Неточные совпадения
Тут был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился от своего чуть не онемения при
виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом», на прежнем месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену лица Гани. Этот наблюдатель был
князь. Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
Князя встретила девушка (прислуга у Настасьи Филипповны постоянно была женская) и, к удивлению его, выслушала его просьбу доложить о нем безо всякого недоумения. Ни грязные сапоги его, ни широкополая шляпа, ни плащ без рукавов, ни сконфуженный
вид не произвели в ней ни малейшего колебания. Она сняла с него плащ, пригласила подождать в приемной и тотчас же отправилась о нем докладывать.
Таким образом, появление
князя произошло даже кстати. Возвещение о нем произвело недоумение и несколько странных улыбок, особенно когда по удивленному
виду Настасьи Филипповны узнали, что она вовсе и не думала приглашать его. Но после удивления Настасья Филипповна выказала вдруг столько удовольствия, что большинство тотчас же приготовилось встретить нечаянного гостя и смехом, и весельем.
Князь встал и дрожащим, робким голосом, но в то же время с
видом глубоко убежденного человека произнес...
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды то на
князя, то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в письмо чрез плечо Птицына, с
видом человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
Князь обратился было к голосу с дивана, но заговорила девушка и с самым откровенным
видом на своем миловидном лице сказала...
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь к спавшему на руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным
видом перекрестил его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, — обратился он к
князю, — и рождена в законнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей в родах. А эта пигалица есть дочь моя Вера, в трауре… А этот, этот, о, этот…
— Я и не знал, что у вас такое хозяйство, — сказал
князь с
видом человека, думающего совсем о другом.
Рогожин едко усмехнулся; проговорив свой вопрос, он вдруг отворил дверь и, держась за ручку замка, ждал, пока
князь выйдет.
Князь удивился, но вышел. Тот вышел за ним на площадку лестницы и притворил дверь за собой. Оба стояли друг пред другом с таким
видом, что, казалось, оба забыли, куда пришли и что теперь надо делать.
— Наутро я вышел по городу побродить, — продолжал
князь, лишь только приостановился Рогожин, хотя смех всё еще судорожно и припадочно вздрагивал на его губах, — вижу, шатается по деревянному тротуару пьяный солдат, в совершенно растерзанном
виде.
Впрочем, в день переезда в Павловск, то есть на третий день после припадка,
князь уже имел по наружности
вид почти здорового человека, хотя внутренно чувствовал себя всё еще не оправившимся.
Князь намекал на то, что Лебедев хоть и разгонял всех домашних под
видом спокойствия, необходимого больному, но сам входил к
князю во все эти три дня чуть не поминутно, и каждый раз сначала растворял дверь, просовывал голову, оглядывал комнату, точно увериться хотел, тут ли? не убежал ли? и потом уже на цыпочках, медленно, крадущимися шагами, подходил к креслу, так что иногда невзначай пугал своего жильца.
Первое неприятное впечатление Лизаветы Прокофьевны у
князя — было застать кругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что в этой компании были два-три лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при
виде совершенно на взгляд здорового, щеголевато одетого и смеющегося молодого человека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которого она ожидала найти.
Она тотчас же встала, все по-прежнему серьезно и важно, с таким
видом, как будто заранее к тому готовилась и только ждала приглашения, вышла на средину террасы и стала напротив
князя, продолжавшего сидеть в своих креслах.
А между тем, как ни припоминал потом
князь, выходило, что Аглая произнесла эти буквы не только без всякого
вида шутки, или какой-нибудь усмешки, или даже какого-нибудь напирания на эти буквы, чтобы рельефнее выдать их затаенный смысл, но, напротив, с такою неизменною серьезностью, с такою невинною и наивною простотой, что можно было подумать, что эти самые буквы и были в балладе, и что так было в книге напечатано.
Но Евгений Павлович (
князь даже об заклад готов был побиться) не только понял, но даже старался и
вид показать, что понял: он слишком насмешливо улыбнулся.
Все наконец расселись в ряд на стульях напротив
князя, все, отрекомендовавшись, тотчас же нахмурились и для бодрости переложили из одной руки в другую свои фуражки, все приготовились говорить, и все, однако ж, молчали, чего-то выжидая с вызывающим
видом, в котором так и читалось: «Нет, брат, врешь, не надуешь!» Чувствовалось, что стоит только кому-нибудь для началу произнести одно только первое слово, и тотчас же все они заговорят вместе, перегоняя и перебивая друг друга.
После слов племянника Лебедева последовало некоторое всеобщее движение, и поднялся даже ропот, хотя во всем обществе все видимо избегали вмешиваться в дело, кроме разве одного только Лебедева, бывшего точно в лихорадке. (Странное дело: Лебедев, очевидно, стоявший за
князя, как будто ощущал теперь некоторое удовольствие фамильной гордости после речи своего племянника; по крайней мере с некоторым особенным
видом довольства оглядел всю публику.)
(
Князь был очень расстроен, имел
вид усталый и слабый, и слова его были несвязны.)
— И правда, — резко решила генеральша, — говори, только потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня…
Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у кого не прошу прощенья! Ни у кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила,
князь, то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг с
видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…
Давеча Лизавета Прокофьевна, не найдя
князя на смертном одре, действительно сильно преувеличила удовлетворительность состояния его здоровья, судя по наружному
виду, но недавняя болезнь, тяжелые воспоминания, ее сопровождавшие, усталость от хлопотливого вечера, случай с «сыном Павлищева», теперешний случай с Ипполитом, — все это раздражило больную впечатлительность
князя, действительно, почти до лихорадочного состояния.
Князь с потерянным
видом улыбнулся ей. Вдруг горячий, скорый шепот как бы ожег его ухо.
— Я так прямо не могу еще сказать, согласен я или не согласен, — произнес
князь, вдруг перестав усмехаться и вздрогнув с
видом пойманного школьника, — но уверяю вас, что слушаю вас с чрезвычайным удовольствием…
Князь Лев Николаевич подумал, но с самым убежденным
видом, хотя тихо и даже как будто робко выговаривая, ответил...
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный
вид, при таком разговоре, несколько удивил
князя. Он чувствовал отчасти, что ему бы надо было про что-то узнать, про что-то спросить, — во всяком случае, про что-то посерьезнее того, как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она ни заговорила, ему в эту минуту было бы почти всё равно.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с
видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж за
князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Рогожин, видимо, понимал впечатление, которое производил; но хоть он и сбивался вначале, говорил как бы с
видом какой-то заученной развязности, но
князю скоро показалось, что в нем не было ничего заученного и даже никакого особенного смущения: если была какая неловкость в его жестах и разговоре, то разве только снаружи; в душе этот человек не мог измениться.
— Что, они расходятся? Кончено? Всё кончено? Взошло солнце? — спрашивал он тревожно, хватая за руку
князя. — Который час? Ради бога: час? Я проспал. Долго я спал? — прибавил он чуть не с отчаянным
видом, точно он проспал что-то такое, от чего по крайней мере зависела вся судьба его.
— Вследствие вина-с. Я к вам, как к провидению, многоуважаемый
князь. Сумму четырехсот рублей серебром получил я вчера в пять часов пополудни от одного должника и с поездом воротился сюда. Бумажник имел в кармане. Переменив вицмундир на сюртук, переложил деньги в сюртук, имея в
виду держать при себе, рассчитывая вечером же выдать их по одной просьбе… ожидая поверенного.
— Мог. Всё возможно в пьяном
виде, как вы с искренностью выразились, многоуважаемый
князь! Но прошу рассудить-с: если я вытрусил бумажник из кармана, переменяя сюртук, то вытрушенный предмет должен был лежать тут же на полу. Где же этот предмет-с?
Над
князем она, говорят, смеется изо всех сил, с утра до ночи, чтобы
виду не показать, но уж наверно умеет сказать ему каждый день что-нибудь потихоньку, потому что он точно по небу ходит, сияет…
Это случилось как-то натурально, без особых слов и без всякой размолвки между ним и
князем; они не только не поссорились, но, с
виду, как будто даже расстались друзьями.
Но ненавидеть мне его было бы совершенно не за что; я не подал
виду вашему братцу, когда он сам подстрекал меня против
князя; я именно рассчитывал посмеяться при развязке.
— Всякий имеет свое беспокойство,
князь, и… особенно в наш странный и беспокойный век-с; так-с, — с некоторою сухостью ответил Лебедев и обиженно замолк, с
видом человека, сильно обманутого в своих ожиданиях.
— Побоялся лично обеспокоить,
князь, при ваших личных и, может быть, чрезвычайных, так сказать, впечатлениях; а кроме того, я и сам-то-с принял
вид, что как бы и не находил ничего. Бумажник развернул, осмотрел, потом закрыл да и опять под стул положил.
— Н-нет, — задумался
князь, — н-нет, теперь уже поздно; это опаснее; право, лучше не говорите! А с ним будьте ласковы, но… не слишком делайте
вид, и… и… знаете…
Но во всяком случае, гость был благородно-развязен, хотя и со сдержанным достоинством; даже вначале обращался с
князем как бы с
видом некоторого снисхождения, — именно так, как бывают иногда благородно-развязны иные гордые, но несправедливо обиженные люди.
— И притом же ведь у него обе ноги целы, на
виду! — засмеялся
князь. — Уверяю вас, что это невинная шутка; не сердитесь.
— Да, конечно… — пробормотал
князь, почти с потерянным
видом, — ваши записки были бы… чрезвычайно интересны.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то
князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь
вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и
князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
— Ну, не правду ли я вам сказал тогда, что вы влюблены, — начал он, сам подойдя к
князю и остановив его. Тот протянул ему руку и поздравил его с «хорошим
видом». Больной казался и сам ободренным, что так свойственно чахоточным.
Он с тем и подошел к
князю, чтобы сказать ему что-нибудь язвительное насчет его счастливого
вида, но тотчас же сбился и заговорил о себе. Он стал жаловаться, жаловался много и долго и довольно бессвязно.
Назавтра явился к
князю и Келлер, повещенный о том, что он шафер. Прежде чем войти, он остановился в дверях и, как только увидел
князя, поднял кверху правую руку с разогнутым указательным пальцем и прокричал в
виде клятвы...
Князь всегда почти делал
вид, что очень смеется, а иногда и в самом деле смеялся блестящему уму и светлому чувству, с которым она иногда рассказывала, когда увлекалась, а она увлекалась часто.
Когда
князь полюбопытствовал у Лебедева, для чего он вздумал позвать доктора, «почти вовсе незнакомого», то Лебедев самодовольно отвечал: «Орден на шее, почтенный человек-с, для виду-с» — и рассмешил
князя.
Еще с террасы услыхал
князь, как Келлер и Лебедев вступили в жестокий спор с некоторыми, совершенно неизвестными, хотя на
вид и чиновными людьми, во что бы то ни стало желавшими войти на террасу.
Вера обещалась;
князь начал с жаром просить ее никому об этом не сообщать; она пообещалась и в этом, и, наконец, когда уже совсем отворила дверь, чтобы выйти,
князь остановил ее еще в третий раз, взял за руки, поцеловал их, потом поцеловал ее самое в лоб и с каким-то «необыкновенным»
видом выговорил ей: «До завтра!» Так по крайней мере передавала потом Вера.