle Blanche наверно будет генеральшей, — разумеется, если слух о кончине бабушки подтвердится, потому что и mademoiselle Blanche, и ее матушка, и троюродный cousin-маркиз, — все очень хорошо знают, что мы разорились.
Можно самому тесниться в этой толпе, но смотреть кругом с совершенным убеждением, что собственно
вы сами наблюдатель, и уж нисколько
не принадлежите к ее составу.
— И, однакож, я сама, как ни глупо это, почти тоже надеюсь на одну рулетку, — сказала она, задумываясь. — А потому
вы непременно должны продолжать игру, со мною вместе пополам, и — разумеется — будете. — Тут она ушла от меня,
не слушая дальнейших моих возражений.
— Как!
Вы и этого
не знаете! — вскричал он с величайшим изумлением.
— Уж
вы не сердитесь, генерал, позвольте мне рассказать потрогательнее.
Чего же
вам еще, ведь уж выше этого нет ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, то есть чуть-чуть на них
не похожих, тотчас же казнить.
—
Не знаю, много ли правды в том, что
вы говорили, — задумчиво заметил генерал, — но знаю наверное, что
вы нестерпимо начинаете форсить, чуть лишь
вам капельку позволят забыться…
— А заметили ли
вы, что он сегодня
не в ладах с генералом?
—
Вам хочется знать, в чем дело, — сухо и раздражительно отвечала она. —
Вы знаете, что генерал весь у него в закладе, все имение — его, и если бабушка
не умрет, то француз немедленно войдет во владение всем, что у него в закладе.
— И как это великолепно, — вскричал я, — грубее нельзя показать, что она согласилась выйти только за деньги. Тут даже приличий
не соблюдалось, совсем без церемонии происходило. Чудо! А насчет бабушки, что комичнее и грязнее, как посылать телеграмму за телеграммою и спрашивать: умерла ли, умерла ли? А? как
вам это нравится, Полина Александровна?
— Зачем
вы давали их мне проигрывать? Я
вам сказал, что
не могу играть для других, тем более для
вас. Я послушаюсь, что бы
вы мне ни приказали; но результат
не от меня зависит. Я ведь предупредил, что ничего
не выйдет. Скажите,
вы очень убиты, что потеряли столько денег? Для чего
вам столько?
—
Вы не сердитесь на меня, — продолжал я, — за такое предложение. Я до того проникнут сознанием того, что я нуль пред
вами, то есть в ваших глазах, что
вам можно даже принять от меня и деньги. Подарком от меня
вам нельзя обижаться. При том же я проиграл ваши.
—
Вам нет ничего интересного в моих обстоятельствах. Если хотите знать, я просто должна. Деньги взяты мною взаймы, и я хотела бы их отдать. У меня была безумная и странная мысль, что я непременно выиграю здесь, на игорном столе. Почему была эта мысль у меня —
не понимаю, но я в нее верила. Кто знает, может быть, потому и верила, что у меня никакого другого шанса при выборе
не оставалось.
— Как же, — спросила она, —
вы сами-то на то же самое надеетесь? Две недели назад
вы сами мне говорили однажды, много и долго, о том, что
вы вполне уверены в выигрыше здесь на рулетке, и убеждали меня, чтоб я
не смотрела на
вас, как на безумного; или
вы тогда шутили? но я помню,
вы говорили так серьезно, что никак нельзя было принять за шутку.
— Это правда, — отвечал я задумчиво, — я до сих пор уверен вполне, что выиграю. Я даже
вам признаюсь, что
вы меня теперь навели на вопрос: почему именно мой сегодняшний, бестолковый и безобразный проигрыш
не оставил во мне никакого сомнения? Я все-таки вполне уверен, что чуть только я начну играть для себя, то выиграю непременно.
— Это мне все равно, — тихо и равнодушно ответила Полина. — Если хотите — да, я сомневаюсь, чтоб
вас мучило что-нибудь серьезно.
Вы можете мучиться, но
не серьезно.
Вы человек беспорядочный и неустановившийся. Для чего
вам деньги? Во всех резонах, которые
вы мне тогда представили, я ничего
не нашла серьезного.
— Кстати, — перебил я, —
вы говорили, что
вам долг нужно отдать. Хорош, значит, долг!
Не французу ли?
— Что за вопросы?
Вы сегодня особенно резки. Уж
не пьяны ли?
—
Вы знаете, что я все себе позволяю говорить и спрашиваю иногда очень откровенно. Повторяю, я ваш раб, а рабов
не стыдятся, и раб оскорбить
не может.
— Рабской теории
не терпите, а рабства требуете: «отвечать и
не рассуждать!» Хорошо, пусть так. Зачем деньги,
вы спрашиваете? Как зачем? деньги — все!
— Понимаю, но
не впадать же в такое сумасшествие, их желая!
Вы ведь тоже доходите до исступления, до фатализма. Тут есть что-нибудь, какая-то особая цель. Говорите без извилин, я так хочу.
— Разумеется, есть цель, — сказал я, — но я
не сумею объяснить — какая. Больше ничего, что с деньгами я стану и для
вас другим человеком, а
не рабом.
— Как достигну? как,
вы даже
не понимаете, как могу я достигнуть, чтоб
вы взглянули на меня иначе, как на раба! Ну вот этого-то я и
не хочу, таких удивлений и недоумений.
Мне давеча генерал при
вас за столом наставление читал за семьсот рублей в год, которых я, может быть, еще и
не получу от него.
Вы только предположите, что я, может быть,
не умею поставить себя с достоинством.
Да и вообще я заврался, а
вы меня
не останавливаете.
Так как я
не имею никакой надежды и в глазах ваших нуль, то и говорю прямо: я только
вас везде вижу, а остальное мне все равно.
За что и как я
вас люблю —
не знаю.
Знаете ли что, может быть,
вы вовсе
не хороши?
Представьте себе, я даже
не знаю, хороши ли
вы, или нет, даже лицом?
— Может быть,
вы потому и рассчитываете закупить меня деньгами, — сказала она, — что
не верите в мое благородство?
—
Вы зарапортовались и потеряли вашу нитку. Если
не меня купить, то мое уважение
вы думаете купить деньгами.
Не потому убью, что разлюблю иль приревную, а — так, просто убью, потому что меня иногда тянет
вас съесть.
— Совсем
не смеюсь, — сказала она с гневом. — Я приказываю
вам молчать.
И что
вы думаете, до этого
не дойдет?
Если я
вас когда-нибудь убью, то надо ведь и себя убить будет; ну так — я себя как можно дольше буду
не убивать, чтоб эту нестерпимую боль без
вас ощутить.
Неужели
вы не верите, что я бы соскочил?
— Нет, почему ж, я
вам верю, — произнесла она, но так, как она только умеет иногда выговорить, с таким презрением и ехидством, с таким высокомерием, что, ей-богу, я мог убить ее в эту минуту. Она рисковала. Про это я тоже
не солгал, говоря ей.
—
Вы не трус? — спросила она меня вдруг.
—
Не спрашивайте, а отвечайте, — кого я укажу. Я хочу знать, серьезно ли
вы сейчас говорили? — Она так серьезно и нетерпеливо ждала ответа, что мне как-то странно стало.
— Я с
вами вовсе
не о том говорю. Я
вас спросила и жду ответа.
—
Вы вызываете меня;
вы думаете, что я
не сделаю?
— Извольте, иду, хоть это и дикая фантазия. Только вот что: чтобы
не было неприятности генералу, а от него
вам? Ей-богу, я
не о себе хлопочу, а об
вас, ну — и об генерале. И что за фантазия идти оскорблять женщину?