Неточные совпадения
— Что ж, некому
платить, что ли,
было? — спросил черномазый.
Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще все
будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или
заплачет.
Помню: грусть во мне
была нестерпимая; мне даже хотелось
плакать; я все удивлялся и беспокоился: ужасно на меня подействовало, что всё это чужое; это я понял.
У него
были припадки, он
был иногда беспокоен,
плакал и даже пытался раз убить себя.
На эшафот ведет лесенка; тут он пред лесенкой вдруг
заплакал, а это
был сильный и мужественный человек, большой злодей, говорят,
был.
Мари стояла за гробом, как
была, в своих лохмотьях, и
плакала.
Я уже не отнимал, потому что для нее это
было счастьем; она все время, как я сидел, дрожала и
плакала; правда, несколько раз она принималась
было говорить, но ее трудно
было и понять.
Что же касается мужчин, то Птицын, например,
был приятель с Рогожиным, Фердыщенко
был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не
плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
— Он поутру никогда много не
пьет; если вы к нему за каким-нибудь делом, то теперь и говорите. Самое время. Разве к вечеру, когда воротится, так хмелен; да и то теперь больше на ночь
плачет и нам вслух из Священного писания читает, потому что у нас матушка пять недель как умерла.
С прежними я должен ему
буду всего тридцать пять рублей, стало
быть, мне
будет чем
заплатить.
— Полторы сутки ровно не спал, не
ел, не
пил, из комнаты ее не выходил, на коленки перед ней становился: «Умру, говорю, не выйду, пока не простишь, а прикажешь вывести — утоплюсь; потому — что я без тебя теперь
буду?» Точно сумасшедшая она
была весь тот день, то
плакала, то убивать меня собиралась ножом, то ругалась надо мной.
— Ну, теперь что с ним прикажете делать? — воскликнула Лизавета Прокофьевна, подскочила к нему, схватила его голову и крепко-накрепко прижала к своей груди. Он рыдал конвульсивно. — Ну-ну-ну! Ну, не
плачь же, ну, довольно, ты добрый мальчик, тебя бог простит, по невежеству твоему; ну, довольно,
будь мужествен… к тому же и стыдно тебе
будет…
— А мне кажется, Николай Ардалионович, что вы его напрасно сюда перевезли, если это тот самый чахоточный мальчик, который тогда
заплакал и к себе звал на похороны, — заметил Евгений Павлович, — он так красноречиво тогда говорил про стену соседнего дома, что ему непременно взгрустнется по этой стене,
будьте уверены.
— Да что это? Да что тут такое? Что
будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может
быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул отца и от испуга чуть не
плакала; почти в таком же испуге
был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее
было читать.
Но Ипполит вовсе не
плакал. Он двинулся
было с места, но четверо, его обступившие, вдруг разом схватили его за руки. Раздался смех.
А впрочем, я, кажется, понимаю: знаете ли, что я сама раз тридцать, еще даже когда тринадцатилетнею девочкой
была, думала отравиться, и всё это написать в письме к родителям, и тоже думала, как я
буду в гробу лежать, и все
будут надо мною
плакать, а себя обвинять, что
были со мной такие жестокие…
Но отец семейства
был уже на улице. Коля тащил за ним сак. Нина Александровна стояла на крыльце и
плакала; она хотела
было бежать за ним, но Птицын удержал ее.
Угадать можно
было, что забавлявшиеся наверху друзья обнимались, и кто-то наконец
заплакал.
Я свои пороки не оправдываю; я невоздержан; я
пил с ним вино и теперь, может
быть,
плачу об этом.
Под конец, правда, он уже не
плакал, слез не
было, но только стонал иногда; но лицо его всё более и более подергивалось как бы мраком.
Коля
был ужасно поражен,
плакал истерически, но, однако же, всё время
был на побегушках: бегал за доктором и сыскал троих, бегал в аптеку, в цирюльню.
Теперь он
был почти трезв и
плакал над больным настоящими слезами, точно над родным своим братом.
Нина Александровна, видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и чуть ли даже не с лаской: «Ну, бог с вами, ну, не
плачьте, ну, бог вас простит!» Лебедев
был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер не хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой смерти генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме).